линию 26-й, а потом едет по ней до следующей - 340-й. Она тоже красная; он
скользит по ней пальцем, и вдруг его осеняет, куда ему надо ехать. Слева
тянутся с северо-востока на юго-запад три параллельные красные линии, и
Кролик прямо-таки чувствует, как они скользят вниз по долинам Аппалачей.
Если поехать по одной из них, то к утру, как по желобу, скатишься в
славные хлопковые низины. Да. Стоит только очутиться там, как сразу можно
будет отряхнуть все мысли о неразберихе, оставшейся позади.
молодому негру, и его охватывает нелепое желание обнять это ленивое гибкое
тело, болтающееся в мешковатом фирменном комбинезоне. Здесь гораздо
теплее. Теплый воздух коричневыми и лиловыми дугами вибрирует между огнями
бензоколонки и луной. Часы в окне над зелеными банками с жидкой восковой
пастой показывают 9:10. Тонкая красная секундная стрелка невозмутимо метет
цифры, и Кролику чудится, что она сулит ему ровную дорогу. Он ныряет в
свой "форд" и, забравшись в его жаркое душное нутро, начинает мурлыкать
"Все любят ча-ча-ча".
городки и поля, мимо перекрестков, вероломно манящих голосами сирен; рядом
на сиденье лежит карта, и Кролик строго придерживается нужных номеров,
подавляя желание повернуть прямо к югу. Какой-то животный инстинкт говорит
ему, что он едет на запад.
ныряет в туннели сосновых лесов. В верхней части ветрового стекла
телефонные провода без конца подхлестывают звезды. Музыка в радиоприемнике
постепенно замерзает. Рок-н-ролл для подростков постепенно сменяется
старыми мотивами, мелодиями из кинофильмов и утешительными песенками
сороковых годов. Кролик мысленно видит супружеские пары - после кино и
ужина в ресторане они спешат домой к приходящим няням. Потом мелодии
окончательно коченеют, и тогда вступает в свои права настоящая ночная
музыка: рояль и виброфон воздвигают гроздья ломких октав, словно рябь на
поверхности пруда, шастает вокруг кларнет, снова и снова описывают все ту
же восьмерку саксофоны. Кролик проезжает через Уэстминстер. Целую вечность
плетется до Фредерика, выбирается на 340-ю и пересекает Потомак.
придорожного ресторанчика выпить кофе. Чем-то - чем именно, ему никак не
ухватить - он отличается от остальных клиентов. Они тоже это чувствуют и
смотрят на него тяжелым взглядом; глаза, словно маленькие металлические
кнопки, торчат на белых лицах юношей в куртках с молниями, сидящих в
отдельных кабинках по трое на одну девицу; оранжевые волосы девиц свисают,
как морские водоросли, или небрежно схвачены золотыми заколками, как
сокровища пиратов. У стойки супружеские пары средних лет в пальто, вытянув
губы, сосут через соломинки серое мороженое с содой. В общем гуле,
вызванном его появлением, преувеличенная любезность утомленной женщины за
стойкой еще больше подчеркивает его чужеродность. Он спокойно заказывает
кофе и, подавляя спазмы в животе, рассматривает края чашки. Он думал, он
читал, что от моря и до моря Америка везде одна и та же. Интересно, я
чужой только для этих людей или для всей Америки?
себя за спиной. Однако это всего лишь торопятся к своей машине какие-то
влюбленные; их сплетенные руки, словно морская звезда, проносятся сквозь
тьму. На номерном знаке их машины индекс Западной Вирджинии. Тот же индекс
на всех остальных номерах, кроме его собственного. С противоположной
стороны дороги лес так круто уходит под уклон, что вершины деревьев на
склоне горы напоминают вырезанный зубчиками лист картона, прислоненный к
слегка выцветшей голубой простыне. Кролик с отвращением лезет в свой
"форд", но спертый воздух в машине - его единственное убежище.
медлительностью: куда бы ни направлялся свет фар, перед ними неизменно
встает ее черная стена. Гудрон засасывает шины. Кролик осознает, что щеки
у него горят от злости, он злится с тех самых пор, как вышел из набитого
русалками кабака. Он так зол, что во рту все пересохло, а из носу течет.
Он вдавливает ногу в пол, словно желая раздавить змею-дорогу, и машина
едва не опрокидывается, когда на вираже оба правых колеса выскакивают на
грунтовую обочину. Он выворачивает, но стрелка спидометра все время
клонится вправо от законного предела скорости.
течению; она говорит с ним голосом огромных городов, скользкими руками
шлепает по голове. Ее привычно не замечаешь. Однако он не пускает мысли в
образовавшуюся тишину. Он не хочет думать, он хочет уснуть и проснуться на
мягкой песчаной подушке. Какой он дурак, какой осел, что так мало проехал.
Уже полночь, ночь наполовину пролетела.
напоминает окрестности Маунт-Джаджа. Тот же мусор вдоль придорожных
насыпей, те же обшарпанные щиты с рекламой все тех же товаров - непонятно,
кому может прийти в голову их покупать. Дальний свет фар свивает голые
сучья в ту же бесконечную сеть. Теперь она даже еще плотнее.
Мозг упорно стоит на своем. Единственный способ куда-нибудь попасть -
твердо решить, куда ты едешь, и ехать. После Фредерика нужно было проехать
налево 28 миль, но эти 28 миль уже позади, и хотя инстинкты категорически
против, он сворачивает влево на широкую дорогу без всякого указателя.
Впрочем, судя по ее толщине на карте, никакого указателя быть не должно.
Он и так знает, что это кратчайший путь. Он вспоминает, что, когда Марти
Тотеро стал его тренером, он. Кролик, не хотел делать штрафные броски
снизу, и ведь в конце концов оказалось, что именно это и было правильно.
На свете так устроено - правильный путь сначала кажется неправильным. Чтоб
испытать нашу веру.
кое-как залатанный участок, а потом она поднимается вверх и сужается.
Сужается не то чтобы по плану, а скорее естественно - обочины крошатся, с
обеих сторон наступают леса. Устремляясь ввысь, дорога бешено виляет,
потом вдруг ни с того ни с сего сбрасывает свою асфальтовую шкуру и червем
уползает в грунт. Теперь Кролик уже понял, что это не та дорога, но боится
остановить машину и повернуть обратно. Последний освещенный дом остался
далеко позади. Когда он пытается объехать густую траву, кустарник царапает
краску на крыльях. В свете фар видны одни только стволы и нижние ветви
деревьев; ползучие тени отступают сквозь дебри в черное сердце паутины, и
Кролик опасается, как бы лучи не вспугнули там какого-нибудь зверя или
призрак. Он поддерживает скорость молитвой, он молит, чтобы дорога не
зашла в тупик, вспоминая, что на горе Джадж даже самая глухая заросшая
лесная тропинка неизменно выводит в долину. У него начинается зуд в ушах -
давит высота.
ввысь языками огня; автомобиль с включенным дальним светом выскакивает
из-за поворота и летит прямо на него. Кролик сползает в кювет, и безликая,
словно смерть, машина проносится мимо со скоростью вдвое больше его
собственной. Минуты две Кролик тащится сквозь пыль, поднятую этим гадом.
Однако утешается приятной новостью - дорога все же куда-то ведет. Вскоре
он попадает в какой-то парк. Фары освещают зеленые мусорные бачки с
надписью: "Пожалуйста!" - деревья по обе стороны редеют, и среди них
возникают прямые линии летних столиков, павильонов и уборных. Появляются и
плавные изгибы автомобилей; некоторые стоят у самой дороги, но пассажиров
не видно. Итак, дорога ужасов оказалась тропой любви. Еще ярдов сто, и ее
больше нет.
черной тучей нависает горный хребет. Одна машина со свистом мчится на
север. Другая со свистом мчится на юг. Никаких указателей нет. Кролик
переводит рычаг переключения передач в нейтральное положение, вытягивает
ручной тормоз, зажигает свет в салоне и изучает карту. Руки и ноги у него
дрожат. За воспаленными веками пульсирует усталый мозг; наверно, уже
половина первого, если не больше. Шоссе пусто. Он забыл номера дорог и
названия городов, по которым проезжал. Он вспоминает Фредерик, не может
его найти и в конце концов соображает, что ищет его западнее Вашингтона,
где вообще никогда не бывал. На карте множество красных линий, синих
линий, длинных названий, маленьких городков, квадратиков, кружочков и
звездочек. Он переводит взор кверху, но единственная линия, которую он
узнает, - это прямая пунктирная линия границы между Пенсильванией и
Мэрилендом. Линия Мейсона - Диксона. Он вспоминает школьный класс, в
котором учил про нее: ряды привинченных к полу парт, исцарапанный лак,
белесая грифельная доска, симпатичные девчонки в алфавитном порядке вдоль
проходов. Кролик тупо таращит глаза. Он слышит, как в голове тикают часы,
дьявольски медленно, тихо и редко, напоминая шум волн на берегу, к
которому он стремится. Сквозь застилающий глаза туман он снова впивается в
карту. В поле зрения моментально выскакивает "Фредерик", но, пытаясь
засечь его местоположение, Кролик тотчас его теряет, и от ярости у него
начинает ныть переносица. Названия тают, и перед ним предстает вся карта -
сеть из красных линий, синих линий и звездочек, сеть, в которой он где-то
запутался. Задыхаясь от ярости, он вцепляется в карту, отрывает от нее
большой треугольник, рвет на две части остаток, немного успокоившись,
кладет эти три обрывка друг на друга, разрывает пополам, потом рвет
оставшиеся шесть и так далее, пока в руке не остается комок, который можно
сжать, как резиновый мячик. Он опускает стекло и выбрасывает его наружу,
мячик лопается, бумажки взмывают над машиной, словно выщипанные из
птичьего крыла перья. Он поднимает стекло. Во всем виноват тот фермер в
очках и в двух рубашках. До чего же этот тип въелся ему в печенки. Он
никак не может выбросить из головы это самодовольство, эту солидность. Он
уже там об него споткнулся и продолжает спотыкаться здесь, фермер
болтается у него под ногами, словно слишком длинные шнурки от ботинок или
застрявшая в ботинке щепка. Этот тип прямо-таки источал издевку - и рот
его, и размеренные движения рук, и волосатые уши; все его тело каким-то
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Сапковский Анджей
Елманов Валерий
Грабб Джеф