- нет! Но крику, верно, много было. Она в кухню убежала, а я спать лег. А
часа через два будит милиционер: "Собирайся, пойдем". - "Куда?" - "В
милицию, соседи заявление написали". Вот. Привели, посадили. А на другой
день пятнадцать суток.
Молодец судья! Вот тебе и курорт! А меня возмущает нелепость положения. Как,
за что, почему? Человек получил путевку, ну, поругался с женой, ну,
покричали друг на друга, все может быть, и жену я тоже понимаю, ей
действительно обидно - муж уезжает в Сочи (а он, наверно, ух, какой
парень!), а она остается одна, в общем, поругались. Но где же здесь
преступление? При чем тут указ, милиция, суд, пятнадцать суток,
Краснопресненская пересылка, бритая голова - в общем, ничего не поймешь,
какая-то сплошная нелепость.
насколько это беспомощно. Опять смеются. Но уж не над ним, а надо мной. А
один с наслаждением рассказывает:
что было". А я говорю: "Да что же вам рассказывать, когда вы уже проставили
пятнадцать суток". Засмеялся. "Ишь ты, какой глазастый, ну тогда садись на
лавку, жди. Следующий!" Им объяснишь, им, чертям, как раз объяснишь!
не могу.
проседью. Поссорился с женой, покричали, и очутился тут. Жена потом в
милицию, чуть не на коленях валялась: "Что ж мы с детьми есть-то будем? Ведь
у меня и сейчас ни копейки в доме, а он тут еще пятнадцать суток просидит".
Ничего и слушать не хочет. Раз к нам попал, то...
этой стервой! Я и близко не подойду! Посадите меня - все! Все! Она это,
сука, чует, - ходит, воет! Нет, нет! Я такой! Она знает! Я такой!"
очень страшно. Он оскорблен до глубины души. Семья разбита. Да, это,
кажется, точно. Но говорить с ним очень тяжело. Это какая-то злобная
конвульсия, припадок. Я поскорее отхожу.
внимание на то, как он мылся, медленно-медленно проводил ладонями по лицу,
словно творил намаз. Сейчас он сидит на краю нар, опустив руки вдоль колен,
и молчит. Он совершенно лысый, не бритый, а именно лысый, и серый, хотя,
кажется, лет ему не так уж много. У него странная сосредоточенность. Он
словно к чему-то все время прислушивается, примеривается, во что-то
вдумывается. Я подождал удобный момент и, когда люди расползлись по нарам
или же поползли к столу гонять козла (в камере непрекращающийся грохот -
книг нет, на работу не выводят, так вот нарезали из фанеры дощечек и гремят
ими по восемнадцать часов в сутки), так когда все разбрелись, я подсел к
нему и спросил: а он-то тут за что? Он ответил:
скандальный.
отсутствующее - словом, что-то очень и очень свое. И сидел он здесь
по-особому - уверенно и стойко, как космонавт в кабине. А около угла рта все
время держалась и не спадала кривая складка раздумья. Это при полной
неподвижности.
очень. Ну пристают и пристают ко мне.
шизофреник.
собственное, человечески скорбное.
умею. Обязательно выманят, возьмут и не отдадут, - сказал, смущенно
улыбнулся и опять ушел куда-то.
ни спорили над ним и перед ним, как бы его ни толкали на бок, он сидел так
же тихо и неподвижно, не доступный ничему и никому. Его толкнут, он слегка
привалится на бок, растерянно потрет его, опять сядет и думает что-то свое,
думает, думает. "Господи, - подумал я, - так неужели они и этого
воспитывают? Хотят ему что-то доказать? От чего-то остеречь? Да разве через
пятнадцать суток он будет иным? Я знаю таких по лагерю. Они весь свой срок,
и пять, и десять лет, проводили в таком же полусне. Иногда накатит на них
что-то, они вскочат, побегут, застучат, закричат, а потом опять погружаются
в свою прежнюю муть. И снова для них и день - не день, и год - не год".
от дыма. На верхней полке и вообще не усидишь. И вот я толкусь внизу и
разговариваю с людьми. Мне хочется опросить как можно больше человек. Почти
все преступления здесь одинаковы: ссора с соседом, ссора с женой, квартирные
склоки. Под понятие хулиганства ни одно из этих дел не подходит. Это все
больше казусы из той категории, которые раньше назывались "делами частного
иска". Один жилец поссорился с другим, жена поругалась с мужем, что-то
случилось в кухне над газовой плитой. Таких столкновений было сколько угодно
и до этого. Но вот кто-то из более осведомленных скандалистов или соседей
понял, что идет кампания, что милиция заинтересована в том, чтобы случаев
мелкого хулиганства сейчас было указано в сводках как можно больше (раньше
были заинтересованы как раз в обратном), и позвонил в милицию. Пришел
милиционер, увел с собой одного и объяснил другим, как и что на него надо
писать. А там рапорт (с обязательным "выражался нецензурно"), постановление,
пятнадцать суток. Обжалованию не подлежит. И все - сиди! И еще я думаю, что
бумага все терпит и на ней все цифры выглядят убедительно. А между тем что,
по существу, могут значить хотя бы такие строки сводки: "Выявлено случаев
хулиганства за отчетный период двести двадцать пять случаев. Из них сто
человек были привлечены к уголовной ответственности по 206-й, а сто двадцать
пять осуждены на разные меры наказания согласно Указу от 19 декабря".
Согласимся сразу, кто эти сто, - понятно: над точностью квалификации их
проступков трудились сначала следователи, потом прокуратура, затем суд и
защита; их дела направлялись в кассационные инстанции, контролировались
прокурорским надзором, так что они не остались без защиты, но вот те сто
двадцать пять, осужденные единолично, не защищенные кассационными
инстанциями, не имеющие права жаловаться, неведомые прокурору - они-то кто?
Насколько они виноваты? Да и виноваты ли вообще? Кто это и как это выяснит?
А выяснить это нужно во что бы то ни стало, и даже не из-за человечности, а
во имя борьбы с тем же хулиганством и мелким, и крупным, и самым-самым
крупным, граничащим с убийством и бандитизмом.
совершенно особого рода.
предупреждение новых преступлений, влияние на других членов общества) указ
больше всего (а может быть, и исключительно) преследует одну, главную -
"перевоспитание осужденных... в духе уважения к правилам социалистического
общества", то есть указ - это обращение, апелляция к сознанию самих
осужденных. "И сделайте из этого для себя выводы", как сказала мне Кочетова.
Но какие же я выводы могу для себя сделать, если я судью не уважаю,
нарушений не совершил и права на свое перевоспитание за этими лицами,
увидев, как они действуют, не признаю. Ведь о моей изоляции дело не идет, я
вернусь в ту же квартиру, из которой меня увели, к тем людям, которые на
меня "доказали". Я встану к тому же станку или к той же плите, у которых
стоял до этого. Буду жить с той же женой - так как я буду жить? С чем я
вернусь? Что я понял и чего я не понял? Какие сдвиги во мне произошли? Ведь
вот самые главные вопросы. И ответы на них получаются прямо противоположные
- в зависимости от существа дела, следствия и суда. Получил очень много,
если понял, что поделом была вору мука: все - если по одну сторону
судейского стола сидел закон, а по другую стоял я - нарушитель. А если не
так, если нарушитель сидел именно за судейским столом, если я считаю правым
себя, а не его? Для какого дьявола тогда все эти милицейские рапорты с их
дежурными формулами, издевательские разговоры в дежурке, суд, который не
судит, а только осуждает, судья, который не спрашивает, а телефонничает да
вписывает сутки - пять, десять, пятнадцать? Если после эдакого суда я
потеряю уважение и к суду вообще, и к закону, то чем это может быть
искуплено? И не заболею ли я тогда тем самым скептицизмом, тем "неверием",
которые все мы считаем какой-то непонятной нам до конца болезнью молодежи?
Задумывалась ли судья Кочетова когда-нибудь над этим вопросом? Приходили ли
ей эти вопросы вообще в голову? Во всяком случае, могу сказать с полной
определенностью и полнейшей ответственностью, что в той камере
Краснопресненской пересылки, где я находился, никто ни во что не верил и
никто ничего не уважал. И еще, вспоминая прошлое, думаю: опасность кампании
еще в том, что она творец видимостей. Она создает видимость борьбы,
видимость преступления, видимость служебного героизма и в заключение призрак
победы (ох, как потом за него приходится дорого расплачиваться!)*. Под конец
же она превращается во взбесившегося робота, который уже не подвластен
никакому контролю, или - еще проще - в раковую опухоль, которой дано только
расти и расти, разрушая все вокруг. Так было в те годы, которые я уже
поминал, тогда спрос поистине рождал предложение, и понятно, почему, а
сейчас как? Вот в этих делах о мелком хулиганстве.
признаваться: "За два с половиной года действия указа "Об усилении