его рот сморщенной ладонью.
думал и молчал.- Взводный чуть заметно улыбнулся солдатам: пусть, мол,
потешится человек.- Я сегодня думал. Вчера молчал. Думал. Ночью, лежа в
снегу, думал: неужели такое кровопролитие ничему не научит людей? Эта война
должна быть последней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны
жить на земле! Недостойны пользоваться ее дарами, жрать хлеб, картошку,
мясо, рыбу, коптить небо. Прав Карышев, сто раз прав, одна истина свята на
земле - материнство, рождающее жизнь, и труд хлебопашца, вскармливающий
ее...
его рассуждениями в особенности. И хотя Борис понимал, что пора уже всем
отдыхать и самого на сон ведет, он все же подзадорил доморощенного философа
в завшивленной грязной гимнастерке, заросшего реденькой, сивой бородой
псаломщика:
Борис заметил, как начали переглядываться, хмыкать бойцы: "Ну, снова
началось!" - но остановить себя уже не мог. "Неужто я так захмелел?.." - но
его несло. Отличником в школе он не был, однако многие прописные истины
выучил наизусть: - Ну а героизм? То самое, что вечно двигало человека к
подвигам, к совершенству, к открытиям?
руки к потолку Ланцов.- Не довольно ли безумства-то? Где граница между
подвигом и преступлением? Где?! Вон они, герои великой Германии,
отказавшиеся по велению отцов своих - командиров от капитуляции и от жизни,
волками воющие сейчас на морозе, в снегах России. Кто они? Герои?
Подвижники? Переустроители жизни? Благодетели человечества? Или вот
открыватели Америк. Кто они? Бесстрашные мореплаватели? Первопроходцы?
Обратно благодетели? Но эти благодетели на пути к подвигам и благам
замордовали, истребили целые народы на своем героическом пути. Народы
слабые, доверчивые! Это ж дети, малые дети Земли, а благодетели - по их
трупам с крестом и мечом, к новому свету, к совершенству. Слава им!
Памятники по всей планете! Возбуждение! Пробуждение! Жажда новых открытий,
богатств. И все по трупам, все по крови! Уже не сотни, не тысячи, не
миллионы, уже десятками миллионов человечество расплачивается за стремление
к свободе, к свету, к просвещенному разуму! Не-эт, не такая она, правда!
Ложь! Обман! Коварство умствующих ублюдков! Я готов жить в пещере, жрать
сырое мясо, грызть горький корень, но чтоб спокоен был за себя, за судьбу
племени своего, собратьев своих и детей, чтобы уверен был, что завтра не
пустит их в распыл на мясо, не выгонит их во чистое поле замерзать, погибать
в муках новый Наполеон, Гитлер, а то и свой доморощенный бог с бородкой
иудея иль с усами джигита, ни разу не садившегося на коня...
Хорошо ты говоришь, но под окном дежурный с колотушкой ходит...- Мохнаков со
значением глянул на Пафнутьева, сунул ложку за валенок.- Иди, прохладись, да
пописять не забудь - здесь светлее сделается,- похлопал он себя по лбу.
ей жаль солдата, которого зачем-то обижали старшина и лейтенант.
чувствовал отзывчивую душу.- Простите!- церемонно поклонился застолью Ланцов
и, хватаясь за стены, вышел из хаты.
Пафнутьев.
походил на гриб, растущий в отбросах. В колхозе, да еще и до колхоза
проявлял он высокую сознательность, чего-то на кого-то писал, клепал и хвост
этот унес за собой в армию, дотащил до фронта. Злой, хитрый солдат Пафнутьев
намекал солдатам - чего-чего, но докладать он научился, никто во взводе не
пострадает. И все-таки лучше б его во взводе не было.
Пафнутьеву, дождался, когда тот выпьет, и показал ему коричневую от табака
дулю:
баял! Не слышал?
грянул дальше:
кружку. Шкалик понюхал, зазевал косорото. Затошнило его.
хозяйки, уставился на старшину. Тот отвел глаза к окну, скучно зевнул и стал
громко царапать ледок на стекле.
заминку Люся.- Подотру. Не сердитесь на мальчика.- Она хотела идти за
тряпкой, по Карышев деликатно придержал ее за локоть и показал на банку с
колбасой. Она стала есть колбасу.- Ой! - спохватилась хозяйка.- А вы сала не
хотите? У меня сало есть!
еще кое-чего хотим,- бросил он с ухмылкой вдогонку Люсе.
который из замка убежал. Сколько унижали и жизни Пафнутьева, особенно в
тыловой части, в особом-то отделе, все время заставляя хомутничать,
прислуживать и все передовой стращали, а оно и на передовой жить можно. Бог
милостив! Кукиш под нос? Да пустяк это, но все же царапнуло душу, глаза
раскисли, сами собой как-то, невольно раскисли.
только о себе, но и о Корнее Аркадьевиче.- Вот я... обутый, одетый, в тепле
был, при должности, ужасти никакой не знал... Жалость меня, вишь ли,
разобрала... Чувствие!
отыскивать. Вытащил железную пуговицу, подбросил ее, поймал и чересчур
решительно вышел из избы, тяжелее обычного косолапя. Последнее время как-то
подшибленно стал ходить старшина, заметили солдаты, пьет зверски и все
какой-нибудь предмет ловко подбрасывает - пуговицу, монету, камешек, и не
ловит игриво, прямо-таки выхватывает предмет из пространства, а то бросит и
тут же забудет про него, уставится пустым взглядом в пустоту. Начал даже
синенькой немецкой гранатой баловаться. Граната наподобие пасхального яичка
-этакая веселая игрушка, бросает иль в горстище ее тискает старшина, а у той
пустяшной гранатки и чека пустяшная, что пуговка у штанов. Зароптали бойцы,
если желательно старшине, чтобы ему пооторвало руки иль еще кой-чего, пусть
жонглирует вдали, им же все, что с собой,- до дому сохранить охота.
разбежавшись, торкнулся в дверь.
Борис втолкнул Шкалика в хату, прислушался. В темном углу сеней слышалась
возня: "Не нужно! Да не надо же! Да что вы?! Да товарищ старшина!.. Да...
Холодно же... Да, господи!.."
притолоки. Они стояли один против другого. Ноздри старшины посапывали,
вбирая студеный воздух. Борис подождал, пока стукнет дверь в хату.
ноздрями.
вяло, укоризненно молвил:
завел.
стискивающая тоска, что ли, сквозила издалека, даже завестись ответно не
было возможности. На старшину тоже стала накатывать горечь, печаль, словом,
чем-то тоскливым тоже повеяло. Он сердито поддернул штаны, запахнул
полушубок, осветил взводного фонариком. Тот не зажмурился, не отвел взгляда.
Изветренные губы лейтенанта кривило судорогой. В подглазьях темень от земли
и бессонницы. Глаза в красных прожильях, шея скособочилась - натер шею
воротником шинели, может, и старая рана воспалилась. Стоит, пялит зенки
школьные, непорочные. "Ах ты, господи, боже мой!.."
этот лупоглазый Боречка, землячок его родимый, которым он верховодил и за
которого хозяйничал во взводе,- убьет! Никто не осмелится поднять руку на
старшину, а этот... Такой вот может, такой зажмурится, но убьет, да еще и
сам застрелится чего доброго.- Стрелок какой нашелся! - нервно рассмеялся
старшина и подбросил фонарик. Светлое пятнышко взвилось, ударилось в ладонь
и погасло. Старшина поколотил фонарик о колено и, когда загорелось еще раз,
придвинул огонек к лицу Бориса, будто подпалить хотел едва наметившуюся
бороденку.- "Эх, паря, паря!" - Я ночую в другой избе,- сказал он и пошел,
освещая себе дорогу пятнышком.- Катитесь вы все, мокроштанники, брехуны!..-
крикнул уже издали старшина.
свело, в теле слабость, в ногах слабость. Давило на уши, пузырилось,
лопалось что-то в них. Он глядел на два острых тополя, стоявших против дома.
Голые, темные, в веник собранные тополя недвижны, подрост за ними -
вишенник, терновые ли кусты - клубятся темными взрывами.
Шилова Юлия
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Белов Вольф