в виду самый принцип обращения с людьми труда, чей дух нуждается в поощрении
или поддержке, я полагаю, что общественная благотворительность неизмеримо
лучше любых, самых щедрых, частных фондов. У нас в стране, где вплоть до
недавнего прошлого правительство не очень склонно было проявлять излишнее
внимание к огромным народным массам или видеть в них существа, поддающиеся
исправлению, расцвела неслыханная в истории земного шара частная
благотворительность, принесшая несчастным и обездоленным неизмеримое благо.
Но на долю правительства нашей страны, ни словом, ни делом не принимавшего в
этом участия, не падает даже самой малой толики благодарности за эту
деятельность; а поскольку, кроме работного дома и тюрьмы, оно не
предоставляет несчастным иного пристанища или помощи, то они, естественно,
склонны видеть в нем сурового хозяина, скорого на расправу и наказание, а не
доброго покровителя, милостивого и чуткого в час нужды.
Бюро прерогатив при Докторс-Коммонс*, может служить наглядной иллюстрацией к
поговорке "Добро худо переможет". Какой-нибудь несметно богатый старый
джентльмен или старая леди, окруженные толпой нуждающихся родственников,
составляют, как минимум, одно завещание в неделю. Этот старый джентльмен или
леди, и в лучшие-то времена не отличавшиеся кротостью нрава, сейчас только и
знают что охать: и везде-то у них болит и всюду колет, - а сколько у них
причуд и капризов; сколько нытья, подозрительности, недоверия и
предубеждений. Такие люди только тем и занимаются, что аннулируют старые
завещания и составляют новые; а их родственники и друзья (иных с малых лет
воспитывали в твердой уверенности, что они унаследуют большое состояние, и
потому их чуть не с самой колыбели нарочно отучали от полезного труда) столь
часто, столь неожиданно и столь бесповоротно сначала лишаются наследства,
потом восстанавливаются в правах, потом снова их лишаются, - что всю семью
богача вплоть до третьего колена непрерывно трясет лихорадка. Наконец всем
становится ясно, что старому джентльмену или старой леди недолго осталось
жить; и чем яснее это становится, тем отчетливее понимают старая дама или
старый джентльмен, что все их родственники состоят в заговоре против
несчастного умирающего; а раз так, то старая леди, или старый джентльмен,
составляет заново свое последнее завещание - на сей раз действительно
последнее, - прячет его в фарфоровый чайник и наутро испускает дух. Тогда
выясняется, что все имущество покойного, движимое и недвижимое, поделено
между полудюжиной благотворительных заведений и что, отбыв в мир иной, он из
чистой злобы совершил много добра, породившего немало злопыхательства и
горя.
возглавляет совет опекунов, которые ежегодно отчитываются в своей
деятельности перед остальными членами благотворительного общества. Лица,
проживающие в соседнем штате Коннектикут, или в штатах Мэн, Вермонт или
Нью-Гэмпшир, принимаются туда по ходатайству своего штата; если штат
отказывает в ходатайстве, они должны найти поручителей среди своих друзей,
которые могли бы заплатить примерно двадцать английских фунтов стерлингов за
их стол и обучение в течение первого года и десять фунтов - за второй год.
"По истечении первого года, - рассказывают опекуны, на каждого воспитанника
открывается текущий счет; с него взимают стоимость питания, которая не
превышает двух долларов в неделю (что составляет немногим больше восьми
английских шиллингов); а то, что остается от суммы, уплачиваемой за
воспитанника государством или друзьями, вручается ему вместе с заработком -
за вычетом стоимости использованного им материала; таким образом, все, что
он заработает свыше доллара в неделю, - принадлежит ему. К третьему году
становится ясно, может ли он заработать больше того, что стоит его
содержание; если может, то ему предоставляется право решать, останется ли он
и дальше в приюте, или нет. Тех же, кто не в состоянии заработать себе на
жизнь, мы не оставляем: к чему превращать заведение в богадельню или держать
в улье нетрудовых пчел? Кто по своим физическим или умственным качествам не
может трудиться, тог не может быть членом трудовой коммуны, - о таких людях
должны заботиться специальные учреждения для немощных и больных".
расстилалось по-итальянски яркое небо, а воздух был такой чистый и ясный,
что даже мои не слишком зоркие глаза могли различить каждую линию и
завитушку в архитектуре далеких зданий. Как большинство американских
общественных учреждений этого рода, приют находился милях в двух от города,
в здоровой и красивой местности, где для него отведено отличное, изящное и
просторное здание. Холм, на котором оно стоит, господствует над гаванью.
Остановившись на мгновение у дверей и залюбовавшись привольем и новизной
открывавшейся передо мной панорамы (какими разноцветными красками
переливались пузырьки на воде, то и дело поднимавшиеся из глубины на
поверхность, точно там, под водой, царил такой же яркий день и избыток света
фонтаном бил вверх!), перебегая взглядом с одного парусника на другой, потом
на корабль в открытом море крошечное, сверкающее белизною пятнышко,
единственное облачко в глубокой ясной синеве, - я обернулся и увидел вдруг
слепого мальчика: его незрячие глаза были обращены к морю, словно и он
чувствовал, какие бескрайные просторы открывались перед ним; и мне стало
грустно оттого, что здесь так светло, и почему-то захотелось - ради этого
мальчика, - чтобы здание стояло в более темном месте. Это было лишь
пожелание - и к тому же мимолетное, но в ту минуту мне страшно хотелось,
чтоб это было так.
воспитанников были уже отпущены и играли. Здесь, как и во многих других
заведениях, формы не носят, и меня это очень обрадовало - по двум причинам.
Во-первых, я убежден, что лишь бессмысленный обычай и нежелание думать мирят
нас со всеми этими ливреями и знаками отличия, которые так обожают у нас на
родине. Во-вторых, когда на воспитанниках нет формы, каждый ребенок
предстает перед посетителем во всем своеобразии своей натуры и
индивидуальности, которая теряется под скучной, уродливой, у всех одинаковой
одеждой, - а это уже немаловажно. Там мудрое поощрение, даже у слепца,
безобидной гордости за свою внешность; здесь - упрямое скудоумие,
полагающее, что благотворительность неотделима от кожаных брюк, -
сопоставьте это, и комментарии будут излишни.
и уют. В различных классах, которые я посетил, ученики, сидя вокруг
учителей, умно и бойко отвечали на заданные вопросы, - урок проходил в
оживленной атмосфере доброжелательного соперничества, которая пришлась мне
очень по душе. А дети, занятые играми, - шумели и веселились, как все
обычные дети. Жили они, видимо, дружно, и дружба эта, в соответствии с моими
предположениями и даже ожиданиями, была более теплой и интеллектуальной, чем
у здоровой молодежи. Так уж, верно, предрешило небо в своей благостной
заботе о несчастных.
которые уже закончили курс обучения и овладели ремеслом, но не могут
работать в обычных условиях из-за своего увечья. Здесь трудилось несколько
человек - мастерили щетки, матрацы и тому подобное; и здесь, как и во всех
других частях здания, царили те же жизнерадостность, трудолюбие и порядок.
руководителя по парам, направились во вместительный концертный зал; там они
расселись на специально устроенных для этой цели хорах и с явным
удовольствием стали слушать орган, на котором вызвался играть кто-то из них.
Доиграв пьесу, исполнитель, юноша лет девятнадцати - двадцати, уступил место
девушке, и под аккомпанемент органа воспитанники запели гимн, а затем
исполнили своеобразный хорал. Грустно было на них смотреть и их слушать,
хотя они, безусловно, чувствовали себя счастливыми, - правда, я заметил, как
одна слепая девушка, сидевшая со мною рядом (у нее после болезни временно
отнялись ноги), молча плакала, повернув к поющим незрячее лицо.
мысли, - глядя на него, зрячему становится стыдно той маски, какую носит он
сам. Помимо вечно настороженного выражения, никогда не покидающего слепца, -
такое выражение появляется и у нас, когда мы ощупью в темноте отыскиваем
дорогу, - на лице его во всей своей естественной чистоте тотчас отражается
всякая мысль, зародившаяся в сознании. Если бы где-нибудь на рауте или на
приеме при дворе собравшиеся могли, подобно слепым, хотя бы миг не
чувствовать устремленных на них взглядов, какие обнаружились бы тайны, -
подумать только, на какое лицемерие толкает нас зрение, об утрате которого
мы так скорбим!
слепой, глухой и немой девочки, лишенной обоняния и почти лишенной вкуса, -
подле совсем юного существа, наделенного всеми человеческими свойствами:
надеждами, привязчивостью, стремлением к добру, но лишь одним из пяти чувств
- осязанием. Она сидела передо мной, точно замурованная в мраморном склепе,
куда не проникало ни малейшего звука или луча света, и только ее бедная
белая ручка, просунувшись сквозь щель в стене, тянулась к добрым людям за
помощью, - чтобы не дали они уснуть ее бессмертной душе.
лицо ее светилось умом и довольством. Волосы, заплетенные ею самою в косы,
были уложены вокруг хорошенькой, изящно посаженной головки; высокий открытый
лоб указывал на то, что это существо развитое и неглупое; платье на ней
(одевалась она сама) было образцом опрятности и простоты; подле нее лежало
вязанье, а на столике, о который она облокотилась, - раскрытая тетрадь, куда
она записывала свои мысли. - Из жалкого созданья, ввергнутого в пучину горя,
постепенно выросло мягкое, нежное, бесхитростное, благородное существо.
была повязка из зеленой ленты. Возле нее на полу лежала кукла, которую
девочка сама одевала. И на фарфоровых глазах куклы я видел, когда поднял ее,
этакую же зеленую повязку, как у девочки.
ежедневно делала записи в своем дневнике. Покончив вскоре с этим занятием,
она вступила в оживленную беседу с сидевшей возле нее учительницей. Это была
любимая наставница бедняжки, - а если бы она могла видеть лицо своей
Василенко Иван
Фазиль Искандер
Муркок Майкл
Василенко Иван
Суворов Виктор