тайное веление всесильного рока; но несомненно, что только моя злосчастная
судьба, которой я был не в силах избежать, заставила меня пойти наперекор
трезвым доводам и внушениям лучшей части моего существа и пренебречь двумя
столь наглядными уроками, которые я получил при первой же попытке вступить
на новый путь.
пагубном решении, присмирел теперь больше меня: в первый раз" как он
заговорил со мной в Ярмуте (что , случилось только через два или три дня,
так как нам отвели разные помещения), я заметил, что тон его изменился.
Весьма сумрачно настроенный) он спросил меня, покачивая головой, как я себя
чувствую. Объяснив своему отцу, кто я такой, он рассказал, что я предпринял
эту поездку в виде опыта, в будущем же намереваюсь объездить весь свет.
Тогда его отец, обратившись ко мне, сказал серьезным и озабоченным тоном:
"Молодой человек! Вам больше никогда не следует пускаться в море;
случившееся с нами вы должны принять за явное и несомненное знамение, что
вам не суждено быть мореплавателем". - "Почему же сэр? - возразил я. - Разве
вы тоже не будете больше плавать?" - "Это другое дело, - отвечал он: -
плавать - моя профессия и, следовательно, моя обязанность. Но вы то ведь
пустились в море в виде опыта. Так вот небеса и дали вам отведать то, чего
вы должны ожидать, если будете упорствовать в своем решении. Быть может, все
то, что с нами случилось, случилось из-за вас: быть может, вы были Ионой на
нашем корабле... Пожалуйста, - прибавил он, - объясните мне толком, кто вы
такой и что побудило вас предпринять это плавание?" Тогда я рассказал ему
кое что о себе. Как только я кончил, он разразился страшным гневом. "Что я
такое сделал, - говорил он, - чем провинился, что этот жалкий отверженец
ступил на палубу моего корабля! Никогда больше, ни за тысячу фунтов не
соглашусь я плыть на одном судне с тобой!" Конечно, все это было сказано в
сердцах, человеком и без того уже взволнованным мыслью о своей потере, и в
своем гневе он зашел дальше, чем следовало. Но у меня был с ним потом
спокойный разговор, в котором он серьезно убеждал меня не искушать на свою
погибель провидения и воротиться к отцу, говоря, что во всем случившемся я
должен видеть перст божий. "Ах, молодой человек! - сказал он в заключение, -
если вы не вернетесь домой, то - верьте мне - повсюду, куда бы вы ни
поехали, вас будут преследовать несчастия и неудачи, пока над вами не
сбудутся слова вашего отца".
его не видел. Куда он уехал из Ярмута - не знаю; у меня же было немного
денег, и я отправился в Лондон сухим путем. И в Лондоне и по дороге туда на
меня часто находили минуты сомнения и раздумья насчет того, какой род жизни
мне избрать и воротиться ли домой, или пуститься в новое плавание.
веские доводы моего разума: мне представлялось, как надо мной будут смеяться
все наши соседи и как мне будет стыдно взглянуть не только на отца и на
мать, но и на всех наших знакомых. С тех пор я часто замечал, до чего
нелогична и непоследовательна человеческая природа, особенно в молодости;
отвергая соображения, которыми следовало бы руководствоваться в подобных
случаях, люди стыдятся не греха, а раскаяния, стыдятся не поступков, за
которые их можно по справедливости назвать безумцами, а исправления, за
которое только и можно почитать их разумными.
какое избрать поприще жизни. Я не мог побороть нежелания вернуться домой, а
пока я откладывал, воспоминание о перенесенных бедствиях мало по малу
изглаживалось, вместе с ним ослабевал и без того слабый голос рассудка,
побуждавший меня вернуться к отцу, и кончилось тем" что я отложил всякую
мысль о возвращении и стал мечтать о новом путешествии.
которая вовлекла меня в нелепую и необдуманную затею составить себе
состояние, рыская по свету, и так крепко забила мне в голову эти бредни, что
я остался глух ко всем добрым советам, к увещаниям и даже к запрету отца, -
эта самая сила, говорю я, какого бы ни была она рода, толкнула меня на самое
несчастное предприятие, какое только можно вообразить: я сел на корабль,
отправлявшийся к берегам Африки или, как выражаются наши моряки на своем
языке, - в Гвинею, и вновь пустился странствовать.
нанялся простым матросом; хотя мне пришлось бы работать немного больше, чем
я привык, но зато я научился бы обязанностям и работе моряка и мог бы со
временем сделаться штурманом или помощником капитана, если не самим
капитаном. Но уж такая была моя судьба-из всех путей выбрал самый худший.
Так поступил я и в этом случае: в кошельке у меня водились деньги, на плечах
было приличное платье, и я всегда являлся на судно заправским барином,
поэтому я ничего там не делал и ничему не научился.
компанию, что не часто случается с такими распущенными, сбившимися с пути
юнцами, каким я был тогда, ибо дьявол не зевает и немедленно расставляет им
какую нибудь ловушку. Но не так было со мной. Я познакомился с одним
капитаном, который незадолго перед тем ходил к берегам Гвинеи, и так как
этот рейс был для него очень удачен, то он решил еще раз отправиться туда.
Он полюбил мое общество - я мог быть в то время приятным собеседником - и,
узнав от меня, что я мечтаю повидать свет, предложил мне ехать с ним,
говоря, что мне это ничего не будет стоить, что я буду его сотрапезником и
другом. Если же у меня есть возможность набрать с собой товаров, то мне,
может быть, повезет, и я получу целиком всю вырученную от торговля прибыль.
капитаном, человеком честным и прямодушным, я отправился с ним в путь,
захватив с собой небольшой груз, на котором, благодаря полной бескорыстности
моего друга капитана, сделал весьма выгодный оборот: по его указаниям я
закупил на сорок фунтов стерлингов различных побрякушек и безделушек. Эти
сорок фунтов я насбирал с помощью моих родственников, с которыми был в
переписке и которые, как я предполагаю, убедили моего отца или, вернее, мать
помочь мне хоть небольшой суммой в этом первом моем предприятии.
похождении, чем я обязан бескорыстию и честности моего друга капитана, под
руководством которого я, кроме того, приобрел изрядные сведения в математике
и навигации, научился вести корабельный журнал, делать наблюдения и вообще
узнал много такого, что необходимо знать моряку. Ему доставляло удовольствие
заниматься со мной, а мне - учиться. Одним словом, в это путешествие я
сделался моряком и купцом: я выручил за свой товар пять фунтов девять унций
золотого песку, за который, по возвращении в Лондон, получил без малого
триста фунтов стерлингов. Эта удача преисполнила меня честолюбивыми мечтами,
которые впоследствии довершили мою гибель.
главное я все время прохворал, схватив сильнейшую тропическую лихорадку
{Болезнь жаркого климата, которой подвержены преимущественно уроженцы более
холодных стран и, следовательно, европейцы. Замечательно одно из проявлений
этой болезни: больному море представляется зеленеющим полем, и иногда
случается, что, желая пройтись по этому полю, человек прыгает и воду и
погибает.} вследствие чересчур жаркого климата, ибо побережье, где мы больше
всего торговали, лежит между пятнадцатым градусом северной широты и
экватором.
несчастье, мой друг капитан вскоре по прибытии своем на родину умер, то я
решил снова съездит", в Гвинею самостоятельно. Я отплыл из Англии на том же
самом корабле, командование которым перешло теперь к помощнику умершего
капитана. Это было самое злополучное путешествие, какое когда либо
предпринимал человек. Правда, я не взял с собой и ста фунтов из нажитого
капитала, а остальные двести фунтов отдал на хранение вдове моего покойного
друга, которая распорядилась ими весьма добросовестно; но зато меня постигли
во время пути страшные беды. Началось с того, что однажды на рассвете наше
судно, державшее курс на Канарские острова или, вернее, между Канарскими
островами и Африканским материком, было застигнуто врасплох турецким
корсаром из Салеха, который погнался за нами на всех парусах. Мы тоже
подняли паруса, какие могли выдержать наши реи и мачты, но, видя, что пират
нас настигает и неминуемо догонит через несколько часов, мы приготовились к
бою (у нас было двенадцать пушек, а у него восемнадцать). Около трех часов
пополудни он нас нагнал, но по ошибке, вместо того, чтобы подойти к нам с
кормы, как он намеревался, подошел с борта. Мы навели на него восемь пушек и
дали по нем залп, после чего он отошел немного подальше, ответив
предварительно на наш огонь не только пушечным, но и ружейным залпом из двух
сотен ружей, так как нл нем было до двухсот человек. Впрочем, у нас никого
не задело: ряды наши остались сомкнутыми. Затем пират приготовился к новому
нападению, а мы - к новой обороне. Подойдя к нам на этот раз с другого
борта, он взял нас на абордаж: человек шестьдесят ворвалось к нам на палубу,
и все первым делом бросились рубить снасти. Мы встретили их ружейной
пальбой, копьями и ручными гранатами и дважды очищали от них нашу палубу.
Тем не менее, так как корабль наш был приведен в негодность и трое наших
людей было убито, а восемь ранено, то в заключение (я сокращаю эту печальную
часть моего рассказа) мы принуждены были сдаться, и нас отвезли в качестве
пленников в Салех, морской порт, принадлежащий маврам.
Меня не увели, как остальных наших людей, вглубь страны ко двору султана;
капитан разбойничьего корабля удержал меня в качестве невольника, так как я
был молод, ловок и подходил для него. Эта разительная перемена судьбы,
превратившей меня из купца в жалкого раба, буквально раздавила меня, и тут
то мне вспомнились пророческие слова моего отца о том, что придет время,
когда некому будет выручить меня из беды и утешить, - слова, которые,
думалось мне, так точно сбывались теперь, когда десница божия покарала меня
и я погиб безвозвратно. Но увы! то была лишь бледная тень тех тяжелых
испытаний, через которые мне предстояло пройти, как покажет продолжение
моего рассказа.
Корнев Павел
Контровский Владимир
Перумов Ник
Жюль Верн
Гуль Роман Борисович
Прозоров Александр