Чтение 7–й страницы книги ~Биплан~

-- Ты можешь отправиться на нем завтра в Северную Каролину, -- говорит
он, скаля зубы в улыбке и не догадываясь о том, что в 1:30 ночи люди должны
быть до смерти усталыми и валиться с ног, -- и там мы наведем последний
глянец. В магазине есть ткань и аэролак. Научим тебя клеить обшивку лаком.

Вот и все готово. Он складывает свой тяжелющий позвякивающий ящик с
инструментами в автомобиль, за ним аккуратно размещает поломанное колесо и,
помахав на прощание рукой, исчезает во тьме, возвращаясь обратно в
Ламбертон. Уходит тот, кто на мгновение стал учителем уверенности. Уезжает
окно в то, что, пока не узнаешь получше, называешь вчерашним днем. К тому
времени, как он добрался домой, я уже спал на полу ангара, с полчаса перед
этим послушав дождь и поразмышляв о том, что осталось всего две тысячи
шестьсот миль пути.

Наутро один залатанный биплан, желтая обшивка которого то там, то здесь
пестреет красной клейкой лентой, поднимается в воздух над Крисчент-Бич и
следует вдоль реки, затем вдоль шоссе, потом вдоль железной дороги, снова
возвращается в Ламбертон, штат Северная Каролина.

Разворачиваемся против ветра, касаемся травы и подруливаем к ангару,
где полковник нас ждет и готовит ткань и лак.

Ивендер Бритт, еще прежде чем замер пропеллер, принимается изучать
залатанное лентами крыло. Он с легким нажимом проводит по лентам рукой,
выискивая поломанные нервюры.

-- У тебя здесь нервюра сломана. Дик.

--Я знаю.

--Я гляжу, вы приварили полоску металла на крепление шасси. Оно здесь
сломалось, да?

-- Небольшая трещина возникла, когда оно стало гнуться, прежде чем
срезались болты. Теперь с наваренной пластиной больше трещин быть не должно.
--Пока мы разговариваем, вина не давит мне на плечи. Она начинает давить,
когда Ивендер Бритт замолкает и молча смотрит на биплан.

-- Если ты хочешь поменяться назад, получить обратно Фейрчайлд...

--Ивендер, мне нужен этот самолет. Я знаю, я его не заслуживаю. Но я
собираюсь прилететь на нем домой, даже если мне на это потребуется год, даже
если мне придется собрать его части в ящик и притащить в Калифорнию. --
Этого, пожалуй, не стоило говорить. После такого начала шансы, что мне
придется собирать его части в ящик и тащить на запад, заметно превосходят
шансы, что биплан долетит туда своим ходом. Я почти не сомневаюсь, что
адвокат с гораздо большим удовольствием согласился бы водворить свой самолет
обратно в ангар, чем пустить его слоняться по стране с пилотом-новичком в
кабине. Я даже больше, чем "почти", не сомневаюсь. Я вообще в этом не
сомневаюсь.

-- Ну что ж, если ты еще когда-нибудь решишь... -- произносит он, снова
глядя на залатанное крыло. -- Парень, у тебя был в трубке такой жалкий
голос, как у мокрого петуха. Как у маленького, старого, до последнего
перышка промокшего петуха. Так, словно тебе на голову только что свалился
целый мир.

-- Ну еще бы, не очень-то было радостно. Это было тупо -- пытаться
сесть при таком ветре. Действительно, это было глупо.

-- Ну ладно, не терзай себя, парень. Такое иногда случается. Пошли-ка,
засучи свои рукава и поможем Джорджу сделать его лучше, чем он был.

Я учусь ремонтировать самолеты из дерева и ткани. Полковник показывает
мне, как из хлопчатобумажной ткани марки "А" вырезать заплату, как обтрепать
края и, гладко наложив на крыло и смазав прозрачным аэролаком, дать
подсохнуть и гладко зачистить. Еще слой прозрачного лака, и снова зачистить.
Потом слой цветного лака и зачистить, и так до тех пор, пока заплату
невозможно будет отличить от основной обшивки. Когда наконец множество таких
заплат стали на свои места и крыло сделалось лучше, чем прежде, была уже
вторая половина дня и пора было взлетать и поворачивать нос на запад.

-- Сколько я тебе должен, Джордж? -- начинаются тяжелые времена, когда
на первый план выходит бизнес, а учеба, дружба и совместная работа скромно
занимают места в последнем ряду.

-- Ну, я не знаю. Не так уж много. Ты сам сделал большую часть работы,
-- он роется в ящике с инструментами в поисках табака для трубки.

--Черта с два я сам сделал. Если бы не ты, этот самолет торчал бы
сейчас в ангаре на Крисчент-Бич, дожидаясь, пока его обломки заберет
старьевщик. Сколько я тебе должен?

Неделю назад, в Вичите, на Фейрчсшлде меняли заднее колесо. Четыре часа
работы по-современному деловых механиков. Стоимость: $90.75, включая
запчасти, работу и налоги. Сколько же тогда будет стоить замена
покореженного крепления элерона, установка новой растяжки на главную стойку
шасси, установка нового колеса, починка крыла, лонжерона, нервюр, обтяжка
его повой тканью, включая запчасти, работу и налоги?

Джордж Карр чувствует себя неловко, и я целых двадцать минут объясняю
ему, что за мою благодарность он не сможет сегодня поужинать, что она не
возместит потраченных на меня ткани и лака, не вернет ему сон, которым он
пожертвовал, и даже бензин, который он израсходовал по дороге в
Крисчент-Бич.

-- Назови тогда цифру, -- говорит он. -- Столько, сколько, по-твоему,
мне следует у тебя попросить.

-- Мне ремонт обошелся бы в пятьсот долларов, при условии, что я смог
бы найти кого-нибудь, кто бы знал, где в биплане лонжерон.

--Не говори глупостей.

-- Это не глупости. Когда тебе последний раз приходилось оплачивать
ремонт самолета, Джордж? Ты лучший в мире механик, сэр, но худший в мире
бизнесмен. Ну, говори. Мне нужно улететь до захода солнца. Я не могу
отправиться в путь, пока не заплачу тебе что-нибудь. Я не смогу завтра утром
посмотреть себе в глаза, если уйду отсюда, ничего тебе не заплатив. Честно.
Мне и вправду неловко.

Тихий робкий голос с противоположного конца комнаты:

-- Тридцать-сорок долларов не будет для тебя слишком накладно?

Я еще некоторое время спорю, обрабатываю его, и мы останавливаемся на
пятидесяти долларах. При этом мне как раз хватит денег на путешествие через
всю страну. Но все же меня не покидает чувство, что я -- молодой
бессердечный господин, пользующийся добротой и мягкостью людей, живущих
рядом с ним. И в то же время я ощущаю, не в силах ничего с собой поделать,
что совершаю святотатство. Поскольку Джордж Карр и я любим одни и те же
машины, ценим одни и те же радости. Меня не покидает чувство, что за
короткое время, что мы провели вместе в работе над бипланом, каждый из нас
приобрел друга. Что же это за человек, что предлагает другу какие-то деньги
в обмен на дружбу?

Но те другие, что совсем не были мне друзьями, те -- исключительно
проворные бизнесмены, что меняли заднее колесо, запросили и получили сполна.
Это несправедливо. Биплан прекрасно слушается ручки газа и быстро
поднимается навстречу ветру. Прощальный круг над ангаром и двумя фигурками
на траве, мы машем рукой и, покачав напоследок крыльями, опять разворачиваем
свой нос в сторону Солнца. Оно быстро катится по огромной дуге вниз,
навстречу неизбежному столкновению с неподвижным горизонтом.

Сколько раз ты с ним сталкивалось. Солнце? Сколько раз с раскаленной
добела вершины ты скатывалось, остывая, по этой самой дуге и падало в ту
самую долину, в которую ты упадешь сегодня вечером? Но вместе с тем, в
каждый момент времени где-то в мире случается рассвет и начинается новый
день.

Солнце еще на десятую долю градуса опускается ближе к горизонту, и
долина, которая его упрячет, превращается в маленькое озеро, залитое
золотом, в зеркальное отражение золотистого неба. Затем на горизонте
появляется лес и заявляет свои права на то, чтобы послужить ночным
пристанищем для Солнца. Если бы я мог стоять в воздухе без движения, я
вполне мог бы поверить, что Солнце в самом деле канет в эту долину, это
озеро, этот лес. Но биплан развеивает старые иллюзии столь же быстро и
бескомпромиссно, сколь и создает новые.

Одна из них появляется прямо сейчас: двигатель будет вертеться вечно.
Прислушайся: 1 -- 3 -- 5 --2 --4, снова, снова и снова, и снова. Если сейчас
нет перебоев, то их никогда и не будет. Я сильный, мощный, я буду вертеть
свой серебристый пропеллер, пока само Солнце не устанет вставать и садиться.

Внизу постепенно сгущается темнота, и поверхность земли превращается в
одно сплошное море теней. Биплан снова напоминает мне, что у него нет огней
для ночных полетов и посадок. Даже фонарик не достать -- он в передней
кабине.

Это было бы неплохо -- весь день проводишь в мечтах и, очнувшись,
обнаруживаешь, что тебя окутала ночь. Ищи место для посадки, парень, иначе
придется снова что-нибудь чинить. При 1740 оборотах в минуту двадцати двух
галлонов бензина хватит на пять часов шесть минут. В данный момент это
означает, что моему храброму двигателю осталось работать три часа двадцать
одну минуту. Мой пятицилиндровый спутник и его верный пропеллер перестанут
вертеться как раз в тот момент, когда в Сан-Франциско сядет Солнце и взойдет
в Джакарте. Затем, по всей видимости, будут двадцать пять минут безмолвного
планирования -- и конец мира. Поскольку небо -- единственный мир, в
буквальном смысле единственный, где могут жить самолет и человек, который на
нем летит. Тот, другой мир, с его цветами, морями, горами и пустынями, --
это путь на тот свет для воздушного корабля и человека неба, если только они
не вернутся в этот мир очень мягко, очень внимательно, ясно видя место
посадки.

Время приземляться -- пока еще что-то видно. Что ж, поглядим. За бортом
у нас имеются несколько пастбищ, где сгущается темнота, лабиринт темного
соснового леса, небольшой городок. А вот, смотри,--аэропорт. Маяк светится
зеленым... теперь белым... снова зеленым... и снова белым... вот и короткий
двойной ряд белых булавочных головок -- посадочные огни. Идем, самолет,
идем, сядем, и нынешней ночью будем спать на земле.

Завтра будет важный день.

"5"

Утро, снова солнце, свежий зеленый ветерок забирается под крыло,