Чтение 7–й страницы книги ~Томасина~

Мистер Макдьюи обернулся к нему.

-- Не суйтесь, куда не просят! Берите эфир и делайте, что приказано!
Пора кончать, собака ждет.

Пора кончать! Меня кончать! Кончать мою жизнь, мои мысли, чувства,
мечты, радости, все! Я слышала, как Мэри Руа пыталась прорваться ко мне, а
помочь ей не могла. Ах, будь я здорова, я бы прыгнула на него сзади, он бы у
меня поплясал...

-- Вы разрешите... -- сказал Вилли.

-- Папа, не надо, папа пожалуйста-а! -- кричала Мэри Руа.

-- Не плачь так сильно, Мэри Руа! -- взволновался Вилли Бэннок. -- У
меня прямо сердце разрывается. Ты мне поверь, я ей плохо не сделаю.

Какое-то время я не слышала ничего, потом раздался незнакомый голос:

-- Папа! Если ты убьешь Томасину, я никогда не буду с тобой
разговаривать.

-- Хорошо, хорошо! -- отмахнулся он. -- Иди, -- и быстро запер дверь. Я
услышала, как Мэри Руа колотит кулаками и кричит:

-- Папа! Папа! Не убивай Томасину! Пожалуйста! Томасина-а-а! Мистер
Макдьюи сказал:

-- Скорей, Вилли, -- и наклонился над собакой.

Вилли подошел ко мне, налил сладковатой жидкости на тряпку и прижал эту
тряпку к моему носу. Я все хуже слышала, как колотит в дверь Мэри Руа. Еще
раздался отчаянный крик:

-- То-ма-си-и-на-а-а-а-а!

И стало темно и тихо. Я умерла.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

На заднем дворе ветеринарной лечебницы стояла мусоросжигательная печь.
По вечерам Вилли Бэннок сжигал в ней грязные бинты, отбросы, а также тела
умерших животных. Она была новая, электрическая, и мистер Макдьюи очень ею
гордился.

От улицы и от огорода, вотчины миссис Маккензи, дворик был отделен
забором.

Конечно, Мэри Руа запрещалось и заглядывать на больничный дворик, но в
огороде она играла. Сиживали в огороде и отец ее с соседом-священником,
которому нравились и цветы, и овощи, и зелень, выросшие в столь близком
соседстве со смертью.

Сейчас, незадолго до ленча, миссис Маккензи гладила наверху и не могла
услышать, как вернулась и как плакала осиротевшая хозяйка. К тому же,
плакала Мэри тихо, не кричала, не рыдала, просто лились по щекам слезы,
словно ей и положено теперь жить плача, как прежде она жила смеясь и
улыбаясь.

Решительно и мрачно Мэри Руа прошла в кухню, где стояло на полу
нетронутое молоко, дожидаясь исцеленной Томасины, вышла в огород и
приблизилась к забору. Он был выше ее. Она нашла два ящика, поставила их
друг на друга и влезла на них. На заднем дворе больницы, венчая кучу мусора,
длинной полоской золотистого меха лежала Томасина. Глаза ее были закрыты,
губы раздвинуты.

С несвойственной ей расторопностью Мэри Руа вгляделась в окна обоих
домов. В них никого не было. Миссис Маккензи гладила, распевая гимны
(по-видимому, раскаленный утюг напоминал ей об адском пламени), отец и Вилли
трудились над собакой.

Мэри Руа легко и быстро перелезла через забор, подбежала к мусорной
куче и схватила свою покойницу, как шотландская вдова, разыскавшая тело на
поле боя. Она положила ее на плечо, поставила другие ящики, влезла на забор,
отодвинула их ногой и спрыгнула. Потом, прижимая к груди еще не остывшую
кошку, она отворила калитку и побежала по улице.

Хьюги, сын лерда, живший в большом поместье, в миле от берега, заслышал
плач и вышел к ней, когда она, выбившись из сил, опустилась на траву у
высокого дуба.

-- Ой, Мэри! -- сказал он. -- Что с Томасиной?

Мэри подняла мокрое лицо и увидела, что ее друг и защитник стоит рядом
с ней на коленях. А он, услышав приторный запах, сам сообразил, что
случилось, и осторожно начал:

-- Может, оно и лучше... Может она была не-из-ле-чи-мо больна...

Мэри взглянула на него с отчаянием и ненавистью. Мягкосердечный Хьюги
понял, что так говорить нельзя, но совершенно растерялся от криков, слез и
рыданий. "Папа и не пробовал! -- кричала Мэри.-- Он плохой... Ты плохой...
Все вы..." В конце концов она уткнулась лицом в мох и стада скрести ногтями
землю.

Хьюги не понимал, что можно так плакать из-за кошки -- у них в парке их
кишело сотни, и он не отличал одну от другой. Но он слышал, что люди с горя
умирают, и очень испугался за Мэри. Он был достаточно взрослым, чтобы
понять: не можешь утешить -- отвлеки.

-- Вот что, Мэри, -- сказал он. -- Мы ее как следует похороним. Прямо
сейчас! У нас есть атласная коробка, туда ее и положим. Устелем коробку
вереском, он очень мягкий... Ты слышишь меня, Мэри Руа?

Она его слышала. Рыдала она все тише и тише, хотя и не поднимала
головы. А он, ободренный успехом, развивал свою мысль:

-- Устроим шествие через весь город. Ребят соберем много. Ты наденешь
траур, пойдешь за гробом и будешь громко рыдать.

Мэри Руа приподнялась и посмотрела на него поверх Томасининого тела.

-- У миссис Маккензи есть черная шаль, -- сообщила она.

-- А я возьму у мамы накидку на голову, -- подхватил Хьюги. -- И Джеми
будет играть на волынке! Он учился, очень здорово играет. Представляешь -- в
юбочке, в шапочке с лентами и дудит "Плач по Макинтошу".

Мэри Руа слушала как зачарованная. Глаза ее стали круглыми, словно
монетки, и слезы на них высохли.

Хьюги говорил:

-- Я тоже надену юбочку, накину плед на плечи, возьму кинжал и сумку...
Все будут на нас смотреть и приговаривать: "Вот идет вдова Макдьюи" -- это
про тебя, а про Томасину: "Упокой ее, Господи!"

-- Правда, Хьюги?

-- Еще бы! -- Он сам увлекся своей выдумкой. -- И мы поставим надпись!

-- Какую такую надпись?

-- Ну вроде могильного камня. Сперва ставят дощечку... если спешат...
-- Его синие глаза загорелись, и, запустив пальцы в темные кудри, он
медленно продекламировал: "Здесь лежит Томасина... зверски умерщвлена... 26
июля 1957 года".

Мэри Руа с обожанием глядела на него, а он говорил:

-- Я скажу надгробное слово... "прах во прах возвратится..." похвалю
ее... распишу, как ей хорошо на небе... Мы забросаем могилу цветами. Джеми
опять залудит... и мы устроим поминки...

Мэри обняла его, склонившись над Томасиной.

-- Вот и молодец! -- сказал Хьюги, вытер ей лицо чистым платком и помог
высморкаться. Потом он аккуратно отряхнул ее фартучек от листьев и травинок.

-- Я ее возьму, -- заторопился он. -- Положу в коробку. Позову Джеми,
соберу ребят. А ты беги, одевайся! Что за похороны без вдовы?

Она послушно побежала к дому, улыбаясь и плача. Больше всего ее умиляла
фраза "Зверски умерщвлена".

Ветеринар Эндрью Макдьюи не видел похорон своей последней жертвы -- он
направлялся со своим другом, священником, на другой конец города, к слепому
нищему. Немного раньше, часа в три, Энгус зашел в лечебницу, чтобы узнать,
как здоровье собаки-поводыря.

-- Что ж, -- сказал ему Макдьюи, предвкушая восторг и удивление, --
глаза я твоему Таммасу спас. Через три недели собака будет в полном порядке.

-- Вот и хорошо, -- ответил священник. -- Так я и знал.

-- Мне льстит, что ты так веришь в меня... -- начал Макдьюи.

-- Нет, -- простодушно перебил его отец Энгус, -- я не из-за тебя. Я...