с загаром цвета жженой сиены *, с голыми по колено ногами и босые; на каждом
из них рубашка, короткие штаны и красный шарф, а на шее не то священные
реликвии, не то амулеты, похожие на леденцы с крещенского пирога. Старик
жаждет обратить меня в католичество и частенько мне проповедует. Мы иногда
сидим вечерком на камне у двери - как Робинзон Крузо и Пятница, поменявшиеся
ролями, - и он, в целях моего обращения, вкратце рассказывает историю св.
Петра, главным образом, я полагаю, из-за неизъяснимого удовольствия, которое
доставляет ему подражание петуху *.
приходится держать жалюзи закрытыми, иначе солнце может свести с ума; а
когда зайдет солнце, приходится наглухо закрывать окна, иначе москиты могут
вас довести до самоубийства. Так что в это время года не очень-то удается
наслаждаться окрестным пейзажем, не выходя из дому. Что касается мух, то на
них вы не обращаете никакого внимания; то же можно сказать и о блохах, хотя
они чудовищного размера и имя им - легион, и они населяют каретный сарай в
таких несметных количествах, что каждый день я ожидаю увидеть, как оттуда
торжественно выкатывается наша карета, которую усердно тащат мириады блох в
упряжи. От крыс нас спасают десятки тощих котов, которые рыщут по саду.
Ящерицы, конечно, никого не пугают; они резвятся на солнце и не кусаются.
Маленькие скорпионы проявляют вполне невинное любопытство. Жуки немного
запаздывают, и их пока не заметно. Лягушки служат тут развлечением. Их
питомник находится по соседству, и с наступлением сумерек кажется, будто
вереницы женщин шлепают деревянными калошами по влажной каменной мостовой.
Таков в точности шум, подымаемый ими.
моря, была некогда часовней св. Иоанна Крестителя. Кажется, существует
поверье, что кости св. Иоанна после того, как их доставили в Геную - они и
поныне находятся там, - были торжественно помещены именно в этой часовне.
Когда на море разражается особенно сильная буря, их выносят и выставляют
наружу, и буря тотчас стихает. По причине этих связей св. Иоанна с городом,
большое число простолюдинов получает при крещении имя Джованни-Батиста *,
причем в генуэзском говоре вторая часть этого имени произносится "Бачича",
что очень похоже на звук, издаваемый при чихании. И слышать, как в
воскресенье или в какой-нибудь праздник, когда на улицах полно народу,
всякий зовет другого Бачичей, - удивительно и забавно для иностранца.
наружные) щедро расписаны всевозможными мрачными сценами из священного
писания. Но время и морской воздух стерли их почти начисто, и сейчас эти
стены выглядят как вход в сады лондонского Воксхолла * в солнечный день.
Дворы домов густо заросли травой. Всевозможные отвратительного вида пятна
испещряют цоколи статуй, и кажется, будто они поражены какой-то накожной
болезнью. Наружные ворота проржавели, и все железные решетки на окнах
нижнего этажа едва держатся и вот-вот выпадут. В залах, где могли бы
храниться сокровища, навалены кучи дров: каскады заглохли и высохли;
фонтаны, слишком вялые, чтобы играть, и слишком ленивые, чтобы работать,
все-таки сохраняют кое-какие воспоминания о том, чем они были когда-то, и
погруженные в сон исподволь заболачивают окрестности; и нередко на все это
по нескольку дней подряд дует сирокко, дышащий жаром, как гигантская печь
совершающая прогулку.
на себя зеленые венки из виноградной лозы, прошли какой-то процессией и
затем купались в таком виде целой гурьбой. Это было необычное и красивое
зрелище. Должен, впрочем, признаться, что, не зная тогда о празднике, я
решил - и был вполне удовлетворен своею догадкой, - что они надели эти венки
для того же, для чего их надевают на лошадей, а именно, ради защиты от мух.
людей Альбаро, явившись вскоре после первого завтрака с двумя большими
букетами. поднялся в наш зал и собственноручно поднес их нам. Это был способ
собирать взносы на музыку в честь названного святого: мы вручили его
посланнику некую толику денег, и он удалился, чрезвычайно довольный. В шесть
часов вечера мы отправились в церковь - совсем рядом с нами, очень нарядную
и сплошь увешанною гирляндами и яркими драпировками; от алтаря и до главною
входа она была заполнена сидящими женщинами.
mezzero; и такой бесплотной и воздушной паствы я никогда еще не видел.
Местные девушки, вообще говоря, не так уж красивы, но в их поразительно
плавной походке, в манере держаться и заворачиваться в свое покрывало много
врожденного изящества и благородства. Присутствовали тут и мужчины, но в
небольшом числе, причем некоторые из них стояли на коленях в приделах, так
что всякий спотыкался о них. В церкви горели бесчисленные свечи, и кусочки
серебра и олова на образах (и особенно в ожерелье мадонны) сверкали
ослепительным блеском; священники сидели у главного алтаря; громко играл
орган, а также оркестр; в небольшой галерее напротив оркестра регент колотил
нотным свитком по стоявшему перед ним пюпитру, а безголосый тенор силился
петь. Оркестр гнул свою линию, органист - свою, певец избрал для себя
третью, а несчастный регент все стучал, стучал и размахивал своим свитком,
по-видимому довольный общим звучанием. Никогда еще я не слышал подобной
разноголосицы. К тому же стояла нестерпимая духота.
куртками (они никогда не надевают их в рукава) играли в шары и раскупали
всевозможные сласти. Окончив партию, они входили группами в церковный
придел, кропили себя святою водой, опускались на мгновение на колено и
тотчас же снова выходили сыграть еще партию. Они поразительно наловчились и
играют где придется - в каменистых переулках, па улицах и на самой неровной
и неблагоприятной для этого занятия почве с такою же ловкостью, как на
бильярдном столе. Но самая излюбленная игра - это национальная "мора",
которой они предаются с неистовым пылом и ради которой готовы рисковать
всем, что имеют. Это чрезвычайно азартная игра, для которой требуются десять
пальцев и ничего больше, а они - я не собирался отпустить каламбур - всегда
под рукой.
наивысшее - десять. Одновременно тремя, четырьмя или пятью пальцами он
обозначает, какую долю его он берет на себя; второй игрок, наугад, не видя
руки партнера, должен в с кою очередь показать столько пальцев, чтобы числа,
обозначенные обоими игроками, составили в сумме названное первоначально. Их
глаза и руки до того наловчились, и они проделывают это с такой невероятною
быстротой, что непосвященному наблюдателю почти невозможно уследить за ходом
игры. Но посвященные, которые всегда тут как тут, с жадным вниманием следят
за игрой. И так как зрители неизменно готовы примкнуть в случае спора к той
или другой стороне и часто разделяются на враждебные партии, здесь нередко
поднимается неистовый крик. Да и сама игра никоим образом не может быть
названа тихой, так как числа выкликаются пронзительно-резкими голосами, и
притом так стремительно сыплются одно за другим, что еще немного, и их было
бы не учесть. В праздничный вечер, стоя у окна, или прогуливаясь в саду, или
даже бродя где-нибудь в пустынных местах, вы слышите, как в эту игру играют
сразу во множестве кабачков, и, взглянув поверх кустов винограда или обогнув
какой-нибудь угол, обязательно обнаружите кучку отчаянно горланящих игроков.
Замечено, что у большинства людей существует явная склонность называть иные
числа чаще других; и наблюдать настороженность, с которою два зорких
партнера изучают друг друга, чтобы обнаружить в противнике эту слабость и
приспособиться к ней, весьма любопытно и занимательно. Эффекту,
производимому этой игрой, в немалой мере способствует внезапность и
порывистость жестикуляции; играющие ставят по полфартинга с такой
страстностью, как если б ставкою была их жизнь.
одному из представителей рода Бриньоле, а теперь сдаваемый на лето
иезуитской коллегии. Как-то вечером перед заходом солнца я забрел в эти
запущенные владения и некоторое время прохаживался взад и вперед, задумчиво
рассматривая представшую передо мною картину, которая повторяется, впрочем,
повсюду, куда бы вы ни направились.
двора, тогда как дом образует третью, а невысокая терраса, с которой
открывается вид на сад и прилегающие холмы, четвертую его сторону. Двор был
мощеный, но на нем не осталось, полагаю, ни одной целой плиты. В центре его
стояла унылая статуя, до того испещренная трещинами и другими изъянами, что
казалась оклеенной липким пластырем и затем припудренной. Конюшни, каретные
сараи, службы - все было пусто, все разрушено, все заброшено.
цветная штукатурка облупилась и лежала кучками возле стен; куры и кошки
настолько завладели пристройками, что мне невольно вспомнились сказки о злых
волшебниках, и, разглядывая всех этих тварей, я не мог удержаться от
подозрения, уж не заколдованные ли это домочадцы и слуги, ожидающие, когда
же их, наконец, расколдуют. Один старый кот, взлохмаченный, дикий, с
голодным блеском в зеленых глазах (очевидно, какой-нибудь бедный
родственник), все время вертелся вокруг меня, словно надеясь, что я - тот
самый герой, которому суждено жениться на молодой госпоже и навести здесь
порядок. Но обнаружив свое заблуждение, он внезапно угрюмо фыркнул и
удалился, так грозно задрав хвост, что не мог пролезть в крошечную дыру, где
обитал, и вынужден был выждать снаружи, пока не уляжется его негодование и
вместе с ним - хвост.
подобно червям в орехе, несколько англичан, но иезуиты велели им выбраться,
и они выбрались, и это помещение также теперь заколочено. Сам палаццо -
какое-то неприкаянное, гулкое, похожее на огромную казарму строение с окнами
первого этажа, заделанными, как обычно, решетками, - стоял с распахнутой
настежь дверью, и я нисколько не сомневаюсь, что мог бы войти в него,
отправиться спать и отправиться на тот свет, и никто бы об этом ничего не
узнал. Лишь несколько комнат верхнего этажа были заселены, и оттуда,
разносясь в безмолвии вечера, лился звонкий и сильный голос юной певицы,
бойко разучивавшей бравурную арию.