достойные противники.
своем уродстве. Прекрасная. Восемнадцатого века. Искомая. Умиротворяющая.
Жаба ее заинтересовала, коллекционер в мертвом мире ищет живое.
свежие сияющие волосы вместо положенных седых и гладкая, умащенная кожа
находились в странном противоречии с усталыми старыми глазами. Волосы и
кожа были легкомысленны и глупы, глаза - умны. Глаза как будто от другого
лица, или, наоборот, глаза свои, все остальное - чужое.
показываться, но что такое благоразумие коллекционера?
печенье - ему ничего не делается, оно не портится, не черствеет, не
ржавеет, - лежали деньги, и вовсе не мелкими купюрами. И поняла
символическое значение натюрморта. Это был знак, простая надпись: "Деньги
в этом доме не нужны". А это меняло дело.
до-орого. Мульон.
или редкого она из себя не представляет. Это не великое произведение
искусства. Это курильница. Их изготовляли в большом количестве в свое
время. На них была мода. И в Россию их привозили. Они часто встречались.
что противники их знают.
заинтересует. Насколько я могу судить. А я могу, потому что вижу, что на
выставке. Одевайтесь. Едем ко мне.
Шедевр, хотя я не люблю этого слова. До этого уровня он не часто
поднимался. О нем недавно вышла монография. Вы читали?
обмен мнениями по поводу никому не интересной книжки, но Лариса не далась,
пропустила ход и стала смотреть в окно.
мешать. Сообразить было просто, обмен _выгоден_ Дарье Михайловне, только
это ей и надо было сообразить, и это она уже сообразила.
Художник коллекционерше нравился, вещь была не хуже, а лучше той, которая
висела на стене. Жаба, если Лариса ее получит, не будет ей ничего стоить,
потому что картину ей подарили. Если продавать за деньги, то картина
дороже жабы, но весь фокус в том и заключается, чтобы исключить деньги.
Считать их печеньем.
но все еще ломалась, строила из себя чего-то.
И лучше. Я не горю желанием ее отдавать.
курсанта, услышавшего сигнал "Подъем".
Жабе было хорошо на комоде, как будто она век тут жила, а то и все два.
"Непонятно только, кто на кого смотрит, я на нее или она на меня", -
подумала Лариса, и в этот момент позвонил телефон, и старый ее приятель
Грант тягучим ласковым голосом пригласил ее пойти "куда-нибудь". "Жабы
приносят счастье", - вспомнила она и шепотом предупредила жабу, что Грант
не считается.
автомобильчике и радовался жизни. Он был из тех молодых людей, которые,
обретя автомобиль (а не обрести его они не могут, ибо рождены для него),
срастаются с ним. Происходит взаимопроникновение человека и автомобиля.
улыбаются гордые восточные мужчины той женщине, которую сейчас ждут. В
этой улыбке одновременно признательность и безразличие, симпатия и
благодарность, обращенные к ней и к любой другой, идущей навстречу.
приветливо сказал Грант, поцеловал ее в щеку, щелчком выбил сигарету из
пачки, протянул ей и отключился на машину. Женщина была при нем, можно
было трогать с места и мчаться по Москве, как по родной долине.
вперед и вез ее "в одно хорошее место, какая тебе разница, положись на
меня". Разницы и в самом деле не было, и положиться на него было можно, он
был хороший, добрый и совершенно чужой человек. И было непонятно, отчего
он звонил и приглашал ее, не самую молодую, не самую красивую и не
блондинку. Почему он звонил? Привычка? Пауза в бурной жизни? Или он
выполнял какую-то свою программу, где находилось место вниманию к старому
другу, сочувствию, даже жалости, которая должна унижать, но почему-то не
унижает.
позвонить по телефону-автомату в Тбилиси. Он просто не мог пройти мимо
этих дверей, чтобы не позвонить отцу и матери и не сообщить дорогим людям,
какая в Москве погода, хотя мама каждый вечер выслушивала это в
телевизионной программе "Время".
наездника и охотника, пошел, предложив Ларисе следовать за ним. Она могла
бы подождать в машине, но он железно выполнял свод каких-то ему известных
правил, и по этим правилам ей полагалось идти с ним. В зале он оставил ее
сидеть на первом свободном стуле и забыл про нее.
названия городов, и мужчины стояли соответственно надписям - Баку,
Тбилиси, Ереван. Каракулевые воротники, каракулевые шапки-конфедератки,
каракулевые волосы. Загорелые лица смельчаков.
телефону-автомату давала поручения невидимой Зифе, чтобы та, в свою
очередь, передала поручения Иве, а Ива, судя по всему, знала, кому
передать поручения дальше. Женщина умело и проворно создавала цепную
реакцию из поручений, пока не почувствовала, что они побежали - побежали
от нее к Зифе, от Зифы к Иве, от Ивы к Эмме и дальше, дальше, в глубь
страны, в горы и долы, в белые слепящие южные города... ты передай, она
передаст... он передаст... Поручения побежали, женщина положила трубку и
вытерла потное лицо платком.
считала пренебрежением. Речи не могло быть о пренебрежении. Грант всех
женщин уважал с той секунды, как они рождались, до той, когда умирали. И
это было в нем, наверное, самое удивительное; прекрасное и мучительное.
отключением была машина, потом дорога, потом кабина с телефоном - вся
грузинская родня и грузинская сторона, которой он принадлежал как
преданный сын, а потом вся дружная каракулевая группа "Тбилиси", там сразу
закрутились, закипели какие-то дела, и Гранта долго не отпускали.
остальные группы тоже. Наконец он подошел и сказал:
именем далекой планеты "Юпитер", и возле него приплясывали те, для кого
пока только мороз был музыкой. Всем бешено хотелось пройти в тепло и
уютное малиновое нутро планеты, но это было невозможно. А чем невозможнее
это казалось (надпись сообщала: "Свободных мест нет"), тем больше этого
хотелось молоденьким лейтенантам и их юным робким спутницам и седым
краснолицым джентльменам и их дамам. Стеклянная дверь была на запоре,
благодушный швейцар стоял за нею. Сквозь благодушие трудно пройти. На лице
швейцара отражалось насмешливое презрение и мудрость привратника,
знающего, что каждый рвется туда, куда не надо, и при этом что-то врет.
несколько фраз на выбор. Тут было; "Позови Надю", "Где эта самая, как ее,
Вера Сергеевна?", "Позови Гришу".
сразу приветливо открылась, впустила Ларису и тотчас же закрылась. И
швейцар улыбнулся ей как важной гостье, а гардеробщик заботливо принял ее
пальто. Удивительно, что никто из оставшихся на улице не рассердился, как
Березин Федор
Громыко Ольга
Сертаков Виталий
Гюго Виктор
Никитин Юрий
Прозоров Александр