Оказалось - там апельсины... Обманули!
особенно лакомое, а он не доел, оставил на тарелке. После увидел в
зеркале, как она, крадучись, ела оставленное... Мысль о том, что Клавдия
недоедает, царапала душу, но он утешал себя, что скоро все наладится. Ведь
жизнь с каждым годом становилась лучше...
ей было полегче. Прокормить кота было проблемой.
лиловато-коричневый, с бежевыми подмышками, явно ангорских кровей. Не
хвост - опахало. Из-под кровати - почти на полкомнаты. Царский хвост.
достать было негде. По карточкам давали, но редко. Коту наплевать было на
карточки, он орал: рыбы, рыбы! Измучилась с ним Клавдия. Сперва надеялась,
что Шах, проголодавшись, начнет есть другое. Не тут-то было! Кот оказался
стоиком. Приходилось покупать рыбу на рынке по безумной цене.
морской болезнью, даже не во время качки, а в предчувствии. "Федькин кот
травит - быть шторму!" - говорили товарищи. Потом пообвык, обжился, стал
любимцем команды и кока, баловавшего его рыбкой...
Был суров. Широкое в висках, суженное книзу лицо напоминало Клавдино.
Загадочный желтый взгляд с вертикальной щелью зрачка... Кот словно шпионил
за хозяином - так ли себя ведет?
милая женщина лет тридцати. Шах - агент Клавдии - невзлюбил Нюру. "Боюсь я
твоего зверюгу", - говорила она. И не зря. Однажды, когда они мирно
забавлялись в каюте, откуда-то сверху бросилось на них черное тело с
растопыренными когтями. Исцарапал, искусал котище их обоих.
матросу с помпоном на шапке, соблазненному редкостной мастью. И взял-то
всего ничего Вернувшись в Ленинград, соврал Клавдии, что кот сбежал сам,
пленившись роскошной жизнью за рубежом.
бал, погасли свечи", - сказала.
его лежать, а самому выйти.
лучше бы уж она была. Боль - это жизнь.
вот-вот кончится. Кончилось, в сущности, когда переехали в Петербург.
7
папой. Отрывки разговоров: папа был "красным", его выследили...
жемчужно-желтым, под стать его редеющей шевелюре. "Красный". "Выследили".
Вроде страшной сказки.
"Опасными связями" были, наверно, чужие дяди, эстонцы и латыши,
приходившие ночевать. Мама сама стелила им постели, взбивала подушки,
любовно похлопывая каждую по животу маленькой, но сильной ладонью.
подслушивать. Из тех же разговоров узнал, что папин с мамой знакомый, Лев
Львович (Федя с Варей его звали "дядя Лилович"), обещал в столице какую-то
"протекцию".
небо, и мостовые. Шел дождь, вещи мокли на перроне, Федя с Варей жались к
маме под зонтик. Со спиц текла вода. Это, верно, и была "протекция"...
холодно им. Окна - на улицу, низко, почти на уровне тротуара. Блестит
мокрый булыжник. Ломовики, телеги, скрип колес, цоканье подков. "Но!" -
крик возницы. Он бородат, неприветлив.
крендель: "Булочная и кондитерская". Из водосточных труб хлестала вода.
Мокрые голуби хохлились...
каштанам, церковным шпилям. Здесь и церкви были другие - круглоголовые. И
звонили-то они не так. Там - мерно, однозвучно, торжественно, все на одной
ноте: дон-дон-дон. Здесь - суетливо, на разные голоса: дили-дон-дон-дон,
дили-дили-дон. Мама объяснила ему, что это называется "благовест". Не
понравился ему этот благовест.
крышей, зеленые с красной дома, - хотя здесь все было замуровано в серый
камень. Рисовал море с цветными парусами, толстые башни, стройные шпили...
Как будто нарисованное могло вернуть все то, что любил.
толстая, красная, лицо, как раковая шейка. Зевала, крестила рот, говорила:
"Господи-батюшка, помилуй, отец, по грехам нашим". Любила петь песни. Одна
- всем известная "Маруся отравилась". Другая - он ее ни от кого больше не
слышал, кроме Матреши. Мотив с завитушками, а слова такие: "Любила я,
страдала я, а он-а-подлец-а-забыл меня". "Подлецом", видимо, был друг
Матреши китаец Ходя. Длинная коса, мягкие туфли на высокой войлочной
подошве, доброе, но загадочно-раскосое лицо. Ходя торговал с лотка
вырезными игрушками из папиросной бумаги. Яркие - ядовито-розовые,
голубые, лиловые, аккуратно сложенные гармошкой. Развернешь гармошку - и
сразу шар! Интересно. А еще интереснее были зернышки, с виду невзрачные,
беловатые, как лимонные семечки. Их надо было размочить в теплой воде -
тогда они разбухали, становились слониками, обезьянками, человечками.
Когда Ходя являлся в дом, к Матреше в ее комнатку при кухне, - у детей,
Феди с Варей, был праздник: каждый раз что-нибудь им перепадало. Ходя
говорил: "Бели, далю" (бери, дарю). Кажется, это были единственные русские
слова, которые он знал. Добрый! Однажды Федя прямо спросил его: "А почему
вы подлец?" Китаец не понял и мелко-мелко закивал головой, как игрушечный.
Были тогда в обиходе игрушки: фарфоровые китайцы. Голова, вставленная шеей
в круглую дырку, не закреплена, качается. Ставился такой китаец на комод
или шкаф и кивал-кивал... Точь-в-точь Ходя.
как-то они договаривались. Наверно, любили друг друга, хотя он, подлец, и
забывал ее и часто подолгу не приходил. Тогда Матреша распухала от слез и
вся исходила пением.
Он понял, что любовь - нечто опасное, роковое, горестное. Матрешина любовь
кончилась ужасно - она умерла. Загадочно, в страшных мучениях. Никто из
докторов не мог спасти. Как в песне про Марусю, которая отравилась:
Матреши как-то была связана с ее любовью, с Ходей. Теперь-то Федор
Филатович понимал, что умерла она от неумелого, кустарного аборта, но
тогда был убежден, что от самой любви, что любовь - страшная и опасная
болезнь, от которой умирают...
шутить с любовью? А он шутил, играл... Впрочем, не-надо об этом. Лучше
опять разматывать нитку памяти о детстве - пусть рваную, всю в узелках.
все еще был "там"), были керосиновые лампы (чуть недосмотришь - коптит),
потом - керосинокалильные, с белой горелкой, казавшиеся чудом. А здесь
электричество! Лампочки "Осрам" с зубчатой сияющей нитью. Интересно было
забраться на стул, повернуть выключатель - и сразу светло! Любил
забавляться светом, хотя это и было запрещено. Его частенько дергало током
- то ли проводка была неисправна, то ли руки мокры. Ощущение дрожи,
какой-то трели в руках при ударе тока не было неприятным.
У него - мальчики Мишка и Титка, у Вари - девочки Нюшка и Душка. Играли
порознь, мальчики с мальчиками, девочки - отдельно.
подбрасывали деревянного "чижика". Не прочь были ругнуться, и довольно
крепко. Дома у Азанчевских ругань была строжайше запрещена; вместо "черт"
дети, даже наедине, говорили осторожно: "на букву че". "Пусть тебя на
букву "че" возьмет". А тут, во дворе, Мишка с Титкой такое выдавали, что
дух захватывало. Многие из этих слов он слышал впервые и не понимал.
Попробовал как-то спросить: "Что это значит?", но был беспощадно осмеян.
Глядя на Мишку с Титкой, начал поругиваться и он, сначала робко, а потом
все увереннее. Варя слушала его с ужасом, но, конечно, не ябедничала.
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс