Чтение 7–й страницы книги ~Ожерелье королевы~

В это время экипажи были недалеко от ворот Сен-Дени.

Дама в санях, та самая, что прижимала ко рту платок, тронула кончиком
пальца плечо кучера.

Сани остановились.

- Вебер! - сказала дама. - Сколько времени нужно для того, чтобы
доставить кабриолет в известное вам место?

- Сутарыня фосьмет гаприолет? - спросил кучер с очень резким немецким
акцентом.

- Да, возвращаться я буду по улицам, чтобы видеть костры. А улицы еще
грязнее, чем бульвары, и на санях там будет трудно проехать. Да я еще
замерзла. И вы тоже, милая, ведь правда? - обратилась дама к своей
спутнице.

- Да, сударыня, - ответила та.

- Так вы поняли, Вебер? В известном вам месте, с кабриолетом.

- Карашо, сутарыня.

Отдав приказание, дама легко выпрыгнула из саней, подала руку своей
подруге и удалилась, а кучер с жестами почтительного отчаяния бормотал
достаточно громко для того, чтобы его могла услышать хозяйка:

- Неоздорошность! Ax, mein Gott! Какая неоздорошность!

Молодые женщины рассмеялись, кутаясь в шубы.

- У вас хорошее зрение, Андре, - произнесла дама, которая на вид была
постарше другой, но которой должно было быть никак не больше тридцати -
тридцати двух лет, - попытайтесь прочитать название улицы вон на том
углу.

- Улица Понт-о-Шу <Буквально: Капустный мост (франц ).>, сударыня, -
со смехом отвечала молодая женщина.

- Что это за улица Понт-о-Шу? Ах, Боже мой! Мы заблудились! Улица
Понт-о-Шу! Мне сказали: второй поворот направо... А чувствуете, Андре,
как чудесно пахнет горячим хлебом?

- Это не удивительно, - отвечала спутница, - мы у дверей булочника.

- Отлично! Спросим у него, где тут улица Сен-Клод.

- Улица Сен-Клод, дамочки? - произнес чей-то веселый голос. - Вы
хотите узнать, где тут улица Сен-Клод?

Обе женщины одновременно, сделав одинаковое движение, обернулись на
голос, и увидели, что в дверях булочной стоит, опираясь на притолоку,
пекарь, вырядившийся в куртку, с голой грудью и голыми ногами, несмотря
на леденящий холод.

- Да, мой друг, улица Сен-Клод, - отвечала старшая.

- Ну, ее найти нетрудно, я вас провожу, - продолжал веселый малый,
обсыпанный мукой.

- Нет, нет, - отвечала старшая - ей, видимо, не хотелось, чтобы ее
увидели с таким провожатым, - покажите нам, где эта улица, и не
беспокойтесь: мы постараемся последовать вашему указанию.

- Первая улица направо, сударыня, - сказал провожатый, скромно
удаляясь.

- Спасибо! - хором сказали женщины и пустились бежать в указанном
направлении, заглушая взрывы смеха своими муфтами.

Глава 2

НЕКОЕ ЖИЛИЩЕ

Полагаясь на память наших читателей, мы можем надеяться, что им уже
известна эта самая улица Сен-Клод, которая на востоке выходит на
бульвар, а на западе - на улицу Сен-Луи. И в самом деле: здесь жил
великий физик Джузеппе Бальзаме со своей сивиллой Лоренцей и своим
мэтром Альтотасом.

В 1784 году, как и в 1770 году - в том году, когда мы впервые ввели
читателя в эту эпоху, - улица Сен-Клод была улицей почтенной, скупо
освещенной - это правда - и довольно грязной - и это тоже правда; в
своих трех-четырех домах она давала приют нескольким бедным рантье,
нескольким бедным торговцам и еще нескольким беднякам, которых забыли
внести в приходские списки.

Помимо этих трех-четырех домов, на углу бульвара все еще стояло
величественное здание, которым улица Сен-Клод могла бы гордиться как
аристократическим особняком, но это здание было самым закопченным, самым
безмолвным и наиболее глухо заколоченным из всех домов квартала.

В самом деле, после пожара, который был в этом доме или, вернее, в
части этого дома, Бальзамо исчез, никакого ремонта сделано не было, и
особняк был заброшен.

А теперь посмотрим на прилегающий к маленькому садику, огороженному
высокой стеной, высокий и узкий дом, который, подобно длинной белой
башне, поднимается в глубину серо-голубого неба.

Постучимся в дверь и поднимемся по темной лестнице, которая кончается
на пятом этаже, - там, где у нас есть дело. Простая лестница,
приставленная к стене, ведет на последний этаж.

Дверь открыта; мы входим в темную, голую комнату; ее окно занавешено.

Она служит прихожей и сообщается со второй комнатой, меблировка и
любая мелочь которой заслуживают самого пристального нашего внимания.

Доски вместо паркета, грубо размалеванные двери, три кресла белого
дерева, обитые желтым бархатом, убогая софа, подушки которой колышатся
под складками ткани - они съежились от старости.

Складки и дряблость - это морщины и расслабленность желтого старого
кресла: оно шатается и блестит; отслужившее свой срок, оно подчиняется
гостю вместо того, чтобы сопротивляться ему, и, когда оно побеждено, то
есть когда гость уселся, оно испускает крики.

Два портрета, висящие на стене, привлекают внимание в первую очередь.
Шандал и лампа - шандал на круглом столике о трех ножках, лампа на
камине - соединяют огонь так, чтобы два портрета стали двумя источниками
света.

Шапочка на голове, длинное, бледное лицо, тусклые глаза,
остроконечная бородка, пышный плиссированный воротничок -
общеизвестность первого портрета говорит сама за себя: это лицо живо
напоминает Генриха III, короля Французского и Польского.

Под портретом можно прочитать надпись из черных букв на плохо
позолоченной раме:

Генрих де Валуа

На другом портрете, рама которого была позолочена не столь давно и
живопись на которой была столь же юной, сколь она устарела на первом,
была изображена молодая женщина с черными глазами, с тонким прямым
носом, с выдающимися скулами, с подозрительно Поджатыми губами. Она была
причесана или, вернее, придавлена целым зданием из волос и шелка, так
что рядом с ним шапочка Генриха III обретала такие же пропорции, как
бугорок земли, взрытый кротом, рядом с пирамидой.

Под этим портретом - надпись такими же черными буквами:

Жанна де Валуа

И если читателю, который произвел осмотр потухшего очага, бедных
сиамских занавесок над кроватью, покрытой пожелтевшей зеленой шелковой
узорчатой тканью, угодно знать, какое отношение имеют эти портреты к
обитателям шестого этажа, ему достаточно повернуться к дубовому столику:
опершись на него левой рукой, просто одетая женщина пересматривает
запечатанные письма и проверяет адреса.

Эта молодая женщина и есть оригинал портрета.

В трех шагах от нее, в полулюбопытствующей, полупочтительной позе
стоит маленькая старушка-горничная шестидесяти лет, одетая как
грезовская дуэнья <Грез. Жан-Батист (1725 - 1805) - французский
художник>, ждет и смотрит.

"Жанна де Валуа" - гласила надпись.

Но если эта дама была Валуа, как же, в таком случае, Генрих III, этот
король-сибарит, этот плиссированный сластолюбец, даже на портрете
выносил зрелище такой нищеты, если речь шла не только о женщине,
принадлежавшей к его роду, но и носившей его имя?

К тому же дама с шестого этажа отнюдь не скрывала своего
происхождения, да и внешность ее это подтверждала. У нее были маленькие
кисти, которые она время от времени грела на груди. У нее были
маленькие, тонкие, продолговатые ножки, обутые в бархатные, все еще
кокетливые домашние туфельки.

Эта дама, хозяйка квартиры, все пересчитывала письма и перечитывала
адреса.

Прочитав адрес, она что-то быстро подсчитывала.

- Госпожа де Мизери, - бормотала она, - первая дама, ведающая
одеванием ее величества. Тут можно рассчитывать не больше, чем на шесть
луидоров, - с этой стороны я уже кое-что получила, - сказала она со
вздохом.

- Госпожа Патрике, горничная ее величества, - два луидора.

- Господин д'Ормесон - аудиенция.

- Господин де Калон - совет.

- Господин де Роан - визит. Мы постараемся, чтобы он нам его отдал, -
со смехом прибавила молодая женщина.

- Итак, - продолжала она монотонно, - у нас верных восемь луидоров на
неделю. Восемь луидоров, из которых три я должна отдать у нас в
квартале.

- Теперь, - продолжала она, - поездки из Версаля в Париж и из Парижа
в Версаль. Луидор на поездки Она внесла эту цифру в колонку расходов.

- Теперь: на жизнь на неделю - луидор. И опять записала:

- Туалеты, фиакры, чаевые швейцарам тех домов, куда я хожу с