Чтение 7–й страницы книги ~Слово~

Он вынул из кармана френча письмо Жилякова к Крону, неторопливо развернул.

- Вот ваше письмо к профессору.

Перед тем как пойти на розыски бывшего учителя семинарии, Гудошников много раз проиграл в уме встречу с ним, продумал, как себя вести, что говорить. Письмо он решил не показывать без крайней надобности, но держать при себе и, лишь когда настанет необходимость, предъявить его как самый веский и бесспорный аргумент. Теперь же, вынув конверт, вдруг понял, что поспешил, что разговор по плану не получился, и как пойдет дело дальше - неизвестно. С человеком, видевшим рукопись, а может, теперь и с ее владельцем, нужно было вести себя иначе. Больше дипломатии и никакой горячки! Ведь сколько раз твердил это себе. Жиляков свое письмо узнал, но и уличенный не смутился, наоборот, стал прямее и горже.

- Николай Николаевич умер в девятнадцатом.

- Это я знаю. Где его вещи?

- Я не был у него душеприказчиком.

"Знает! - отметил Гудошников. - Еще как знает!".

- Где языческая рукопись?

- Не ведаю, - лицо Жилякова стало спокойным, он положил руки па колени. - Зачем вам она, молодой человек? Зачем вам, революционному солдату, понадобилась языческая рукопись?

- Она нужна республике. России.

- России? - деланно удивился Жиляков и встал, чуть не касаясь потолка головой. - России сейчас нужен хлеб, паровозы и... патроны. Россия сейчас без хлеба и патронов, как вы без... - Он взглянул на протез Гудошникова, посмотрел в окно. - Россия после переворота мечтает о новой, пролетарской культуре, - хладнокровно продолжал Жиляков. - Старье на слом, на свалку, на помойку! Все заново, как от рождения Христа. До семнадцатого года Россия жила во мраке, творила буржуазную культуру, и не было в ней Рублева, Тредиаковского. И протопопа Аввакума не было, и Пушкина, и Рахманинова. Тем более, молодой человек, не было языческой рукописи, как самого старца Дивея. Это все проклятое прошлое, тяжкое наследие капитализма.

- Не правда! - резко встал Гудошников и пристукнул стулом. - Все было! И останется и будет!

- Что - останется? Дома, каналы, паровозы?

Жиляков по-прежнему был спокоен, даже чуть ленив, и только синяя жилка на виске под тонкой кожей билась напряженно и часто.

- И Рублев, и Пушкин, и "Слово о полку Игореве", и Рахманинов останется, и старец Дивей.

- Я не верю.

- Сейчас можете и не верить. Скоро увидите сами. Бывший учитель посмотрел на Гудошникова с интересом, но в уголках сжатых губ таилась злоба.

- Я уже видел! - неожиданно воскликнул он и метнул свою длинную руку в сторону окна. - Я видел, как зорили монастырь!

- Монастыри закрывают, по воле народа, - Гудошников стукнул ножками стула. - Республике не нужны дармоеды.

- Согласен, но зачем же библиотеку-то в грязь? Зачем книгами дорогу мостили? - глаза Жилякова блеснули и тут же потухли. - В монастырской библиотеке были автографы Ефросина, энциклопедический сборник... А иконы рубили? Золотые и серебряные оклады не бросили, молотком сплющили и увезли, а иконы - под топор! Иконы-то подороже окладов были, я знаю, что говорю, знаю! И вашим этим... товарищам говорил там, - он снова показал в окно. - Ответили так же, как вы: по воле народа, дескать, дармоеды не нужны...

Никита молчал. В пыльной комнатке вдруг все загрохотало, вздрогнул потолок, пошла трещинами штукатурка: вверху по лестнице бежали дети... Жиляков посмотрел на задымившие сухой известью стены, распрямился, плечи расправил.

- По воле народа? Нет, народ кругом стоял, смотрел, - тихо проговорил бывший учитель, когда стук детских ног над головой смолк. - А дорогу мостили и рубили извозчики... Извоза сейчас мало, так они на все руки мастера стали... Так что я уже посмотрел, не хочу больше смотреть, не желаю. Увольте.

- И все-таки, где рукопись? Я приехал за ней из Питера, из университета, - Гудошников держал себя в руках, старался говорить мягче. - Эта рукопись не может принадлежать одному человеку, это национальное достояние, и вы должны понимать.

- Хотите продать за границу и купить паровоз? - Жиляков смотрел уверенно, независимо и этим злил Никиту. - А что? Вам дадут за нее паровоз, может быть, даже два. Смотрите, не продешевите. Только сначала отыщите ее! Я не смог остановить извозчиков там, возле монастыря, а здесь остановлю! И горжусь этим! Можете меня арестовать, расстрелять... Со мной делайте что хотите.

Он отвернулся и стал смотреть в окно. Жилка на его белом виске успокоилась, улеглась, словно ему и впрямь было все равно, что с ним сделают.

Гудошников долго смотрел в спину Жилякова. Вести разговор дальше было бессмысленно, следовало уходить, но он никак не мог сдвинуться с места. Над головой снова раздался стук детских ног, скрип деревянной лестницы и разнобой голосов. Никита развернулся и под этот шум пошел к выходу.

Целую неделю Гудошников жил в подвале чека, ожидая, когда наконец освободится Муханов; целую неделю рыскал по городу в поисках бывших соседей Христолюбова и извозчиков, хоронивших его. Извозчиков - хмурых, бородатых мужиков - он нашел на пристани, где они сидели в ожидании какой-нибудь работы. Сидели они молча, одинаково скрестив руки, глядели без любопытства, с тоской, а отвечал Никите за всех один:

- Знать не знаем... Сказано было закопать - закопали. А как звали упокойника - не ведаем.

- Кто вещи у старика забирал? Кто еще на похоронах был? - напирал Гудошников.

- Нам овсом заплатили, а кто вещи забирал - не знаем... Муханов спустился в подвал через неделю, когда ударили первые заморозки. Пришел невеселый, молчаливый.

- Беспризорников я вроде как арестовал и в монастырь отправил, - будто между прочим сообщил он. - Двух красноармейцев туда послал, охранять и печи топить. Жрать нечего, так пусть хоть в тепле сидят.

- Не могу... - тихо сказал Гудошников. - Ты меня таким способом не агитируй.

Предводителя компании беспризорников - лысого, в струпьях, мальчишку - он встретил несколько дней назад среди собак, стерегущих базарную свалку. Пацан сидел на рыбной бочке и что-то жевал. Стая бродячих псов, расположившись полукругом, заглядывала ему в рот. Едва Никита приблизился, как серый кобель с обмороженными ушами поджал по-волчьи хвост и ощерился.

- А, это ты, инвалид! - обрадовался мальчишка, и кобель успокоился. - Оторвался от ментов или выпустили?

- Оторвался, - в тон ему сказал Гудошников.

- Я тоже! - пацан стукнул босой ногой по бочке. - Киря, вылазь!

Из бочки появился мальчишка лет пяти, в лохмотьях, в калошах, надетых на босую ногу. Никита вынул из кармана ломоть хлеба, разломил, протянул детям. Однако лысый забрал обе половинки.

- Мы седни уже хавали, - сказал он. - Утром съедим, Киря, потерпи.

Киря заплакал. Собаки, насторожившиеся было при виде хлеба, заскучали.

- А наших всех повязали, - вздохнул лысый. - Мы вот только вдвоем остались.

Гудошников отвернулся, сжал кулаки, до скрипа сомкнул зубы.

- Дай маленечко, - протянул Киря. - А то я спину чесать тебе не буду...

- Ладно, - смилостивился предводитель и, отщипнув кусочек хлеба, отдал мальчику. - Жуй, а то помрешь - хоронить придется.

- Вот что, орлы, пошли со мной! - сказал Гудошников и взял маленького за руку. - У меня тут один подвальчик есть, тепло, светло и мухи не кусают.

- Какой подвал, где? - насторожился лысый. - Я все подвалы в Олонце знаю.

- Да есть тут один, меня пустили и вас пустят. Пошли!

- Темнишь, дядя, - не поверил лысый, а Киря вырвал свою ручонку из руки Никиты и тут же юркнул в бочку. - В подвалы нынче не пускают.

- Ну, в чека тот подвал, у Муханова, у моего товарища, - объяснил Гудошников. - Он ругаться не будет, пустит.

- А иди-ка ты в баню! - посоветовал лысый. - Гуляй-гуляй, инвалид! А прикидывался - книжку старинную ищу! Гуляй!

Собаки заворочались, приступили к лысому вплотную - то ли защищая, то ли чуя запах хлеба у него за пазухой.

- Замерзнете ведь, ребятишки! Скоро зима!

- Ничё! С собаками мы не замерзнем! - рассмеялся предводитель. - С собаками тепло, не впервой! А ты иди, иди в свой подвал!

Муханов был понурым, озабоченным, красные от бессонницы глаза смотрели в пол.

- Арестовал-то арестовал, да ведь разбегутся, - рассказывал он. - Их ни теплом, ни кормежкой не удержишь. Зиму просидят, а весной - в бега...

- Эх, Серега, Серега, - вздохнул Гудошников. - И как! тебе все объяснить?

- Ты не объясняй, комиссар, - отмахнулся Муханов. - Кстати, у Жилякова той рукописи, которую ты; ищешь, нету. И не было.

- Откуда ты знаешь?!

- Я время зря не терял, - усмехнулся начальник чека. - Проверил - нету. Жиляков обмолвился, что рукопись будто в монастырь отдали.

- Что же теперь делать? - Никита лихорадочно стал пристегивать протез. - Все равно Жиляков должен знать, где рукопись! Должен! В какой монастырь? В здешний?

- Мы его вызовем, побеседуем, - сказал Муханов. - Но будет ли толк?.. Знать он, может быть, и знает, но не скажет, потому что обозленный, никому не верит.

Гудошников вспомнил разговор с Жиляковым в подсобной комнате бывшей семинарии. И согласился с догадкой Муханова - не скажет, потому что не верит...

- Да, кто закрывал здесь монастырь? - вспомнил Никита.

- Монастырь? А уполномоченный товарищ приезжал из Питера. Разулевич его фамилия. И наши местные товарищи... По округе ездили, подписи народа собирали - закрывать,. не закрывать... Большинство подписалось, закрывать, - Муханов вдруг рассмеялся. - Монахи-то наши, знаешь, что в прошлом году зимой удумали? Еду как-то, гляжу - везут воз льда, сами пешком идут. Один на плече безмен несет. Ну, думаю, точно оружие везут подо льдом. Я монахов в связях с бандитами подозревал... Говорю: что это у вас? А они - святая водичка! Мороз, дескать, бутылки-то лопаются, а мы льду напилили, освятили его и верующим везем. На крещение дело было. Они, черти, отвешивают на безмене лед и продают населению! За хлеб: фунт - на фунт!

- Кто приказал монастырскую библиотеку в грязь бросить? - перебил его Гудошников. - Кто велел иконы рубить?

Муханов замолк, перестал улыбаться и смерил взглядом Никиту.

- Уполномоченный приказал... А что делать с этой дребеденью, когда народ подписался закрывать монастырь?

- Ну, Серега! - Гудошников стукнул кулаком по нарам. - А ты куда смотрел?

- А я, если б тебя не встретил - сроду не знал бы, что эти книги нужны республике! - отпарировал Муханов. - Уполномоченный же специально из Питера приезжал. Ему-то, поди, известно было!.. А он извозчиков кликнул и велел выносить на дорогу... Дело по весне было, грязь... Я-то знал, что надо бороться с религиозными предрассудками, но как?!

- Ну а если рукопись, которую я ищу, в монастырской библиотеке была, выходит, и она там? В грязи?! - Гудошников подступил вплотную к Муханову, навис над ним, ждал ответа.

- Выходит, и она... - проговорил бывший комэск. - Ты меня прости, товарищ комиссар, я малограмотный, но я буду учиться! Я все узнаю!

Гудошников отвернулся к стене, утер вспотевший лоб.

- Ты как-то про ильинского мужика поминал, - неожиданно сказал Муханов. - Ну про того, что книгами старыми торгует... В Ильинском погосте покушение было на председателя комбеда. Поедешь со мной? Узнаем, откуда у твоего торгаша книги? Может, это он их из грязи поднял, а?

Перед глазами Гудошникова встала красная от натуги физиономия ильинского мужика - ну точь-в-точь кулак-мироед с плаката, только обреза за пазухой не хватает...

То, что увидел Гудошников у ильинского мужика, поразило его и ввергло в большие сомнения.

В кособокой избе по лавкам и полатям сидело девять ребятишек один одного меньше. Одеты они были не лучше беспризорников, да и питанием явно не избалованы: двое из них, разглядывая непрошеных гостей, жадно сосали кусочки вяленой рыбы. Мужик, насмерть перепуганный приходом Муханова и Гудошникова (весь Ильинский погост только и говорил о покушении на председателя), стоял белый как полотно и, то и дело шмыгая носом, протирал верхнюю губу рукавом.

- Ну, показывай, где у тебя сокровища лежат? - сказал Муханов.

Мужик бухнулся на колени перед Гудошниковым, обхватил руками протез и ногу.

- Не губи! Ребят пожалей! Все отдам! Все!..

В заброшенной соседней избе с заколоченными крест-накрест окнами стоял ларь. Он оказался в самом деле полный книг, свитков, грамот и других бумаг. В течение получаса Гудошников просмотрел, пролистал все содержимое - искать было легко: рукопись старца Дивея пергаментная...

Но ее не было...

Помогавший ему Муханов присел на кучу книг, перевел дух.

- Нету?!. Значит, нету... А что с этими книгами делать будем? Конфисковывать?

- Надо вывозить, - сказал Гудошников. - Бросать нельзя.

Хозяин, предчувствуя счастливый для него исход, торопливо запряг лошадь и, кликнув ребятишек, стал грузить сокровища на телегу, чтобы везти на пристань.

- Подобрал я, истинный Бог, подобрал! - оправдывался он, пробегая мимо Гудошникова со стопкой книг. - В грязи лежали, на дороге... А я помыл их, пересушил, в ларь убрал... Это когда монастырь-то зорили!

- А кожаная... на коже написанная книга тебе не попадала? - безнадежно спросил Никита. - Старая такая, без корок?

- Кто ее знает! - воскликнул мужик. - Я ж в них не понимаю! Вижу - добро лежит. Коли бросили, значит, ненужное никому. Вот я и поднял!.. Думаю, продам, а не продам, так ребятишкам на утеху либо на раскурку пущу... Да ведь сами видали, не покупает никто. Знамо дело, после переворота книжки эти не нужны...

- А там, на дороге возле монастыря, осталось что-нибудь? Может, не заметил, не нашел в грязи?..

- Их шибко-то затоптать тогда еще не успели! - чему-то радовался мужик. - Извозчики токо раз по ним и проехали! Они, родимые, все на виду лежали... Ну, я нагнулся да подобрал... Добро же, какое ни на есть, а добро...

Всю обратную дорогу - а плыли на рыбацком суденышке - Гудошников не вылезал из кубрика. Он заново пересматривал рукописные и старопечатные книги, даже пытался рассортировать. Много было малоценного: требники восемнадцатого-девятнадцатого веков, евангелия, жития святых, но попадались вещи, которые даже при беглом осмотре говорили о своей уникальности. Разговорившийся их бывший владелец поведал, что привозил на базар то, что подешевле, оставляя дорогие, по его мнению, на потом. А дорогими он считал те, что поновее, поцелее да попонятнее написанные...

Нашел Никита и пергаментный список "Слова о законе и благодати", о котором упоминал Жиляков. Богатые украшения и заставки на золоте, очень нежное, изящное письмо, возможно, писано детской рукой... Гудошников не выдержал, завернул книгу в тряпицу и спрятал в котомку, отчего Муханов насторожился:

- Нашел?!

Гудошников грустно улыбнулся:

- Нашел, да не то...

- Куда ж мы их денем, такую прорву? - вздохнул Муханов. - Ты же не повезешь их с собой?

Никита промолчал. Листая древние книги в трясущемся кубрике, он на какое-то время забыл о том, что искал и что привело его в Олонец. Хотелось молчать и думать. У каждой книги был свой голос - тихий и певучий у древних, чуть торопливый и бубнящий дьячком у более молодых. А иная книга так заговорит, так заговорит, ровно сказочник. Тут уже молчать надо, прикусить язык самому и другим наказать, чтобы не вспугнуть рассказ древнего сочинения. Муханов не понимал этого. Когда ему надоедало наблюдать за Гудошниковым, Сергеи брал какой-нибудь сборник и долго листал его, вглядываясь в тугую вязь рукописного письма.

За дорогу Никита еще раз проверил все книги и вдруг ощутил, как накатило отчаяние. Отправляясь в Ильинский погост, он вовсе не надеялся отыскать там рукопись старца Дивея: слишком мала вероятность. Рукопись отдана в монастырь... Но в какой? Их по России - тьма. И здесь, в темном, грязном кубрике, к нему неожиданно пришла мысль о безнадежности его затеи. Христолюбова нет, Жиляков не скажет...

Во всей России, будто в огромном котле, варилось густое варево революции. Мешались понятия, нравы, обычаи, что-то вчера еще прочное бесповоротно отмирало, и рождалось, возникало из глубин того котла совершенно новое, непознанное.

В самом деле, а вдруг людям больше не потребуются ни эти книги, ни тем более какая-то языческая писанина? Все это хлам, макулатура, сор, который остается в доме когда оттуда съезжают жильцы. Въехали новые, аккуратно вымели его, перекрасили стены и - живут...

Гудошников сидел на полу кубрика перед толстыми, затянутыми в кожу переплетов книгами и думал, В памяти часто проносились обрывки ночного спора с Мухановым, неприятный разговор с бывшим учителем семинарии Жиляковым. Что важнее? Беспризорные дети или беспризорные книги? Кого спасать в первую очередь, во вторую, а что вообще можно бросить, втоптать в грязь и забыть... Когда в иллюминаторах замелькали бревнотаски олонецких лесопилок, Муханов осторожно положил книгу и задумчиво проронил:

- Отобрали у ребятишек кусок хлеба... И куда теперь с этим?

- В Питер вывезу! - зло бросил Никита. - Время и для книг придет. Придет-и пригодятся. И тебе тоже, Сергей. Книги перевезли в помещение чека и сложили в коридоре у стены. Теперь еще хлопот прибавилось: нужно было срочно куда-то их определить, найти место для хранения. Две сотни увесистых томов и кучу архивных документов в котомку не спрячешь и в Питер на себе не перетащишь. Можно было сдать в избу-читальню, именовавшуюся библиотекой, но где гарантия, что не приедет еще один уполномоченный и не наведет ревизии? Пока книги лежали в коридоре, не переводившиеся в чека посетители и задержанные усаживались на них, как на диван, кое-кто пытался читать, а иные и выдрать десяток-другой листов на самокрутки. Гудошников сгонял людей, ругался и требовал от Муханова срочно найти жилье для книг.

И тут Никиту озарило. Он пришел в семинарию, уже знакомым путем проковылял в тупичок с подсобкой, подергал дверь - заперто. Вернувшись в учительскую, Гудошников разыскал учительницу словесности, спросил о Жилякове.

- А он тогда ушел следом за вами, - отчего-то краснея, оправдывалась девушка. - И до сих пор не приходил... Мы уже привыкли, что он ходит... Вы напрасно его обидели...

- Я его обидел? - взъярился Никита. - Это чем же я его обидел?

- Почему же он не приходит?

Гудошников не ответил, покусал губу, сощурился.

- У вас здесь есть сухое и надежное помещение? Чтобы дверь была и замок?

- Есть... - растерялась учительница. - Некоторые классы пустуют...

Гудошников не просил, не уговаривал взять на временное хранение книги из монастырской библиотеки. После приступа отчаяния и безнадежности, после тяжких раздумий возле груды сокровищ он ощутил злость, как бывало в сабельной атаке, когда под ним убивало коня. Главное - вовремя вскочить, встать на ноги, чтобы не затоптали свои и не зарубили враги. А драться можно и пешим.

Никита требовал-и тем обезоруживал, не давал опомниться. Учительница показала ему одну комнату, другую - Гудошников забраковал: с потолка капает, крысы пешком ходят. Остановились на той самой подсобке, где отсиживался Жиляков. Мощная дверь, амбарный замок и, главное, ключ сохранился.

Холодным сентябрьским днем по олонецким улицам шла странная процессия: впереди, разбрызгивая грязь, шагал человек на протезе, в развевающейся на ветру шинели. За ним длинной вереницей, в затылок друг другу, - дети, в поддевках, в картузах, сползающих на глаза, в лаптях и калошах. Колонну учеников замыкала девушка, по виду напоминавшая курсистку. Все, от первого до последнего" несли на руках книги в старинных кожаных переплетах. Груз был тяжелый для детских рук. Иногда процессия останавливалась, отдыхала, привалясь к заборам, и шла дальше. Редкие прохожие недоуменно глядели вслед, кто-то на всякий случай крестился.

Когда все книги монастырской библиотеки перенесли в школу и уложили на сооруженные наспех из ломаной мебели стеллажи, Гудошников самолично запер дверь на ключ и подозвал учительницу словесности.

- Вас как зовут-то?

- Александра Алексеевна...

- За эти книги вы мне отвечаете головой, Александра Алексеевна, - отчеканил Гудошников и вручил ключ. - Могу за них завтра спросить, могу через десять лет, но чтобы ни листочка не пропало! Дверь эту, - он постучал в тяжелые плахи, - ни перед кем не открывать! Если появится какой уполномоченный и станет требовать - срочно в чека, дорогу знаете?

- Я понимаю, я все понимаю, - бормотала Александра Алексеевна. - Я сохраню, вы не волнуйтесь!

Гудошников, не прощаясь, направился было к выходу, но остановился. Учительница продолжала стоять у двери, зажав в руке длинный ключ, и глядела в спину Никиты. Тот ощущал этот взгляд и вспоминал, что же еще не наказал ей, что же еще упустил? Не вспомнив, он оглянулся, сказал уверенно и решительно:

- Я скоро приеду. Ждите.

Головка у девушки была маленькая, с гладко зачесанными, убранными в косу волосами, отчего Никита подумал, что Александра Алексеевна еще совсем девчонка...

Утром милиционер привел Жилякова. Вместе с ним пришла его сестра, косоглазая женщина, что встречала Гудошникова.

Гудошников к встрече готовился как на парад: облачился во френч, вычистил сапог, побрился.

Бывший учитель не возмущался приводом, держался спокойно, с достоинством, словно заранее знал, что его вызовут в чека. Зато возмущалась его сестра. Едва увидев Гудошникова, она подскочила к нему и начала кричать, как кричат на мелких воришек базарные бабы:

- Совести у вас нет, а еще орден нацепили! Дадите вы покою нашей семье или нет? Что вы нас преследуете, что вы стучите ходите? Господи! За что же наказание такое?..

- Катя, успокойся, не вмешивайся, - пробовал унять ее Жиляков. - Ты многое не понимаешь...

- Я все понимаю, все! - не отступала сестра. - Сначала работы лишили, теперь вот посадят. Но за что? За то, что ты сорок лет учил детей?

Сестру Жилякова пришлось вывести за дверь, сам Жиляков сел на предложенный табурет и неторопливо расстегнул форменный сюртук. Гудошников пошевелился, стукнув протезом, однако бывший учитель словно не замечал его. Это подстегивало Никиту, и он решил сразу приступить к делу.

- Что вы отворачиваетесь? Не узнаете? - прищурившись, спросил он.

Муханов покосился на Гудошникова и, неожиданно подмигнув ему, принялся расспрашивать Жилякова о пустяках - где он живет, какая семья, есть ли деньги, продукты, - короче, обо всем, только не о рукописи. Жиляков отвечал сухо, но обстоятельно и ни на что не жаловался. Жил он с сестрой, жена давно умерла, а сын куда-то пропал еще в восемнадцатом, и до сих пор ни слуху ни духу. Сразу же после революции Жилякова выселили из квартиры, но потом две комнаты вернули и взяли на работу в школу, как и прежде, учителем словесности. А нынче весной, когда закрывали монастырь, он схватился с уполномоченным товарищем из Питера, назвал его варваром и диким кочевником. Уполномоченный сказал, что он вовсе не кочевник, а представитель эпохи пролетарской культуры в России и что Жилякову с его старорежимными взглядами не место в новой пролетарской системе образования. Теперь Жиляков безработный.

Гудошников ерзал на лавке и ждал момента, когда можно вставить слово. Бывший учитель по-прежнему его не замечал, и это уже вовсе бесило. Тем временем Муханов так разговорился, что Никита начал чувствовать себя лишним в этой компании. Начальник чека свернул на свою любимую тему о детском доме, о беспризорниках, и, что странно, Жиляков поддерживал его, участливо поддакивал и совершенно не походил на того холодного сноба, который разговаривал с Гудошниковым в подсобке школы. И тут стало понятно, что Муханову не до таинственной рукописи. Ему нужен организатор приюта и укротитель детской беспризорности, и теперь он примерял бывшего учителя на эту роль. С одной стороны, Гудошников обрадовался - ему развязывали руки, обещал же Муханову помочь с детским домом, но с другой стороны - насторожился. Муханов слишком увлекся своими заботами и забыл, зачем вызывал Жилякова. Послушав еще несколько минут их беседу, Никита не вытерпел.

- Ну, хватит, поговорили! - отрубил он и шагнул к столу. - Ты, Сергей, потом с ним разберешься... Так, где рукопись, которую вы видели у Христолюбова?

Жиляков перевел взгляд на Гудошникова, осмотрел его и вдруг спросил:

- Это вы вчера устроили шествие детей по городу? Занятно...

- Да, это я, - отчеканил Никита. - Куда исчезла рукопись после смерти Христолюбова?

- Я не намерен отвечать вам, - спокойно произнес Жиляков. - Послушайте, я еще понимаю вашу заботу о беспризорных детях. Будущая рабочая сила... Но зачем революции феодальная культура? У вас есть Маркс, и религиозные сочинения вам ни к чему.

- Что вы его мучаете, изверги! - крикнула за дверью сестра Жилякова. - Сейчас же оставьте моего брата!

- Катя, перестань! - Жиляков смутился. - Никто меня не мучает. Иди домой!

- Да, у нас есть теория Маркса, есть Ленин! - вспыхнул Гудошников. - Но у России есть еще и история! Есть народная культура, которую революция не отвергает.

- Как же вас понимать? - голос Жилякова зазвенел. - Вы говорите одно, а вот ваш товарищ Разулевич - совершенно обратное. Вы, мягко говоря, вначале весьма небрежно отнеслись к памятникам истории и литературы, а теперь пытаетесь их найти и сохранить, устраиваете в городе демонстрацию с книгами... Где же ваша революционная последовательность, о которой пишет Ленин?

- Ленин выступает против пролеткульта. И если вы интересуетесь Лениным, то должны были читать, - отпарировал Никита.

- О, да вы сами у себя еще разобраться не можете, - Жиляков покачал головой, нахмурился. - Оркестр без дирижера... Что же вы тогда хотите от меня? Я и вовсе в заблуждении! Я не знаю, кому из вас верить, чему верить?

- Андрюша! Скажи ты им, скажи, ответь, о чем они спрашивают! - снова закричала сестра. - Ты их не переспоришь! Прав тот, у кого больше прав!

На сей раз Жиляков, видимо, увлеченный спором, не обратил на нее внимания, даже к двери не повернулся.

- А кому бы вам хотелось верить? - с интересом вмешался Муханов.

- Нынче все разумные люди верят в силу, - неуверенно, после паузы проговорил Жиляков - То есть в слово, подкрепленное делом, действием... Уполномоченный - человек сильный, ему приходится верить... Но я не привык верить в силу, я больше верю слову - беда русской интеллигенции... Ну, хорошо, Разулевич добился, чтобы меня уволили со службы, а вы что сделаете со мной? Что еще можно сделать? Выгнать из квартиры? Посадить в тюрьму? Не давать дышать воздухом?

- В вас сейчас говорит обида, - отмахнулся Гудошников. - Вы - русский интеллигент, и не знаете чему верить?

- Я всегда знал... Но теперь...

- Крону вы верили?

- Артуру Карловичу - да, верил и верю. - Жиляков поднял взгляд от пола: глаза светились. - Это святой человек. Таких людей немного, они - совесть нации.

- Ваш святой человек бежал во Францию, - словно между прочим заметил Гудошников.