Чтение 7–й страницы книги ~Внеклассное чтение (том 2)~

- Соседские крестьяне моим коровам завидовать будут, ей-богу! Буренки у меня и так содержатся много сытней, теплей, чище, а скоро вообще царевнами заживут, - оживленно объяснял изобретатель, демонстрируя работу хитроумной конструкции.

- Не будут, - сказал Данила. - Коровник, спору нет, заглядение, но человеку одних лишь сытости, крова и устроенности бытия мало. Большинство предпочтут голод, холод и грязь, только бы на свободе. Да и коровы твои разбрелись бы кто куда, если б ты их стенками не запер.

- И были бы дуры! Пропали бы в одночасье. Кого б волки задрали, а прочих крестьяне на мясо бы разворовали.

- Неужто твои мужики воруют? - удивился Фондорин. - Невзирая на сытость? Любавин досадливо покривился:

- Мои-то нет, зачем им? У кого достаток и работы много, тому не до воровства. Голодранцы из соседних деревень шастают, тащат что на глаза попадет. После того как мои мужики конокрада до смерти забили, я у себя милицию завел. Чистые гусары! Много лучше казенной полиции, уж можешь мне поверить.

- Верю, - усмехнулся Данила, - Однако в чем незаконченность твоего навозного клапана?

Любавин встал на четвереньки, оттянул пружину.

- Да вот, видишь? У меня тут насосец, доску водой споласкивать. Включается качанием планки, но не успевает ее дочиста вымыть - пружина захлопывается. Митя сказал:

- А если вот сюда пружинный замедлитель?

Все же девятилетним мальчиком быть гораздо вольготнее, чем шестилетком! Можно предложить разумное техническое усовершенствование, и никто особенно не удивится.

- Толковый у тебя сынок! - воскликнул Мирон Антиохович. - Ну-ка, Фома, беги в слесарную за инструментами. Попробуем!

* * *

Провозились в коровнике дотемна. Перепачкались в пыли, да и в навозе тоже, но своего добились: струя воды вымывала планку начисто.

Счастливый хозяин повел гостей в баню - отмываться.

Уж как Митю хвалил, как его сметливостью восхищался.

- Наградил тебя Бог сыном, Данила. За все твои мучения. - Любавин показал пальцем на грудь Фондорина, и Митя, вглядевшись через густой пар, увидел там белый змеистый шрам, и еще один на плече, а на боку багровый рубец. - Ты его в офицеры не отдавай, пошли в Лондон. Пускай на инженера выучится. Много пользы может принести, с этакой головой.

Он любовно потрепал Митю по волосам.

- Ты зачем сыну волоса дрянью мажешь? От сала и пудры только блохи да вши. Это в тебе, Данила, бывый придворный проступает. Стыдись! К естеству нужно стремиться, к природности. А ну, Самсоша, поди сюда.

Схватил, неуемный, Митю за шею, лицом в шайку сунул и давай голову мылить. Сам приговаривает:

- Вот так, вот так. Еще бы коротко обстричь, совсем ладно будет.

- Ой, пустите! - запищал Митя, которому в глаз попало мыло, но все только засмеялись.

Сильные пальцы, впрочем, тут же разжались. Митридат, отфыркиваясь, распрямился, протер глаза и увидел, что смеются только Данила и Фома, а Любавин стоит бледный, с приоткрытым ртом и смотрит на него, Митю, остановившимся взглядом. Это заметил и Данила, бросился к старому другу. - Что, сердце?

Мирон Антиохович вздрогнул, отвел глаза. Трудно сглотнул, потер левую грудь.

- Да, бывает... Ничего, ничего, сейчас отпустит.

Но и за ужином он был непривычно молчалив, почти не ел, а если и отвечал на Данилины слова, то коротко и словно через силу.

Наконец Фондорин решительно отодвинул тарелку и взял Любавина за руку. - Ну вот что, братец. Я как-никак доктор... - Посчитал пульс, нахмурился. - Э, да тебе лечь нужно. Больше ста. В ушах не шумит?

Любавин-младший встревожился не на шутку - сдернул с груди салфетку, вскочил.

- Да что вы переполошились, - улыбнулся через силу Мирон Антиохович. - В бане перегрелся, эка невидаль. - Глаза его блеснули, улыбка стала шире. - Вот ты, Данила, давеча, в коровнике, мне упрек сделал. Неявный, но я-то понял. Про то, что я своих крестьян, как коров содержу - только о плоти их забочусь, а духом пренебрегаю. Подумал про меня такое, признавайся?

- Мне и в самом деле померещилось в твоей чрезмерной приверженности к порядку и практической пользе некоторое пренебрежение к...

- Ага! Плохо же ты меня знаешь! Помнишь, как мы с тобой, еще студиозусами, сетовали на убожество деревенской жизни? Что крестьяне зимой с темна на печь ложатся, иные чуть не в пятом часу, и дрыхнут себе до света вместо того чтоб использовать зимний досуг для пользы или развлечения? Помнишь?

- Помню, - кивнул Данила. - Я еще негодовал, что иной крестьянин и рад бы чем заняться, да нищета, лучину беречь надо.

Любавин засмеялся:

- А как про клобы крестьянские мечтал, помнишь? Где поселяне зимними вечерами, когда работы мало, собирались бы песни играть, лапти на продажу плести или ложки-игрушки деревянные резать?

Засмеялся и Фондорин:

- Помню. Молод был и мечтателен. Ты надо мной потешался.

- Потешаться-то потешался, а нечто в этом роде устроил.

- Да что ты?!

Мирон Антиохович хитро прищурился.

- Между Солнцеградом и Утопией (это другая моя деревня) в лесу стоит старая водяная мельня, от которой зимой все равно никакого прока. Так я там лавки, скамьи поставил, самовар купил. Кто из крестьян хочет - заезжай, сиди. Свечи за мой счет, а если кому баранок или сбитня горячего - плати по грошику. Дешево, а все же не задарма. Пускай цену досугу знают. Там же книги лежат с картинками, кому охота. Станочек токарный, пяльцы, ткацкий станок для баб.

- И что, ходят? - взволнованно воскликнул Данила.

- Сначала-то не больно, приходилось силком. А теперь привыкли, особенно молодые. У меня там милицейский дежурит и дьячок из церкви, чтоб не безобразничали. Хочешь посмотреть?

- Еще бы! - Фондорин немедленно вскочил. - За это заведение тебе больше хвалы, чем за любые хозяйственные свершения!

Едем! - Но вдруг стушевался. - Извини, друг. Ведь ты нездоров. Съездим в клоб завтра... Хозяин смотрел на него с улыбкой.

- Ничего, можно ведь и без меня. Фома дорогу покажет. Там и заночуете, а утром вернетесь.

- Едем? - повернулся Данила к Мите, и видно было, что ему страсть как не терпится на свою осуществленную мечту посмотреть.

- Конечно, едем!

Митридату и самому было любопытно на этакую невидаль взглянуть. Крестьянский клоб - это надо же!

- С Самсошей не получится, - сказал Любавин. - Тропу снегом завалило, только верхами проехать можно, гуськом. Лошади у меня собственного завода, норовистые. Неровен час упадет мальчуган, расшибется. Вдвоем поезжайте. Мне с твоим сыном не так скучно хворать будет, да и Самсону скучать я не дам. Ты, кажется, хотел в микроскоп посмотреть?

- Неужто? - задохнулся от счастья Митридат. - Тогда я останусь!

Полчаса спустя он и хозяин стояли в библиотеке у окна и смотрели, как по аллее рысят прочь два всадника - один побольше, второй поменьше.

Вот они уже и скрылись за последним из фонарей, а Мирон Антиохович всё молчал, будто в каком оцепенении.

Митридата же снедало нетерпение. В конце концов, не выдержав, он попросил:

- Ну давайте же скорее изучать водяную каплю!

Тогда Любавин медленно повернулся и посмотрел на мальчика сверху вниз - точь-в-точь так же, как в бане.

В первый миг Митя подумал, что у Мирона Антиоховича снова схватило сердце, и испугался. Но взгляд был гораздо более долгим, чем давеча, и значение его не вызывало сомнений. Солнцеградский владетель смотрел на своего маленького гостя с нескрываемым отвращением и ужасом, будто видел перед собой какого нибудь склизкого ядовитого гада.

И тут Митя перепугался еще больше. От неожиданности попятился, но Любавин сделал три быстрых шага и схватил его за плечо. Спросил глухо, с кривой усмешкой:

- Так ты Данилин сын? - Да... - пролепетал Митя.

- Тем хуже для Данилы, - пробормотал Мирон Антиохович как бы про себя. - Он думал, я не слыхал, как ты сбежал-то. Не хотел я про это говорить, чтоб не бередить... Надо думать, там, в бегах, это с тобой и случилось. Так?

- Что "это"? - взвизгнул Митридат, потому что пальцы хозяина больно впивались в плечо. - Дяденька Мирон Антиохович, вам нехоро...

Второй рукой Любавин зажал ему рот. Нагнулся и прошептал, часто моргая:

- Тс-с-с! Молчи! Слушать тебя не ведено! Кто ты был раньше, не важно. Важно, кем ты стал.

Он провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота, и Митя, воспользовавшись вернувшейся свободой речи, быстро проговорил - дрожащим голосом, но все же стараясь не терять достоинства:

- Сударь! Я не возьму в толк, к чему вы клоните? Если мое пребывание здесь вам неприятно, я немедля уеду, единственно лишь дождавшись возвращения Данилы Ларионовича.

- И говорит не так, как дети говорят. - Мирон Антиохович рванул ворот рубашки. - Родного отца по имени-отчеству... Сомнений нет! Тяжек жребий, но не ропщу.

Он на миг зажмурился, а когда вновь открыл глаза, в них горела столь неистовая решительность, что Митя, позабыв о достоинстве, заорал в голос:

- Помогите! Кто-нибудь, помо... На висок ему обрушился крепкий кулак, и крик оборвался.

* * *

Очнувшись, Митридат не сообразил, где он, отчего перед глазами белым-бело и почему так холодно. Хотел повернуться из неудобной позы - не вышло, и только тогда понял, что его несут куда-то, перекинув через плечо. Услышал хруст снега под быстрыми шагами, прерывистое дыхание, и рассудок разъяснил смысл происходящего: свихнувшийся Любавин тащит свою маленькую жертву через парк.

Куда? Зачем?

Что за жизнь такая у маленьких человеков, именуемых детьми? Отчего всякий, кто старше и сильнее, может ударить тебя, обругать, перекинуть через плечо и уволочь, словно некий неодушевленный предмет?

Дыхание Митиного обидчика делалось все чаще и громче, а шаги медленней. Наконец он остановился вовсе и бросил свою ношу на снег, тяжело сел на корточки, прижал пленника коленом.

- Куда вы меня, дяденька? - тихо спросил Митя.

Снизу, на фоне темно-серого неба, Любавин казался великаном с огромной, косматой башкой.

- К пруду, - хрипло ответил Мирон Антиохович. - Там прорубь. Ты хитер, но и я не промах. Вон гляди. - Он коротко, одышливо рассмеялся и повернул Митину голову назад.

Там, за деревьями, белели стены дома.

- Видишь окно открытое? Это твоя спальня. Скажу, уложил тебя спать, а ты через окно сбежал. Данила подумает, что ты снова в уме тронулся. Жалко его, пускай у него надежда останется. Ни к чему ему правду знать.

Подавляя неудержимое желание закричать от ужаса, Митя спросил еще тише:

- Почему вы хотите меня убить?

- Не хочу, а должен.

Внезапно Любавин нагнулся и снова зажал своему пленнику рот. Секунду спустя Митя услышал приближающийся стук копыт. Кто-то скакал по аллее галопом в сторону дома.

- Пора, - пробормотал сумасшедший. Вскинул мальчика на плечо, понес дальше.

- Я ничего дурного не сделал! - крикнул Митя.

- Не лги, сатана, не обманешь! - пропыхтел Мирон Антиохович, продираясь через кусты.

Вот ветки расступились, и впереди открылась белая поляна с черным пятном посередине.

Нет, не поляна - пруд, а черное пятно - прорубь!

Митя забарахтался, закричал - не о помощи, ибо кто ж тут услышит, а от раздутия ЛЕГКИХ. Они, бедные, истово хватали воздух, словно понимали, что это напоследок, что скоро им суждено наполниться жгучей черной водой.

- Остудись, остудись перед геенной огненной, - приговаривал на ходу Любавин.

- Стой! - раздалось вдруг сзади. - Мирон, ты что?!

- Д-Данила! Я здесь! - завопил Митя, выворачиваясь и брыкаясь.

Любавин перешел на бег, но Фондорин тоже бежал, быстро приближаясь.

Безумец споткнулся, упал, но Митю из рук не выпустил.

- Врешь, - шептал он, подтаскивая мальчика к проруби. - Мирон Любавин свой долг знает!

Видно, понял, что не успеет утопить. Схватил Митю обеими руками за шею, но сжать не сжал. Налетел Данила, отодрал Любавина от жертвы, швырнул в сторону. - Опомнись! У тебя мозговая горячка! Деменция! Я еще за ужином приметил...

- Зачем ты вернулся? Зачем? - с болью воскликнул тот.

Бросился было снова на Митю, но Фондорин был начеку - перехватил и больше уже не выпускал.

- Ну, ну, успокойся, - заговорил он медленно, рассудительно, как бы убаюкивая. - Это я, твой старый товарищ. Это мой сын, Самсон. А тебе что померещилось? Много работаешь, себя не жалеешь, вот и надорвал рассудок. Это ничего, я тебя вылечу...

- Зачем ты вернулся? - в отчаянии повторял Мирон Антиохович. - Ты все испортил! Зачем ты вернулся?

- Вернее сказать, почему, - все так же умиротворяюще ответил Данила. - По двум причинам. Дорога через лес оказалась не столь уж узкой и заснеженной. Вполне можно было поехать в санках. А еще я всё думал и не мог понять, с чего это вдруг ты решился малому мальчонке свой драгоценный микроскоп дать. Ведь даже родного сына не подпускаешь. Опять же блеск у тебя в глазах был особенный, знакомый мне по медицинским занятиям. Так глаза горят, когда человек вообразит, что он один в здравом уме, а все прочие безумцы и против него сговорились. У тебя припадок, временное ослепление разума...

- Это у тебя ослепление! - бессвязно закричал Мирон. - Ты что, не видишь, кто с тобой? Отыскал сына и радуешься? А где он шатался, знаешь? Спрашивал? Так ведь он правды не скажет! Такого наврет, всякий поверит! Послушай меня! Его истребить надо!

Он рванулся так сильно, что Данила его не удержал, К Мите не подпустил - закрыл собой.

Тогда Любавин кинулся назад, к дому, истошно вопя:

- Эй! Эй! Милиция! Кто на часах? Сюда! В ту же минуту в окнах загорелся свет, наружу выбежали несколько человек с фонарями.

- Бежим! - Данила подхватил Митридата на руки. - Милицейские у Мирона дюжие, шутить не станут.

Понесся огромными скачками по льду, потом через парк.

Сзади слышались крики Любавина:

- Вон там они, вон там! Догнать, схватить, кляпы в рот, обоим!

Ах, как быстро бежал Фондорин - у Мити только ветер в ушах свистел. Откуда у старого человека столько силы?

Перед оградой Данила остановился. Митю просунул между прутьев, сам ухватился за острия копий, подтянулся, спрыгнул вниз.

Долго бежали через снежное поле. Хорошо наст был крепкий, держал. И еще выручила невесть откуда налетевшая метель - подпустила по белому белых завитушек, подхватила беглецов, прикрыла кружевной занавеской.

На опушке леса Фондорин упал в сугроб, привалился к сосне. Перевел дух.

Митю прижимал к себе, чтоб не замерз.

- Ах, горе, ах, беда, - сокрушался Данила. - Один на всю Россию нашелся толковый эконом, крестьянам благодетель, и тот ума лишился. Ты, Дмитрий, на него зла не держи, это не он тебя убить хотел, а его болезнь. Я после непременно к Мирону наведаюсь и вылечу его. Он - живая душа, пускай даже и нездоровая. Ничего, лучше хворая душа, чем когда у человека вовсе нет ни души, ни совести. Это уже не излечишь. Жить без совести всего на свете хуже...

Глава семнадцатая

КРОТКАЯ

- ...А лучше всего то, что эта курица Инга прямо души в тебе не чает. "Сэр Николас то, сэр Николас сё, девочку просто не узнать". Браво, Ника, браво.

Жанна насмешливо похлопала Фандорина по щеке - он отшатнулся.

Они стояли на лестнице вдвоем. Хозяйка ушла на кухню проверить, скоро ли будет готово горячее, попросила Николаса сопроводить "Жанночку" в салон.

Вот он и сопровождал, на еле гнущихся ногах.

- Хорошо, что я тебя тогда не размазала по шоссе, - проворковала истинная Никина работодательница, беря его под руку. - Я чувствовала, что время на тебя потрачено не напрасно, у меня интуиция. - Женственно прислонив голову к его плечу, перешла на шепот. - Сегодня ночью ты сможешь выплатить свой долг. И всё, свободен.

- Что именно я должен сделать? - хрипло спросил он.

Это были его первые слова с того момента, как он ее увидел. Когда Инга Сергеевна их знакомила ("сэр Николас, Мирочкин гунернер - Жанночка Богомолова, подруга нашего старинного приятеля"), он только сумел заторможенно кивнуть и вяло ответить на рукопожатие. Рука у Жанны была крепкая, горячая; у него - мокрая от холодного пота.

- Помочь моему клиенту получить то, что он хочет, - ответила она.

Подвела спутника к окну, отдернула штору. Мир за ярко освещенным двором и подсвеченной верхушкой внешней стены был черен, и от этого усадьба напоминала большую орбитальную станцию, летящую сквозь космические просторы.

- Ваш клиент - Олег Станиславович Ястыков?

- Какой ты у меня умный, какой сообразительный, ну прямо магистр.

Она хотела снова потрепать его по щеке, но теперь Николас успел отстраниться. Жанна рассмеялась - она вообще пребывала в отличном расположении духа.

- Что они не поделили?

- Ну, на этот вопрос я могла бы и не отвечать, - протянула Жанна, лукаво поблескивая зелеными, египетского разреза глазами. - Но так и быть, отвечу, потому что ты, Ника, у меня паинька и отличник. История, в общем, обыкновенная. Куцему и Олежеку захотелось скушать одну и ту же нняку.

- Что скушать?

- Нняку, - весело повторила она. - Скушать нняку и сделать бяку. Старому другу. Куцый с Олежеком такие старые друзья, что просто люди столько не живут, сколько они дружат. У меня бы такой дружок точно на свете не зажился. Куцый на нняку уже лапу положил, отдавать не хочет. А моему клиенту обидно, вот он меня на помощь и позвал, чтобы я ему в этом помогла. И я помогу, с твоей помощью. Куцый, конечно, дядька бронебойный, не то что ты, но и у него имеется хрупкое местечко. Что характерно - точно такое же, как у тебя. Этакая маленькая точка, как, знаешь, в закаленном стекле: если в нее попасть, пуленепробиваемое стекло рассыпается вдребезги. Точка под названием "дочка".

Снова засмеялась - так ей нравилось собственное остроумие.

- Вы говорите про Миранду? - похолодев, спросил Фандорин.

- А ты знаешь у железного доктора другую болевую точку? - деловито сдвинула брови Жанна. - Подскажи. Ах, ты, должно быть, про горячо обожаемую супругу...

Ничего подобного Николас в виду не имел и ужаснулся самому предположению.

Но специалистка по болевым точкам пренебрежительно скривилась.

- Инга не подходит. Куцый когда-то обожал ее, но это в прошлом. По имеющейся у меня информации, старушка ему поднадоела. Он завел себе на стороне цыпулю, но и та для наших целей тоже не функциональна. Не тянет на болевую точку.

- Какая же Инга старушка? - удивился Фандорин и прикусил язык: получалось, что он все-таки лоббирует госпожу Куценко на роль жертвы.

- Да ей столько же лет, сколько Олежеку и Куцему. Они ровесники-ровесники, девчонки и мальчишки. Одни пели песенки, одни читали книжки. Короче, одноклассники. Что, непохоже? Так ведь Куцый у нас - великий и ужасный Гудвин, Волшебник Изумрудного Города. Что же он, по-твоему, для других старается, а свою женушку забудет? Вон какую куколку вылепил. Только, похоже, надоело ему собственный продукт обожать. Нет, Ника, жена не годится. Нужна дочурка. Вот на ком у Куцего точно крыша съехала.

- Пожалуйста, не называйте меня Никой, - болезненно морщась, попросил он.

В салоне погас свет, и через несколько секунд донесся восторженный гул - наверное, внесли торт со свечками.

- Как скажете, Николай Александрович. - Жанна вдруг сделалась совершенно серьезной. - Если хотите - буду обращаться на "вы". Только смотрите, не задурите в последнюю минуту. Мой клиент ведет очень большую игру, в которой вы даже не пешка, а так, пылинка на шахматной доске. Дуну, и вас не станет. Вместе с вашими болевыми точками.

Она помолчала, чтобы он вник. И Николас вник, опустил голову. Жанна взяла его за локоть, стиснула. Хватка у нее была цепкая, совсем не женская.

- Теперь внимание. Сегодня, когда гости разъедутся, Куценко с женой укатят в Москву. Завтра утром у них важная встреча. Прилетает его партнер, председатель совета директоров фармацевтического концерна "Гроссбауэр". Здесь останутся только двое охранников. Пойдем прогуляемся. Я вам кое-что покажу.

Неспешным шагом она повела его по коридору налево, останавливаясь у развешанных по стенам гравюр. Ничего подозрительного - обычная праздная прогулка. Навстречу шел официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Жанна взяла один, пригубила. Николасу же было не до вина.