Чтение 7–й страницы книги ~Монсеньор Кихот~

куда больше.

- Несколько сотен погибло, зато Испания осталась католической страной.
За еще меньшую цену.

- И на смену Торквемаде пришел Франко.

- А на смену Сталину - Брежнев.

- Что ж, отче, мы, пожалуй, можем сойтись вот на чем: великих людей
всегда сменяют люди мелкие, а с мелкими людьми, пожалуй, легче жить.

- Я рад, что вы признаете Торквемаду великим.

Так они поддразнивали друг друга, и пили, и были счастливы, сидя у
полуразрушенной стены, а тем временем солнце опускалось за горизонт, и
тени удлинялись, и потом вдруг наступила темнота и тепло уже было только в
них самих.

- Неужели вы всерьез надеетесь, отче, что католицизм в один прекрасный
день приведет людей к счастливому будущему?

- О да, конечно, _надеюсь_.

- Но только после смерти.

- А вы надеетесь, что коммунизм - я имею в виду настоящий коммунизм, о
котором говорил ваш пророк Маркс, - когда-нибудь наступит, даже в России?

- Да, отче, надеюсь, в самом деле надеюсь. Но правда и то - говорю вам
это лишь потому, что, как у священника, язык у вас на замке, а мой
распустило вино, - я иной раз отчаиваюсь.

- О, когда человек отчаивается, - это я понимаю. Я тоже иной раз
отчаиваюсь, Санчо. Разумеется, не окончательно.

- Я тоже не окончательно, отче. Иначе я не сидел бы тут рядом с вами.

- А где же вы были бы?

- Лежал бы в неосвященной земле. Как положено самоубийцам.

- Выпьем в таком случае за надежду, - сказал отец Кихот и поднял свой
стакан.

Они выпили.

Просто удивительно, как быстро опустошается бутылка за беззлобным
спором. Мэр вылил последние несколько капель на землю.

- Это богам, - сказал он. - Заметьте, я сказал - богам, а не богу. Боги
- они крепко пьют, а ваш господь бог, который пребывает в одиночестве,
наверняка трезвенник.

- Вы же знаете, что это не так, Санчо. Ведь вы учились в Саламанке. И
вы прекрасно знаете, что господь бог - во всяком случае, я в это верю, и
вы, возможно, тоже когда-то верили - каждое утро и каждый вечер во время
мессы превращается в вино.

- Значит, давайте пить, больше пить вина, раз его одобряет ваш господь
бог. Уж во всяком случае это ламанчское лучше того, что дают в церкви.
Куда это я засунул штопор?

- Вы сидите на нем. И не отзывайтесь с таким презрением о церковном
вине. Не знаю, что будет покупать отец Эррера, а я давал своим прихожанам
доброе ламанчское вино. Конечно, если папа разрешит причастие двумя
видами, мне придется покупать что-то подешевле, но я уповаю на то, что он
учтет бедность священников. Булочник, к примеру, всегда страдает от жажды.
Он способен вылакать всю чашу.

- Давайте выпьем еще по стаканчику, отче. Снова за надежду.

- За надежду, Санчо. - И они чокнулись.

Ночная прохлада уступила место холоду, но вино продолжало их согревать;
к тому же у отца Кихота не было ни малейшего желания спешить в ненавистный
ему город или дышать отработанными газами грузовиков, которые вереницей
огней продолжали мчаться по шоссе.

- У вас пустой стакан, отче.

- Спасибо. Еще капельку. Вы славный малый, Санчо. Насколько я
припоминаю, наши с вами предки не раз проводили ночь под деревьями. Здесь
нет деревьев. Но есть стена замка. Утром мы попросим, чтобы нас впустили,
а сейчас... Дайте-ка мне еще немножко сыра.

- Я счастлив лежать под великим символом - серпом и молотом.

- Вам не кажется, что в России несколько позабыли про бедный серп,
иначе не пришлось бы им покупать столько пшеницы у американцев?

- Это временная нехватка, отче. Мы еще не умеем управлять климатом.

- А вот господь умеет.

- Вы в самом деле этому верите?

- Да.

- Ах, слишком вы перебираете опасного наркотика, отче, - не менее
опасного, чем рыцарские романы старого Дон Кихота.

- Какого же это наркотика?

- Опиума.

- А-а, ясно... Вы имеете в виду известное изречение вашего пророка
Маркса: "Религия есть опиум народа". Но вы вынимаете его из контекста,
Санчо. Вот так же наши еретики переиначивали слова господа нашего.

- Я что-то не понимаю вас, монсеньор.

- Когда я учился в Мадриде, мне порекомендовали заглянуть в _ваше_
священное писание. Надо же знать своего противника. Вы не помните, как
Маркс защищает монашеские ордена в Англии и осуждает Генриха Восьмого?

- Конечно, нет.

- Так загляните еще раз в "Капитал". Там и речи нет ни о каком опиуме.

- Но все равно он это написал - только сейчас не помню, где.

- Да, но он это писал в девятнадцатом веке, Санчо. А в ту пору опиум не
считался чем-то зловредным - лауданум применяли как успокаивающее, и
только. Успокаивающее для людей богатых - для бедных он был недоступен.
Значит, Маркс хотел сказать, что религия - это валиум для бедняка, и
ничего больше. Словом, пусть лучше народ ходит в церковь, чем в питейное
заведение. Для бедняка это несомненно лучше, чем пить такое вино. Человек
ведь не может жить без чего-то успокаивающего.

- В таком случае, может, раздавим еще бутылочку?

- Скажем, полбутылочки, если хотим благополучно прибыть в Мадрид.
Перебрать опиума - это тоже опасно.

- Мы еще сделаем из вас марксиста, монсеньор.

- Я там положил в ящики несколько поллитровых бутылок, чтобы заполнить
углы.

Мэр пошел к машине и вернулся с полбутылкой.

- Я никогда не отрицал, что Маркс был хороший человек, - сказал отец
Кихот. - Он стремился помочь беднякам, и в его смертный час это, конечно,
ему зачлось.

- Ваш стакан, монсеньор.

- Я же просил вас не называть меня монсеньером.

- Тогда почему бы вам не называть меня товарищем - все лучше, чем
Санчо.

- В новейшей истории, Санчо, слишком много товарищей было убито
товарищами. Но я не возражаю называть вас другом. Друзья как-то меньше
склонны убивать друг друга.

- А "друг" - это не будет чересчур в отношениях между католическим
священником и марксистом?

- Вы же сказали несколько часов тому назад, что нас, несомненно, что-то
объединяет.

- Возможно, нас объединяет пристрастие к этому ламанчскому вину, друг.

Оба чувствовали себя все раскованнее, по мере того как сгущалась
темнота, и продолжали подтрунивать один над другим. Когда по шоссе
проносились грузовики, их фары на секунду выхватывали из темноты две
пустые бутылки и полбутылку с остатками вина.

- Вот что удивляет меня, друг мой: как это вы можете верить в
совершенно несуразные вещи. К примеру, в троицу. Это же посложнее высшей
математики. Можете вы объяснить мне троицу? В Саламанке не смогли.

- Могу попытаться.

- Тогда попытайтесь.

- Вы видите эти бутылки?

- Конечно.

- Две бутылки одинаковы по размеру. Вино, которое в них хранилось, было
одинаковой субстанции и одного урожая. Вот вам Бог-Отец и Бог-Сын, а та
полбутылка - Дух Святой. Одинаковая субстанция. Одного и того же урожая.
Провести между ними грань невозможно. Кто вкусит от одной - вкусит от всех
троих.

- Я никогда, даже в Саламанке, не мог понять, зачем нужен Святой Дух.
Он всегда казался мне несколько лишним.

- Но мы же с вами не удовольствовались двумя бутылками, верно? Эта
полбутылка дала нам необходимый дополнительный заряд жизненных сил. Без
этого нам не было бы так хорошо. Быть может, у нас не хватило бы мужества
продолжить наше путешествие. Даже наша дружба могла бы оборваться, не будь
Святого Духа.

- Вы очень изобретательны, мой друг. Теперь я хоть начинаю понимать,
как _вы_ представляете себе троицу. Меня, учтите, вы не убедили. Я никогда
в это не поверю.

Отец Кихот сидел молча, уставясь на бутылку. Мэр чиркнул спичкой,
закуривая сигарету, и увидел склоненную голову своего спутника. Точно от
него отлетел тот самый Святой Дух, которого он так высоко ставил.

- В чем дело, отче? - спросил мэр.

- Да простит меня господь, - сказал отец Кихот, - ибо я согрешил.

- Но это же была только шутка, отче. Наверняка ваш бог понимает шутки.

- Я повинен в ереси, - возразил отец Кихот. - Я думаю... наверное...
недостоин я быть священником.

- Что же вы такое натворили?

- Я дал неверное толкование. Святой Дух во всех отношениях равен Отцу и
Сыну, а я изобразил его в виде полбутылки.

- И это серьезная промашка, отче?

- Это подлежит анафеме. Это было специально осуждено, забыл, на каком
соборе. Каком-то очень раннем. Возможно, на Никейском.

- Не волнуйтесь, отче. Это дело легко поправимое. Выкинем сейчас эту
полбутылку и забудем о ней, а я принесу из машины полную.