Чтение 7–й страницы книги ~Любимец женщин~

спрашивала себя, долго ли он еще будет держать меня пленницей, долго ли
будет здесь кружить, пока его не поймают.
Едва я допила последний глоток, как он повлек меня к деревьям. Мысль о
том, что он собирается меня убить, не приходила мне в голову - зачем ему
тогда было поить меня кофе? - но тревога во мне росла.
Он остановился у подножия дуба, откуда еще был виден фургон. На земле
лежала груда тряпья, которая почему-то была мне знакома. Он подобрал ее, и
тут я поняла, что это такое: он разорвал мою одежду на полосы, чтобы
сделать из нее веревку. А для чего ему могла понадобиться веревка, как не
для того, чтобы привязать меня?
Я отскочила назад и закричала. Мне впервые по-настоящему захотелось
убежать. Каблуки моих туфель увязали в мягкой земле, и не успела я сделать
и трех шагов, как была сбита с ног, перевернута на спину и пригвождена к
земле, как жаба. Упираясь коленом мне в живот и бешено вращая глазами, он
прорычал:
- Никогда больше не делайте этого! Никогда!
Потом он, нимало не церемонясь, подтащил меня к дубу, усадил, завел
руки мне за спину и привязал к стволу, и все это время я плакала. Одну
туфлю я потеряла, другую он сам стащил у меня с ноги и зашвырнул подальше.
Под конец он сделал мне из остатков простыни кляп, и это напугало меня
больше всего.
Но самое страшное ожидало меня впереди.
Встав и отдышавшись, он с минуту смотрел на меня, не говоря ни слова. А
потом чудно так улыбнулся, поднес руки к своим ушам и внезапно, даже не
поморщившись, сорвал - да-да, сорвал - всю кожу с черепа!
Я захрипела под кляпом и закрыла глаза.
Когда я набралась мужества их открыть, он стоял на прежнем месте и
теребил в руках, пробуя на растяжение, резиновую шапочку, похожую на
разрезанную пополам камеру от мяча - приглядевшись, я поняла, что это и
есть половинка камеры. Волосы у него были приглажены назад и приклеены к
голове.
- Я хитер как лис, вы увидите, - сказал он и ушел, оставив меня.
Я увидела, как он вошел в фургон. Пробыл в нем какое-то время - от
дерева я не могла услышать, что он там делает. Как могла, я пыталась
освободиться от пут, но скоро убедилась, что единственный способ убежать -
это вырвать с корнем дуб, к которому я привязана, и унести его на себе.
Наконец мужчина появился снова и подошел ко мне - или он разыгрывал со
мной очередную шутку, или передо мной был уже кто-то совсем другой.
Умытый, чисто выбритый, с ниспадающими на лоб блестящими светлыми
волосами. Мужчина был в белой тенниске, в летних брюках - штанины он
удлинил, опустив на них отвороты, - и в мокасинах: все это он
позаимствовал из гардероба мужа. В руках он держал старый бидон, какие
расставляют в лесу, когда подкармливают зерном фазанов. Ни дать ни взять
мирный автомобилист, не дотянувший до заправочной станции. Как же я его
ненавидела! Он сказал:
- Тут неподалеку деревня. Я быстренько.
А я подумала, что сегодня воскресенье и найти бензин будет не так-то
просто.
Я провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Я не плакала. Я
собиралась с силами, чтобы вырвать с корнями дуб.

ЭММА (2)

Привязанной к дереву я оставалась долго. По ветвям вверх карабкалось
солнце, и мне становилось жарче и жарче. По поляне, где я маялась,
прошествовал королевский фазан. Бросив на меня беглый взгляд, он продолжил
свой путь, поглощенный своими проблемами. Я старалась не думать о змеях, о
хищных муравьях, о прочих тварях, пусть даже не существующих в природе, но
питавших когда-то мои детские страхи.
К этому часу - а было, наверное, около восьми или половины девятого -
мой муж, хоть и босой и в пижаме, должно быть, уже давным-давно поднял
тревогу. Проследить путь такого фургона, как наш, размалеванного в
"художественно желтый" цвет и разукрашенного тюлем, как праздничный торт -
кремом, не составляло особого труда. Я была уверена, что наше
местонахождение с точностью до нескольких километров уже установлено. На
ноги подняты жандармы всей округи. Кто знает, может, они уже прочесывают
окрестные леса и появятся тут с минуты на минуту. Мне остается лишь дышать
носом, что весьма полезно для здоровья, и спокойно ждать.
Правда, во мне шевелилось сомнение - одно-единственное, оно тем не
менее не переставало меня точить. Мой муж не видел, как в "гнездышко
любви" пробрался мужчина. Он присутствовал лишь при необъяснимом, ни с чем
не сообразном отъезде фургона, за рулем которого сидела я. Что мог
заключить из происшедшего своим ограниченным умишком этот редкостный
болван? Я достаточно хорошо знала его, чтобы ответить: он просто-напросто
решил, что я удрала, потому что не люблю его - он достаточно хорошо меня
знал, чтобы это понять, - и страшусь брачной ночи. А в таком случае
продолжение виделось мне так ясно, как если бы я все это время находилась
рядом с ним. Будучи чересчур спесив и слишком кичась своей должностью
какого-никакого начальника, чтобы поведать о своем злоключении у дверей
первого же дома, где светились бы окна, он протопал по обочине дороги,
высоко вскидывая босые ступни, до самого Сен-Жюльена-де-л'Осеан добрался
до дома, крадучись вдоль стен, грязный, с разбитыми в кровь ногами, и в
три часа утра улегся спать, вынашивая планы мести, которые собирался
привести в исполнение, как только я вернусь, поскольку был убежден, что у
такой курицы, как я, не хватит духу бежать куда глаза глядят - разве что к
своей тетушке на денек-другой уснул и спит поныне, равно как и жандармы.
От этих мыслей я вновь пришла в отчаяние и тут вдруг услышала, как
поблизости треснул сучок. Донеслись и другие звуки - я прислушивалась к
ним трепеща и затаив дыхание. Кто-то пробирался сквозь чащу. С кляпом во
рту я могла лишь хрюкать, но никогда еще ни один поросенок не вкладывал в
хрюканье столько пыла. Свободны у меня были только ноги, и я с яростью
сучила ими, разбрасывая их во все стороны. На глаза навернулись слезы
возбуждения и надежды.
Спустя мгновение на поляне появился лесник, настоящий лесник с усами, в
фуражке, сапогах и с двустволкой в руках. Завидев меня, он замер с
разинутым ртом. Потом размеренным шагом приблизился ко мне, хрустя
валежником, и, словно не веря своим глазам, воскликнул:
- Бедняжка!
Я захрюкала в кляп, чтобы он поспешил меня развязать. Он положил ружье
стволами на упавшее дерево, вытащил из кармана большой клетчатый платок и
утер себе лоб. И только водрузив на голову фуражку, склонился ко мне.
Сперва он поискал глазами, с какого узла начать, чтобы освободить меня от
пут, и за этим занятием он - как бы это сказать? - увидел меня такой,
какой я была: двадцатилетней девушкой, полуголой, растрепанной, которая,
не имея возможности ни кричать, ни отбиваться, лишь устремляла на него
молящий взгляд.
Он еще раз лицемерно повторил: "Бедняжка!" - но я-то видела, что
намерения его изменились раньше, чем он успел сменить пластинку. Не мешкая
долее, он запустил свою грубую лапу мне между ног, высоко оголенных от
моего верчения ужом, и гнусно проблеял:
- Мяконько-то как - ну чисто перепелочка!
Я изо всех сил пыталась защищаться ногами, и фуражка слетела с его
головы, но мерзавцу было наплевать и на фуражку, и на мое брыканье, и на
мои придушенные вопли - он водил по мне повсюду своими скотскими лапищами,
и они отодвигали шелк, с каждым моим дерганьем забирались все дальше, пока
я, вконец выбившись из сил, не оставила попыток отстоять то, чего он так
домогался. Уже на грани обморока я увидела, как он спокойно расстегивает
на себе ремень. Я поняла, что моя песенка спета, и закрыла глаза.
В тот же миг я услышала удар и почувствовала, что освободилась от
тяжести молодчика.
Передо мной стоял беглый узник, держа за стволы ружье лесника, а сам
лесник скорчился на земле, обхватив голову руками и испуская стоны.
Остальное заняло не более минуты.
Беглец двинул лежавшему ногой по ребрам и скомандовал:
- Вставай, падаль!
Тот поднялся на колени, по-прежнему держась за голову и стеная с
закрытыми глазами - видно, досталось ему здорово.
Наконец ему удалось выпрямиться, но он был бледен как полотно, и при
виде того, как он поддерживает рукой подбородок, я подумала, что у него
сломана шея или еще того хуже.
Беглец нацелил на него ружье и безжалостно отчеканил:
- А теперь считаю до трех. По счету "три" стреляю! - И тут же добавил:
- Раз!
Обезумевший от ужаса лесник опрометью бросился в чащу, спотыкаясь и
охая от боли и не отнимая рук от головы. Когда треск ломаемых веток затих
вдалеке, беглец поддал ногой его валявшуюся на земле фуражку, и та улетела
прочь.
Вновь безмятежно защебетали птицы. Беглец отложил ружье и склонился
надо мной. Впервые с тех пор как он привел себя в порядок, я видела его
так близко и даже нашла бы красивым, если б мы только встретились при иных
обстоятельствах и мне не пришлось пережить стольких ужасов. Он вытащил
кляп, и я вполне искренне сказала:
- Благодарю вас, мсье.
Я забыла - или почти забыла - о плачевном состоянии своего туалета и о
том, что оголена еще больше прежнего. Мне напомнили об этом его глаза.
Вместо того чтобы освободить меня, он смотрел на меня так, что во мне вмиг
всколыхнулось беспокойство. Я почувствовала, что он видит меня такой,
какой я была - двадцатилетней девушкой и т.д. и т.п., - и я упавшим