неаполитанским паспортом, навестила Барлетту, пожила там, а теперь под
видом знатной польской дамы появилась в Риме. Понимаешь?
ей на два письма... да и как было, среди всяких соглядатаев, отвечать?
Пытался было к ней послать эти дни доверенного человека, твоего же
сослуживца по флоту, но она его не приняла. Жаль бедную, неопытна, молода
и всеми брошена, без средств. Ты сумеешь увидеть ее и начнешь с нею
переговоры. Я ее приглашаю сюда... Там, слышно, есть кое-кто из русских.
Разузнай-ка, да главное - обереги ее от врагов и всяких влияний. Пусть
доверится нам одним; мы ей окажем помощь. А насчет совести, будь спокоен,
все будет исполнено от сердца и по законам справедливости.
10
может! Знатный патриот, герой достопамятного переворота и главный пособник
Екатерины не замыслит этого! Но что же у него в уме?"
сокровенные мысли графа.
севера прислан тайный указ, что графа отзывают, заменяя его в команде
флота другим, и все его при этом поистине жалели.
Рим; вы мне поручаете дело высшей важности. Если княжна согласится на наши
кондиции и примет ваш зов, осмеливаюсь спросить, что может от того
произойти?
- и все вы, моряки, таковы - все вынь да положь. А мы, дипломаты, не любим
лишней болтовни. Поживешь, сам увидишь... дело покажет себя. А я верный и
преданный слуга нашей государыни Екатерины Алексеевны.
а дипломатическое дело. Я в таковых не вращался и сильно сомневаюсь... Ну,
как эта особа и впрямь объявит свои права?
истинный царский отпрыск, нашей матушки Елисаветы кровь! На все надо быть
готовым. Старайся, Концов: не забудутся твои услуги... И прежде всего
помни, надо княжне, как женщине, помочь деньгами, вывести ее из
угнетенного положения... Почем знать? И для ее величества, государыни,
авось это будет приятно перед обществом. У нашей царствующей монархини
сердце, ой, порою... хоть и каменное... да и она, может, сжалится,
смягчится впоследствии.
ясно - граф не изменяет, хоть человеколюбие и увлекло его до смелого
ропота и некоих сильных укоризн! Влияние Орловых пало; граф, очевидно,
задумал уговорить претендентку отказаться от ее прав".
искренним увлечением в точности исполнить порученное мне дело.
сколько испытано, пережито.
меня. То был лейтенант нашей же службы, как говорят, грек, а скорее
полунемец, полуеврей, Иван Моисеевич Христенек. Я ему отдал порученные мне
бумаги и стал его расспрашивать о предмете нашей миссии. Черный, как жук,
невысокий, юркий и препротивный человек, Христенек все улыбался и говорил
так вкрадчиво, а глаза чисто воровские, разом глядят и в душу, и в карман.
несколько комнат в нижнем ярусе дома Жуяни. Здесь она проживала в большой
скрытности и недостатках во всем; за квартиру платила пятьдесят цехинов в
месяц и имела всего три прислуги, ходила лишь в церковь и, кроме друга,
аббата-иезуита, да, по своей хворобе, врача, не допускала к себе никого.
двух недель возле двора Жуяни, ища свидания с его уединенной жилицей. Ему
не доверяли и, как он ни бился и ни упрашивал прислугу, к ней не
допускали. Он повел меня на Марсово поле.
спереди небольшим тенистым садом. Я подошел к двери и тихо ударил скобой.
Из окна, увитого виноградными лозами, выглянула сперва не знакомая мне
горничная княжны, дочь прусского капитана, Франциска Мешеде, потом
видевшийся со мной в Рагузе секретарь княжны, Чарномский.
полураскрытой двери.
Наряд на нем был приношенный, волосы не завиты, щеки без румянца, а в ушах
простенькие, недорогие серьги.
княжны.
бы растерявшись, несколько помедлил и скрылся. Прошло две или три минуты.
Дверь быстро отворилась. Я был впущен.
Представьте, ведь я вас не узнал в мундире: вы так изменились; пожалуйте,
милости просим... желанный гость!
еще более уединенный сад. Здесь уже не было ни дорогих штофных обоев и
бронз, как в Рагузе, ни золоченых мебелей, ни всей недавней роскоши. Сама
всероссийская княжна Елисавета Тараканова, принцесса Владимирская, dame
d'Azov и пленительница персидского шаха и немецких князей, лежала теперь
больная на кожаной софе, прикрытая теплой, голубого бархата мантильей, и в
туфлях на куньем меху. В комнате было холодно и сыро. Тощее пламя чуть
мигало в камине.
на щеках, было еще обворожительно. Глаза улыбались, но они уже были не те:
они напоминали взор красивой, дикой, смертельно раненной серны, избегшей
погони, но понимающей свой близкий конец.
графа на мое письмо... я прочла... благодарю вас... что скажете еще?
порученные мне слова. - Он весь к вашим услугам и у ваших ног.
осиливая смущение, дружески протянула мне руку, которую я почтительно
решился поцеловать.
сильно и судорожно кашляя в прижимаемый к губам платок, - притом я
несколько некстати и приболела... это, впрочем, пустяки!.. не будем об
этом говорить... Но я, право, без всяких средств... Князь Радзивилл, его
друзья и помогавшие мне французы, верите ли? все меня оставила,
скрылись... И все это сделалось так неожиданно, скоро... Едва ваша армия
заключила мир с Турцией, услужливые магнаты-поляки бросили меня. Я им это
вспомню. А теперь скажу откровенно, - прибавила она, улыбаясь, - ну, я
совсем, как есть, без денег, ни байока... нечем платить доктору, за
провизию; кредиторы осаждают, грозит полиция, ведь это ужас, нечем жить.
меня растерянный, молящий взгляд. Прежней уверенности в нем не было и
следа.
небольшая помощь, предлагаемая вам графом. Сколько здесь, я не знаю, но
граф предлагает это искренне, от души.
римского банкира Дженкинса. Она прочла бумагу, провела рукой по глазам,
взглянула на меня и опять закашлялась.
И это истина, не шутка?
ответил я, - в таких делах не шутит.
смехом и слезами, быстро меня обняла, вскрикнула что-то и выбежала в
смежную комнату. Там послышался ее крик: "Безграничный кредит!" - и вслед
за тем ее громкое, истерическое рыдание. Прислуга засуетилась. Вошел
бледный, взволнованный Чарномский.
руку. - Вы первый помогли, не изменили данному слову... Это так редко;
княжна, впрочем, недаром колебалась - ее столько обманывали. И наши,
неблагодарные, поманили ее и бросили... Граф ее приглашает в Болонью,
согласится ли она, не знаю, но надо надеяться, что она решится и последует
на зов графа... Она бесстрашна, предприимчива, смела, как рыцарь, и для
дорогого ей дела, верьте, не побоится ничего.