Искариот смотрел спокойно, а Анну уже начала покалывать тихая злость, сухая
и холодная, как предутренний иней зимою.
дадим.
-- проворный и быстрый, как будто не две ноги, а целый десяток их было у
него.
изумления, порадовавшим Анну.-- За Иисуса Назарея! И вы хотите купить Иисуса
за тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса за
тридцать Серебреников?
поднимая длинные руки:
радостью Анна равнодушно заметил:
дешевле.
перебрасывают с рук на руки негодную ветошь, кричат, клянутся и бранятся,
они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая,
вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того, кого он продает.
по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!
которого быстро нагревалась на раскаленных словах Иуды, но тот беззастенчиво
перебивал его:
долин? А? Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никуда
не годен, что Иуда продает вам старого петуха? А?
ветром, уносила отчаянно-бурная речь Иуды.
крови! Половины обола не выходит за слезу! Четверть обола за стон! А крики!
А судороги! А за то, чтобы его сердце остановилось? А за то, чтобы закрылись
его глаза? Это даром? -- вопил Искариот, наступая на первосвященника, всего
его одевая безумным движением своих рук, пальцев, крутящихся слов.
кусок хлеба вырвать у его детей? Я не могу! Я на площадь пойду, я кричать
буду: Анна ограбил бедного Иуду! Спасите!
туфлями и замахал руками:
желает добра своим детям? У тебя тоже есть дети, прекрасные молодые люди...
что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За два
обола? За один?
предложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал ему
деньги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока Иуда перепробовал на
зубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись,
снова поднимал голову к потолку и усиленно жевал губами.
Анна, быстро оглянувшись и еще быстрее подставив глазам Иуды свой розоватый
лысый затылок.
Это умеют только мошенники.
под камнем. И назад он возвращался тихо, тяжелыми и медлительными шагами,
как раненое животное, медленно уползающее в свою темную нору после жестокой
и смертельной битвы. Но не было своей норы у Иуды, а был дом, и в этом доме
он увидел Иисуса. Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой с
фарисеями, стеною белых, блестящих ученых лбов окружавших его каждодневно в
храме, он сидел, прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепко
спал. В открытое окно влетали беспокойные звуки города, за стеной стучал
Петр, сбивая для трапезы новый стол, и напевал тихую галилейскую песенку,--
но он ничего не слышал и спал спокойно и крепко. И это был тот, кого они
купили за тридцать серебрени-ков.
которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего из
логовища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся его
мягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся -- и выполз бесшумно.
извиваясь, царапая ногтями грудь и кусая плечи. Ласкал воображаемые волосы
Иисуса, нашептывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами. Потом
внезапно перестал плакать, стонать и скрежетать зубами и тяжело задумался,
склонив на сторону мокрое лицо, похожий на человека, который прислушивается.
И так долго стоял он, тяжелый, решительный и всему чужой, как сама судьба.
Иисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, как
девушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она,-- он
угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровенную
глубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновений
усталости. И куда бы ни ступала нога Иисуса, она встречала мягкое, и куда бы
ни обращался его взор, он находил приятное. Раньше Иуда не любил Марию
Магдалину и других женщин, которые были возле Иисуса, грубо шутил над ними и
причинял мелкие неприятности -- теперь он стал их другом, смешным и
неповоротливым союзником. С глубоким интересом разговаривал с ними о
маленьких, милых привычках Иисуса, подолгу с настойчивостью расспрашивая об
одном и том же, таинственно совал деньги в руку, в самую ладонь,-- и те
приносили амбру, благовонное дорогое мирро, столь любимое Иисусом, и
обтирали ему ноги. Сам покупал, отчаянно торгуясь, дорогое вино для Иисуса и
потом очень сердился, когда почти все его выпивал Петр с равнодушием
человека, придающего значение только количеству, и в каменистом Иерусалиме,
почти вовсе лишенном деревьев, цветов и зелени, доставал откуда-то
молоденькие весенние цветы, зелененькую травку и через тех же женщин
передавал Иисусу. Сам приносил на руках -- первый раз в жизни -- маленьких
детей, добывая их где-то по дворам или на улице и принужденно целуя их,
чтобы не плакали, и часто случалось, что к задумавшемуся Иисусу вдруг
всползало на колени что-то маленькое, черненькое, с курчавыми волосами и
грязным носиком и требовательно искало ласки. И пока оба они радовались друг
на друга. Иуда строго прохаживался в стороне, как суровый тюремщик, который
сам весною впустил к заключенному бабочку и теперь притворно ворчит, жалуясь
на беспорядок.
тревога. Искариот искусно наводил разговор на Галилею, чуждую ему, но милую
Иисусу Галилею, с ее тихою водой и зелеными берегами. И до тех пор
раскачивал он тяжелого Петра, пока не просыпались в нем засохшие
воспоминания, и в ярких картинах, где все было громко, красочно и густо, не
вставала перед глазами и слухом милая галилейская жизнь. С жадным вниманием,
по-детски полуоткрыв рот, заранее смеясь глазами, слушал Иисус его
порывистую, звонкую, веселую речь и иногда так хохотал над его шутками, что
на несколько минут приходилось останавливать рассказ. Но еще лучше, чем
Петр, рассказывал Иоанн, у него не было смешного и неожиданного, но все
становилось таким задумчивым, необыкновенным и прекрасным, что у Иисуса
показывались на глазах слезы, и он тихонько вздыхал, а Иуда толкал в бок
Марию Магдалину и с восторгом шептал ей:
целовал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра.
Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, что
знает он. Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!
VI
расстроить свои собственные планы. Он не отговаривал Иисуса от последнего,
опасного путешествия в Иерусалим, как делали это женщины, он даже склонялся
скорее на сторону родственников Иисуса и тех его учеников, которые победу
над Иерусалимом считали необходимою для полного торжества дела. Но
настойчиво и упорно предупреждал он об опасности и в живых красках изображал
грозную ненависть фарисеев к Иисусу, их готовность пойти на преступление и
тайно или явно умертвить пророка из Галилеи. Каждый день и каждый час
говорил он об этом, и не было ни одного из верующих, перед кем не стоял бы
Иуда, подняв грозящий палец, и не говорил бы предостерегающе и строго:
Иисуса, когда придет на то время.