лице - совсем не таких симметричных и исполненных смысла, как у Марии, -
свидетельствовало о былых побоях и ранах.
хижины, что располагалась за грубой деревянной подпоркой, показался из-за
сооружения, которое поддерживало оцинкованную жестью крышу и разделяло
интерьер лачуги на некое подобие комнат.
спину. Показался его открытый слюнявый рот. Свободной рукой Урсула прижала
его голову к своей груди, и он, всхлипнув, затих.
отвращение. Интересно, сколько богатые родственники заплатят за ее
возвращение?
очага. И обратился к Изабель: - Где твоя подруга Эудошия? Мы с ней тогда
здорово поболтали о католической общинности и марксизме. По дороге к Леме
и обратно мы пришли к выводу, что оба учения донкихотские.
типичная буржуазная девочка: болтает смело, а на жизнь смелости не
хватает.
собираемся отправиться на поезде в Сан-Паулу. С помощью моего брата
Шикиниу я хочу найти там работу на автомобильном заводе. Мама, мне нужен
его адрес.
но потом она хитро прищурилась.
ведь уже разбогател, "жуки" делает, на которых все ездят. Если бы аптекарь
дал мне приличное лекарство, никто бы из вас, паршивцев, не обременял
собою Мать-Землю.
перед глазами от голода. В голове звенело, а в желудке будто кошки
скребли... Неужели бедняки постоянно испытывают эти ощущения? Она
пересчитала людей в хижине, и у нее получилось шесть человек, включая
спящего. - Тристан по движению зрачков Изабель угадал ее мысли.
доброй улыбкой поднялось странное существо, которое, казалось, состояло из
тощих темных лохмотьев и костей. Старая изможденная женщина в лазурном
ситцевом платке в горошек, обернутом вокруг головы наподобие чалмы,
шаркая, двинулась к ним, шаря рукой по залатанной стене хижины, чтобы не
потерять дорогу. Глаза ее были лишены зрачков, а кожа напоминала
растрескавшуюся от засухи черную землю.
выказывала никакого к ней расположения, Изабель чувствовала необходимость
сблизиться с ней, как с потенциальной наставницей в новом искусстве
женской жизни.
ответ Урсула. - Старая бабуля говорит, будто она мать моей матери, но кто
это может доказать? Она живет здесь, ей больше некуда податься, собрались
здесь кто попало, а я их корми своей дыркой. Паршивцы с пустыми карманами,
вроде этого, мне всю дыру протерли.
в сторону. Веки его поднялись, как у ящерицы, когда та высовывает язык.
словно почуяв, что девчонка нуждается в поучении, добавила: - Когда будешь
трахаться, всегда требуй деньги вперед. За анальный секс требуй больше,
потому что это больно.
подсчитала Изабель. Они с Тристаном могут разделить ее. Собственный голод
представлялся ей неким твердым предметом, лежащим в прозрачном сосуде
окружающей жизни. Даже стены хижины с размытыми столбиками света казались
все более прозрачными по мере пробуждения Фавелы и нарастания шума на
улицах Рио у подножия горы. Из того же угла, откуда появилась бабу ля,
вышли еще двое - коренастый мужчина и женщина, уже далеко не молодые, но
еще не старые - они ощупью пробрались к выходу из хижины и ловко схватили
по лепешке с плиты.
проспала всю ночь. Бедняки, как и животные, выработали удивительно
тактичную политику жизненного пространства. Теперь, когда Изабель смогла
оценить размеры хижины, она увидела, что места здесь не больше, чем в
туалетной комнате дяди, если, конечно, не считать утопленную в пол ванну,
желтый унитаз с мягким сиденьем и подобранные в цвет биде, две раковины по
бокам от большого зеркала, два туалетных столика (один для лекарств, а
другой для косметики, брошенной тетей Луной), вешалку для одежды и
полотенец, сушилку, похожую на стрельчатое окно церкви; отдельную душевую
кабину с матовой стеклянной перегородкой и шкафчика, где Мария хранила
стопки сложенных полотенец всевозможных размеров. Когда Изабель была
маленькой, эти стопки казались ей мохнатой лестницей. И когда она
вырастет, то взберется по этой лестнице и станет домохозяйкой, как тетя
Луна, только полотенец у нее будет еще больше, а муж будет даже лучше дяди
Донашиану.
молокососом, теперь требовал от своего брата, чтобы они обратили в прибыль
свою в некотором роде власть над этой бледнолицей богатой девушкой.
Тристан подобрал обе спортивные сумки, взяв их под левую руку, и оставил
правую свободной. Его рука покоилась на поясе шортов рядом с тем местом,
где, как уже знала Изабель, обитало лезвие бритвы.
вреда. Ты слышал мои слова.
ты из гордыни своей совершаешь грех. К счастью, она оказалась такой же
глупой, как и ты. Одна записка ее отцу - и мы получим миллионы, десятки
миллионов.
человек перед благородным человеком, а не как вор перед своей жертвой и не
как нищий перед принцем.
сказки. Ты считаешь свою жизнь повестью, которую расскажут в мире ином. Ты
думаешь, будто над нами восседают ангелы-писцы и все записывают, макая
перья в жидкое золото. На самом же деле нет ничего, кроме грязи, голода и
смерти в конце. Поделись со своей семьей хотя бы содержимым ее сумок.
Изабель. Мать называет нас паршивцами и убила бы и тебя, и меня в своей
утробе, если бы знала как. А ты? Я называл тебя братом, мы вместе
совершали преступления, а теперь, когда я обрел сокровище, ты хочешь
ограбить меня.
Сделай свою мать богатой, чтобы ей не приходилось спать с кем попало.
Наша мать - шлюха, ей ведом только блуд, и в блуде ее счастье. - Почуяв,
что Эвклид разозлился и готов напасть на него, Тристан искоса бросил
взгляд на мать, чтобы посмотреть, не обиделась ли она.
отрешенным, всепроникающим голосом. - Убейте друг друга и сотрите с лица
земли внебрачные ошибки бедной негритянки.
теперь смотрел в потолок, пытаясь справиться со страшной головной болью.
Наверное, он хотел спросить о чем-то другом.
языке колониальной Баийи с его напыщенной учтивостью и варваризмами.
только пить.
бы она отказалась, но более серьезные потребности пересилили. - Как вы
добры! Я не стану отказываться. Благодарю вас, Урсула, от всего сердца.
казалась ей такой вкусной и не проникала с такой легкостью в ее существо,
питая собою пламя, которое текло по ее нервам и жилам. Шагнув вперед, она
расстегнула большую из двух сумок, которые Тристан держал под мышкой.
небольшой подарок.
останется с ней как тайный символ. Она вынула из сумки изящный граненый
подсвечник, из щели в стене по нему ударил луч солнца, и, повинуясь
движению ее пальцев, по хижине сверкающими стрекозами запорхали радужные
всполохи.