ладонь, и в ту же минуту в его сознании мелькнула мысль, что Уваров все
забыл, и, чувствуя холодный, колющий озноб на щеках, стянувший кожу,
сказал тихо:
Германии.
голосом:
закуривая, с удивлением видя что руки его дрожат. - Мы не были друзьями.
откинулся на стуле. - Обиделся, что ли? Все ерунда это! Давай выпьем за
встречу, за то, чтобы на "ты". А? И не будем показывать свою
интеллигентность!
добродушно морщась, но в то же время голубизна глаз стала жаркой,
мутноватой, и по тому, как он внезапно захохотал и потянулся за
графинчиком, угадывалось настороженное беспокойство в кем.
Уваров. - Встречаются два фронтовика, один не пьет, другой обижается, у
третьего печенки, селезенки. Что происходит с фронтовиками? - Он накрыл
своей ладонью руку Сергея, спросил с доверительным простодушием: - Может,
перехватил уже. Давно здесь веселишься?
руку из горячей тесноты его ладони.
орудия из окружения? Помнишь?
- Метрдотель, подойдите ко мне!
убийца. Я это сделаю.
вспоминать Жуковцы? Будешь перечислять фамилии убитых? Обвинять меня? Нет,
милый, надо обвинять войну. Так ты можешь обвинить половину строевых
офицеров, в том числе и себя. У тебя гибли солдаты? А? Гибли?
- Братской могилы не получится. - Он глубоко затянулся дымом, чтобы
перевести дыхание, договорил отчетливее: - Ты сам взялся поставить батарею
на прямую наводку, не зная, где немцы. Когда Василенко сказал тебе в
глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом...
расстреляли людей и орудия. Всех - двадцать семь человек и четыре орудия.
Но Василенко даже в болоте стрелял. А ты притворился больным и как
последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей... А потом? Все
свалил на Василенко - под трибунал его! Мол, он командир первого взвода,
погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко погиб
в штрафном.
мгновенно постарело, потемнели мешки под веками, лоб и залысины облило
потом: голубые, с красными прожилками глаза скользили то по груди Сергея,
то по залу, и вдруг он подался вперед, крепко потер крутой подбородок,
неожиданно со сдержанной досадой заговорил:
косись, брат, на меня; я не хуже и не лучше других. Ты считаешь меня своим
врагом, я тебя - нет. Просто думаю: ты хороший парень. Только мнительный.
Выпьем, Вохминцев, за примирение, за то, чтобы... ко всем матерям это!..
Глупых смертей было много. Война кончилась - бог с ним, с прошлым.
Предлагаю выпить за новую дружбу и все забыть!
осторожную фамильярную мягкость, рука легла на стол, быстро вправо-влево
погладила скатерть, в эти движения будто хотели пригладить, сравнять все,
что было осенью сорок четвертого года в Карпатах. Будто не было того
октябрьского рассвета, залитого дождями луга, неудобно и страшно
затонувших в грязи трупов солдат, четырех орудий, в упор разбитых танками.
Василенко лежал на станинах, одной рукой прижимая скомканную, потемневшую
пятнами шинель к плечу, в другой побелевшими пальцами со всей силы
стискивал масленый ТТ, дико выкрикивал: "Где он?.. Я прикончу эту шкуру...
В штрафной пойду, а прикончу!.." - и плакал глухо, беспомощно.
почувствовал сырой запах гнилой воды луга, гнилого тумана, размокших
шинелей, крови и чесночный запах немецкого тола... Тишина оборвалась.
труба.
собственный голос, - что меня ранило на второй день на перевале. Я знал
цену Василенко и цену тебе. Ты всегда боялся меня, когда стал командовать
батареей.
Щеки Уварова стали молочно-бледными. - Все понял? Или не понял?
ватные голоса. Мимо столика тенями шли люди. Говорили... Отодвигались
стулья... Что это, кончился танец? Скорее... Сейчас подойдет эта женщина,
чья сумочка, блестя лаком, лежала на столе. Скорее... Это мужское, не
женское дело. Здесь никто не должен вмешиваться.
забыл.
Понял, Вохминцев? Понял? Ты меня знаешь!
его рука нервно соскользнула со стола, потянулась к заднему карману. "Что
ж, у него может быть оружие... он мог не сдать оружия", - мелькнуло в
сознании Сергея, и с какой-то возникшей ненавистью к шевелению его тонких
губ, к полным щекам он сказал тихо, презрительно:
вверх, ударил его по лицу, вкладывая всю силу в удар, ощутив на руке
мясистое и скользкое, тотчас увидел отшатнувшееся медово-бледное лицо,
запрыгавший подбородок Уварова. С треском отлетел из-под его большого тела
стул к соседнему столику, от толчка со звоном опрокинулись рюмки на столе.
Уваров, охнув, хватая руками воздух, упал на ковер в проходе, ошеломленно
провел ладонью по носу, глянул на нее бессмысленным, тупым взглядом и,
переводя глаза на Сергея, издав горлом захлебнувшийся звук, прохрипел
рыдающе:
видел в этой туманной пустоте круглые глаза Уварова, ожидая, когда он
встанет. Уваров не вставал. Размазывая кровь по полным щекам, он лежал на
боку на ковре и, раскачиваясь, повторял задыхающимся слабым криком.
его!..
спокойными, очень спокойными шагами пошел к своему столику.
крики, возмущенные взгляды, обращенные на него. Кто-то с багрово-красным
лбом крепко охватил его руку, старательно повис на плече, засопел в ухо.
Сергей вырвал руку, взглянул в пьяные зрачки этого негодующего багрового
человека, сказал: "Не лезьте не в свое дело, разберется милиция", - и тут
же услышал за спиной женский плач, оглянулся: полная белокурая девушка,
исказив сдерживаемым плачем губы, наклонилась над Уваровым, что-то
спрашивала его, трясущимися руками платочком вытирала ему щеки. И с
неприятным ощущением увидел он в толпе возле нее ту, с которой только что
танцевал. Уваров замедленно поднялся. В тот же миг кто-то схватил Сергея
за плечо, послышался голос Константина. Протиснувшись сквозь толпу, он,
потный, стал перед ним; в лице его, в блестящих глазах - волнение, готовое
сейчас же обернуться помощью.
хулиганит! Безобразие! Позовите милицию! Убил человека... Здесь не фронт -
кулаками махать! Фронтовиков позоришь!
цепко задержал его за руку; багровый кричал что-то, бровки гневно взлетали
- он забегал вперед, толкаясь, сновал среди людей, жаждал деятельности,
возмущения, наказания. Сергей со злостью оглядел его рыхлую фигуру - от
новеньких тупых полуботинок до фальшивой рубиновой булавки в немецком
галстуке, - молча оттолкнул его.