в лицах, в глазах это уже было написано. Это было так явно,
что даже фельдфебель это почувствовал, хотя и не понял, в чем
дело. Но ему стало не по себе. Он отступил на шаг, еще
отступил, сморщился и сказал: "Ну-ну, я вот погляжу, как вы
работать будете... а то разговоры да вопросы... у меня
разговор короткий..." Он попытался презрительно улыбнуться, но
у него это не получилось, он еще что-то зло пробормотал под
нос, стремительно повернулся на каблуке и быстро ушел.
возле уха Тимофея.
пойду...
возле ворот чтоб не завернули, гады.
Ты должен пройти, понял?
винтовке плоский штык лег плашмя на грудь и легонько толкнул
назад, в темноту.
надо эвакуировать, - перевел стоявший возле другой створки
молоденький старший сержант.
мегте...
самое.
За мной еще и не всякий угонится. Их бин арбайтен!
упер штык прямо в середину нагрудной повязки, словно он на
учении колол чучело. Штык не вошел, как понял Тимофей -
ткнулся в Геркин комсомольский билет. Но если б там была даже
голая грудь, Тимофей все равно бы не отступил. Нельзя было
даже в мыслях уступать, иначе немец это тут же понял бы, и
тогда наверняка конец.
отошел с лопатой к остальным, а, наоборот, подступает; поза у
него праздная, будто любопытствует, чем эта сцена кончится, но
лопату держит как надо: чуть не так пойдет дело - и немцу не
сносить головы.
отвел от груди штык и протянул руку к Залогину. - А ну-ка дай
лопату.
свернуто а трубочку до самого черенка; свернуто с
демонстративной легкостью, словно это лист бумаги, а не
железо.
развернул железную трубочку в лист.
мелочной хозяйственности уже только за это можно было
напороться на неприятность. Оставалось уповать на
психологический эффект.
руках, оглядел с неприкрытым восхищением Тимофея и счастливо
расхохотался, будто нашел золотой самородок.
еще несколько солдат сбежались к нему, он им важно объяснил,
что тут произошло. Тимофею немедленно вручили еще одну лопату.
один раз не удалась такая штука. Трудность была в том, чтобы
свернуть железо аккуратно, ровненько, а не скомкать в
гармошку, не сломать; тут важен был первый виток. Но руки
знала весь урок четко, пальцы ощущали каждую неровность
металла, учитывали ее и действовали без подсказки головы.
вроде бы и усилий не затратил, во всяком случае, раны на это
не отозвались. Со второй было хуже. Едва напряг пальцы, как
ощутил толчок в грудь, наверное, ждал его; но он был готов в
боли и вытерпел, он и не такую бы вытерпел, и даже виду не
подал бы из гордости, что ему больно или тяжело; но тело не
выдержало: оно защищалось от боли по-своему - включая системы
торможения. И если б это была не автоматическая реакция, а
сознательный процесс, ему бы не было иного названия, кроме
одного: подлость. Конечно, подлость! - гнусная и мелочная.
Ведь дело идет не только о жизни твоей, но и о чести, и ты
готовишься к схватке, ты весь в кулаке зажат, в одной точке;
ты знаешь: что бы ни случилось, какая бы мука тебя ни ждала,
ты переборешь ее и победишь. И ты кидаешься в схватку с
открытыми глазами, и, когда наступает момент, что уже видишь:
вот она, победа! - вдруг оказывается, что тело твое имеет
какую-то свою, независимую от твоей воли жизнь, свое чувство
меры и самое для тебя роковое - инстинкт самосохранения,
который в критическую минуту берет на себя все рычаги и кнопки
управления, и ты, уже почти торжествовавший победу, вдруг
ощущаешь, как тело перестает тебя слушаться и сознание
отключается - не сразу, но неумолимо и бесповоротно. И ты в
оставшиеся мгновения переживаешь такую горечь, такую муку,
такой стыд за свое невольное унижение, что любая физическая
боль сейчас показалась бы благом - ведь в ней было бы тебе
хоть какое-то оправдание! Но и ее нет - утешительницы,
побежденной твоею волей и отупевшим в борьбе с нею телом...
и Тимофея по плечам. - Колоссаль!
выражением лица, но, увидав изувеченные лопаты, восхищенно
выпятил губы.
одну лопату жалко, камрады, а? Пусть он нам свернет что-нибудь
ненужное, только потолще, потолще. - Он огляделся по сторонам
и вдруг обрадованно как-то звякнул струнами в своем горле и
даже прищелкнул пальцами. - О святой Иосиф, как я мог забыть
такое! Послушайте, камрады, ведь у этих русских есть
национальная игра. А ну-ка притащите сюда хорошую подкову!
там знали такое слово; просто "эндую штуку всяк оторветь, вот
ты что стоящее отчуди!". Еще когда он сворачивал вторую
лопату, Тимофей, чтобы не упасть, отступил на шаг, прислонился
спиной к воротам и ноги поставил пошире; уперся в ворота -
какая ни есть, а подпора. Багровый занавес раскачивался перед
глазами, колебался, но в какой-то момент Тимофей увидал
подкову, как ему показалось, перед самым лицом. Тусклое
окисленное железо, еще не отполированное землей. Он не знал, о
чем говорили немцы, что происходило в последние две-три
минуты, они выпали из его внимания, показались ему несколькими
короткими мгновениями. Однако на подкову он среагировал сразу.
И без пояснений он знал, чего от него хотят. Он цапнул
подкову, но промахнулся, потянулся за нею второй раз и
осторожно взял ее, буквально вынул ее из пространства, словно
она в нем висела, поддерживаемая таинственными незримыми
силами.
хитрость: он вовсе не собирался с силами, как думали немцы, а
просто ждал, когда растает багровая завеса. Он перекладывал
подкову из руки в руку, словно примерялся, как будет
сподручней гнуть, хотя сразу знал, что сделает это одной
левой, потому что правой руке был совсем конец; он
перекладывал подкову, и ничуть не спешил, и наконец дождался,
что завеса стала рваться, расползаться на куски, и в поле
зрения ворвались молодые, возбужденные лица немцев, и
оловянные пуговицы их мундиров, и новенькая портупея
фельдфебеля, и даже триангуляционная вышка на дальнем холме
почти в двух километрах отсюда. Сколько раз, проверяя дозоры,
Тимофей видел эту вышку то слева, то справа от себя, весной и
осенью, в полдень и в лунные ночи...
эффектная.
легла в левую ладонь точно так, как и требовалось. Р-раз... Он
это сделал с демонстративной легкостью, хотя в нем напряглась
и окаменела каждая клеточка, и даже показалось, словно внутри
что-то лопнуло. Что уж теперь...
Лукьяненко Сергей
Маккефри Энн
Куликов Роман
Роллинс Джеймс
Муркок Майкл
Курылев Олег