Чтение 7–й страницы книги ~Сожженая Москва~

романтические имена Авроры и Ксении. Аврора не помнила военной,
скитальческой и полной всяких лишений жизни своих родителей. Зато
она помнила, как ее и ее сестру любила мать, и живо представляла
себе то время, когда ее отец, выйдя в отставку, служил по
дворянским выборам. У него в уездном городе был над обрывом реки
собственный небольшой деревянный домик с мезонином, огородом и
чистеньким, уютным садиком, где Крамалины, по переезде в город,
развели такие цветники, что ими любовались все соседи.

Авроре были памятны все уголки этого тенистого сада: полянка, где
сестры играли в куклы; клумба цветущих сиреней и жимолости, где
она впервые увидела и поймала необычайной красоты золотистую, с
голубым отливом, бабочку; горка, с которой был вид на город и
обширные окрестные поля, и старая береза, под которой Аврора с
сестрой, уезжая впоследствии из этого дома, со слезами зарыли в
ящичке лучших своих кукол. Девочки знали, что у них есть богатая
и знатная бабка-княгиня, что эта бабка безвыездно живет где-то
далеко, в чужих краях, и что она почему-то ими недовольна, так
как редко пишет к их маме. Памятна была Авроре одна бесснежная,
гнилая зима. В городке открылись повальные болезни. Авроре был
десятый год.

Однажды девочки пошли пожелать доброго утра матери. Их не пустили
к ней, сказав, что у их мамы опасная болезнь. Аврора помнила
наставшую в доме мрачную тишину, опечаленные, красные от слез
лица отца и прислуги, торопливый приезд и отъезд городских врачей
и то полное ужаса утро, когда дети, выйдя в залу, увидели на
столе что-то страшно-неподвижное, в белом платье и с белой кисеей
на лице. Им кто-то шепотом сказал, что это белое и неподвижное
была их умершая мать. Девочки вскрикнули: "Мама, мама! проснись!"
- и не верили, что их матери уже более нет на свете. Вспомнились
Авроре вопли отца на городском кладбище, где он бил себя в грудь
и рвал на себе волосы. Живо представился ее мыслям его отъезд с
ними, в метель, в недальнюю деревушку Дединово, к его двоюродному
брату, Петру Андреевичу Крамалину, у которого доктора советовали
ему на время оставить детей. Вспомнилась ей и новая весна в этой
деревушке, с новыми цветущими сиренями и бабочками, которые ее
тогда уже не восхищали. Дети пробыли у дяди целое лето; отец их
часто навещал.

Вдовый старик дядя был страстный охотник. Несмотря на свои годы,
он постоянно охотился то с борзыми и гончими, то с ружьем. За
детьми присматривала его пожилая экономка Ильинишна. Он брал с
собою на охоту и племянниц и однажды, собираясь в поле, не
утерпев, дал им поездить по двору верхом. Ксения струсила; Аврора
же, усевшись на дамском седле покойной дочери дяди, смело
прокатилась и с той поры только и думала о верховой езде. Белый,
как сметана, верховой конь дяди Петра Коко был чуть не ровесник
своего владельца, но ходил плавно, не спотыкался, слушался повода
и еще лихо скакал.

- Дядечка Петя, - просила иногда Аврора, - позвольте мне
покататься с кучером.

Коко торжественно седлали и подводили к крыльцу Черноглазая,
худенькая девочка подносила к его теплым губам кусок черного
хлеба с солью и, покормив его, проворно взбиралась со ступеней на
седло.

- Ты не девочка - мальчик-постреленок! - твердила Ильинишна,
глядя на нее и качая головой.

- Барышня, барышня! - кричал нередко кучер, не поспевая за
Авророй, носившейся по полям и кустам.

- Ах, дядечка, - сказала раз Аврора дяде, - исполните мою
просьбу?

- Ну, говори! - Дайте мне выстрелить из ружья. Дядя Петя подумал,
походил по комнате и взял со стены ружье. Он сам зарядил ей свой
"ланкастер", научил, как держать его и целиться, и дал ей
выстрелить в саду в цель. Стрельба повторялась при нем и
впоследствии. А раз вечером, осенью, когда дядя был в лесу, на
охоте на вальдшнепов, вдруг в доме, как бы сам собой, раздался
оглушительный выстрел. Ильинишна и прочая прислуга в ужасе
бросились и нашли Аврору в барском кабинете, в дыму. Оказалось,
что она увидела в окно псарей, гнавшихся за чужою собакой и
кричавших: "Бешеная, бешеная!" Аврора, игравшая здесь с Ксенией,
не долго думая, схватила со стены заряженное ружье и, как ни
останавливала ее сестра, прицелилась и спустила курок. Раненая
собака упала и была добита гонцами. Девочку застали бледною,
дрожащею и в слезах. Она от перепуга долго не могла понять, где
она и что с нею случилось.

- Да как же ты, бедовая, решилась? - спрашивал ее потом дядя.

- Вижу, бегут, кричат: "Бешеная!" - я и схватила...

- А как попала бы не в собаку, а в людей?

Аврора горько плакала и не отвечала. Это событие стало предметом
общих толков. Приехавший отец горячо было поспорил с Петром
Андреевичем, но потом успокоился и отпустил к нему дочерей и на
другое лето. Тогда уже дядя Петя стал брать Аврору на охоту с
собой в качестве подручного стрелка. Ее восторгу не было границ.
Коко и ружье виделись ей даже во сне. Но наступила нежданная
разлука.

VII

Однажды Валерьян Андреевич Крамалин приехал в Дединово к брату и
радостно прочел ему при детях письмо, полученное им от княгини
Шелешпанской из Парижа. Год назад Анна Аркадьевна, извещенная о
кончине своей дочери, искренне оплакав ее, писала, что сама
сильно недомогает и, вероятно, недолго проживет. Теперь же
извещала, что ее здоровье поправилось, что она готова заменить
сиротам мать, и предлагала их отцу располагать для того ею самою
и всеми ее средствами. К письму был приложен приказ в одну из ее
вотчинных контор - выдать ее зятю значительную сумму денег.
Начались совещания и даже споры между отцом и дядей девочек, что
с ними предпринять. В конце новой осени Валерьян Андреевич взял
Аврору и Ксению от дяди Пети и отвез их в московский
Екатерининский институт.

Началась непосредственная переписка девочек с бабкой. В конце
следующего года они уведомили княгиню, что их отец простудился в
какой-то поездке и, как пишет дядя, опасно занемог. Прошла зима,
наступило лето. Крамалины написали бабке отчаянное письмо, что их
дорогой папа также умер, что они в трауре и что все институтки
разъезжаются на каникулы, а их, круглых сирот, некому взять, так
как и дядя Петя, по слухам, оставил Дединово и уехал куда-то на
воды. Бабушка ответила, что надо молиться о родителях и терпеть,
и прислала им какое-то назидательное французское сочинение о
нравственном долге. Прошло несколько лет горького сиротства
девочек. Незадолго до их выпуска из института их вызвали в
неурочный час к директрисе. Войдя в высокие парадные комнаты
суровой начальницы, они сделали формальный книксен и рядом с нею
увидели высокую, в напудренных локонах и в черной шали, красиво
закинутой через плечо, представительную и чопорную старуху,
которая внимательно и молча оглядела их в золотой лорнет, хотела,
обернувшись к директрисе, сказать что-то важное, но тут же
залилась слезами и, без всякой чопорности и важности, бросилась
их целовать. То была княгиня Анна Аркадьевна Шелешпанская,
решившая, из сочувствия к внучкам, покинуть Париж и переехать на
постоянное жительство в Москву.

Старуха, узнав лично сирот, искренне и горячо полюбила их,
ласкала, баловала и чуть не каждый день ездила к ним. У Авроры
были способности к музыке, Ксения предпочитала танцы. Для них
были наняты лучшие по этой части особые учителя. По выходе внучек
из института княгиня открыла свой давно пустевший дом у
Патриарших прудов, отделала его заново и сама стала вывозить
внучек в свет. Куда на это время делись слабость ее здоровья и
жалобы на преклонные лета! Все заговорили о ее гостиной, где
пальмовая мебель была обита черною тисненою кожей с золочеными
гвоздиками, о двух цугах ее лошадей, шестерне вороных и четверке
чалых, о ее балах и вечерах. После свадьбы Ксении она формальным
духовным завещанием отказала свое можайское поместье Любаново