Чтение 7–й страницы книги ~И ночи нет конца~

- Видите ли, - начал я нерешительно, но дама тотчас же оборвала меня:

- Я-то вижу. В чем проблема? Думаете, я слишком стара, верно?

- Ну что вы, - запротестовал я тут же.

- Лжец, но джентльмен, - улыбнулась она. - Давайте не будем терять
напрасно столь драгоценное для вас время.

Мы посадили девушку на первое из задних кресел, где было посвободнее.

Но едва мы сняли с нее пальто, как ко мне обратился Джосс:

- Отправляемся, шеф. Через двадцать минут вернемся.

Как только дверь за ним закрылась, я разорвал индивидуальный пакет, и
дама с .любопытством посмотрела на меня.

- Вы хоть сами-то знаете, что надо делать?

- Более или менее. Я же врач.

- Да неужели? - Она разглядывала меня с нескрываемым недоверием. Ничего
удивительного: в громоздкой, испачканной, провонявшей керосином меховой
одежде, с небритым лицом я действительно мог вызвать подозрение. - Вы в этом
уверены?

- Конечно, уверен, - грубовато ответил я. - Хотите, чтобы я достал из-за
пазухи диплом или повесил на шею бронзовую табличку, на которой указаны часы
приема?

- Мы с вами найдем общий язык, - фыркнула пожилая дама. - Как вас зовут,
милочка?

- Елена, - едва слышно произнесла вконец смутившаяся девушка.

- Елена? Какое славное имя. - И действительно, у нее это славно
получилось. - Ведь вы не англичанка? И не американка?

- Я из Германии, госпожа.

- Не называйте меня госпожой. А знаете, вы прекрасно говорите
по-английски. Вот как, из Германии? Уж не из Баварии ли?

- Да. - Улыбка преобразила довольно некрасивое лицо немки, и я мысленно
поздравил пожилую даму. Ей ничего не стоило заставить раненую забыть о боли.

- Из Мюнхена. Может, знаете этот город?

- Как свои пять пальцев, - с благодушным видом ответила ее собеседница.

- И не только Хофбраухауз. Вы ведь еще совсем молоденькая?

- Мне семнадцать.

- Семнадцать, - грустно вздохнула дама. - Вспоминаю свои семнадцать лет,
моя милая. То был совсем другой мир. Трансатлантических авиалайнеров в то
время не было и в помине.

- По правде говоря, - пробурчал я, - и братья Райт не успели тогда еще
как следует взлететь. - Лицо пожилой дамы показалось мне очень знакомым, и я
досадовал, что не могу вспомнить кто она. Наверняка оттого, что привычное ее
окружение ничуть не походило на мрачную стылую пустыню.

- Хотите меня обидеть, молодой человек? - полюбопытствовала она, но на
лице ее я не обнаружил следов возмущения.

- Разве кто-нибудь посмеет вас обидеть? Весь мир лежал у ваших ног еще
при короле Эдуарде, мисс Легард.

- Так вы узнали меня, - обрадовалась дама.

- Кто не знает имени Марии Легард. - Кивнув в сторону молодой немки, я
добавил:

- Вот и Елена вас узнала. - По благоговейному выражению лица девушки было
понятно, что для нее это имя значит столько же, сколько и для меня. В
течение двадцати лет Мария Легард была звездой мюзик-холла и тридцать лет
королевой оперетты. Она прославилась не столько своим талантом, сколько
природной добротой и щедростью, которые, кстати, сама ядовито высмеивала, а
также тем, что основала с полдюжины сиротских приютов в Великобритании и
Европе.. Имя Марии Легард было одним из немногих имен в мире эстрады,
пользовавшихся поистине международной известностью.

- Да, да. Вижу, вам знакомо мое имя, - улыбнулась мне Мария Легард. Но
как вы меня узнали?

- Естественно, по фотографии. На прошлой неделе я видел ее в журнале
"Лайф", мисс Легард.

- Друзья зовут меня Марией.

- Но мы с вами не знакомы, - возразил я.

- Я потратила целое состояние на то, чтобы фотографию отретушировали и
сделали более-менее приличной, - ответила дама, задумавшись о своем.
Фотография получилась превосходная. Самое ценное в ней то, что она имеет
сходство с моим нынешним обликом. Всякий, кто узнает меня по ней, становится
моим другом на всю жизнь. Кроме того, - добавила она с улыбкой, - к людям,
спасающим мне жизнь, я не испытываю иных чувств, кроме дружеских.

Я ничего не ответил: надо было как можно скорее закончить перевязку руки
и плеч Елены. Та уже посинела от холода и не могла сдержать дрожи.

Мария Легард одобрительно посмотрела на мою работу.

- Вижу; вы действительно кое-чего поднахватались, доктор... э...

- Мейсон. Питер Мейсон. Друзья зовут меня Питером. - Питер так Питер. А
ну, Елена, живо облачайтесь. Пятнадцать минут спустя мы были уже в лагере.
Джекстроу пошел распрягать и привязывать собак.

Мы с Джессом помогли обеим женщинам спуститься по крутой лестнице в нашу
берлогу. Но, оказавшись внизу, я тотчас же позабыл и о Марии Легард, и о
Елене, пораженный представшей мне картиной. Гнев и тревога на лице Джосса,
стоявшего рядом, сменились выражением ужаса. То, что он увидел, касалось
каждого из нас, но Джосса в особенности.

Раненый летчик лежал там же, где мы его оставили. Остальные стояли
полукругом у камелька. У их ног валялся большой металлический ящик. Это была
рация, наше единственное средство связи с внешним миром. Я плохо разбираюсь
в радиоаппаратуре, но даже я, как и остальные, понял - и мысль эта обожгла
меня кипятком, - рация безнадежно испорчена.

Глава 3

ПОНЕДЕЛЬНИК

С ДВУХ ДО ТРЕХ НОЧИ

Воцарилась гробовая тишина. Лишь полминуты спустя я сумел заговорить. А
когда заговорил, голос мой звучал неестественно тихо в неестественной
тишине, нарушаемой лишь стуком анемометра.

- Великолепно. Действительно великолепно. - Медленно обведя взглядом
присутствующих, я ткнул пальцем в изувеченную рацию. - Что за идиот сделал
это? Кому пришла в голову такая гениальная мысль?

- Да как вы смеете, сэр! - Побагровев от гнева, седовласый "полковник"
шагнул ко мне. - Попридержите свой язык. Мы не дети, чтобы с нами...

- Заткнись! - произнес я спокойно, но, по-видимому, в моем голосе было
нечто такое, от чего он, стиснув кулаки, умолк. - Ну, так кто мне ответит?

- Пожалуй... пожалуй, виновата я, - выдавила стюардесса. Ее лицо, на
котором неестественно ярко выделялись широкие брови, было таким же бледным и
напряженным, как и. тогда, когда я впервые увидел ее. - Я во всем виновата!

- Вы? Единственный человек, который должен знать, как важна для нас
рация? Ни за что не поверю!

- Боюсь, вам придется поверить, - уверенным негромким голосом сказал
мужчина с рассеченной бровью. - Возле передатчика никого кроме нее не было.

- Что с вами случилось? - поинтересовался я, увидев, что рука у него в
крови и ссадинах.

- Заметив, что рация падает, я попытался подхватить ее. - Криво
усмехнувшись, мужчина добавил:

- Зря старался. Увесистая штуковина, черт бы ее побрал.

- Вот именно. Но все равно спасибо. Руку перевяжу вам попозже. - Я снова
повернулся к стюардессе. Но даже ее бледное исхудалое лицо и виноватое
выражение глаз не смогли утишить моего гнева и, по правде говоря, страха.
По-видимому, рация рассыпалась у вас прямо в руках?

- Я уже сказала, я виновата. Только я опустилась на колени рядом с
Джимми...

- Каким еще Джимми?

- Джимми Уотерман - помощник командира самолета. Я...

- Помощник командира? - прервал я ее. - Выходит, радиооператор помощник
командира?

- Да нет же. Джимми пилот. У нас три пилота. Бортрадиста в экипаже нет.

- Нет? - начал было я, но задал другой вопрос:

- А кто же тот человек, который остался в помещении для отдыха? Штурман?

- В составе экипажа нет и штурмана. Гарри Уильямсон бортинженер.

Вернее, был бортинженером.

Ни бортрадиста, ни штурмана... Многое изменилось за эти несколько лет,
после того как я совершил трансатлантический перелет на борту
"Стрейтокрузера". Не интересуясь больше составом экипажа, я кивнул в сторону
разбитой рации:

- Как это произошло?

- Вставая, я задела стол, ну и... рация и упала, - неуверенно закончила
она.

- Ах вот как, упала, - недоверчиво повторил я. - Передатчик весит
полтораста фунтов, а вы его запросто смахнули со стола?

- Я его не роняла. Ножки у стола подвернулись.

- У него нет никаких ножек, - оборвал я ее. - Только кронштейны.

- Значит, кронштейны сорвались. Я взглянул на Джосса, который прикреплял
стол и устанавливал рацию.

- Могло такое случиться?

- Нет, - категорически возразил он.

Снова в жилом блоке воцарилась тишина. Напряжение, от которого все
чувствовали лишь неловкость, стало почти невыносимым. Но я понял, что
дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, а только повредят. Рация
разбита. Это конец.

Ни слова не говоря, я отвернулся, повесил на гвозди меховую одежду, снял
защитные очки и рукавицы.

- Давайте взглянем на вашу голову и руку, - обратился я к мужчине с