Когда он ложится, Дивина льнет к нему.
его груди.
"она" и обращаться к ней в женском роде. Наконец, это ему удалось, но он не
терпел, когда она обращалась с ним, как с подружкой, и лишь потом понемногу
начал уступать. И вот наконец Дивина осмелилась ему сказать:
бутылки с ликерами, шелковые платки, флаконы с духами, поддельные
драгоценности. Каждый предмет привносит с собой в эту комнату очарование
мелкой кражи, быстрой, как призывный взгляд. Миньон крадет с полок больших
магазинов, из автомобилей, крадет у своих немногочисленных друзей, крадет
везде, где только может.
молитвенник с позолоченными застежками. Левой рукой в перчатке она
Придерживает воротник пальто. Они идут, не глядя по сторонам.
облачениях. Служба восхищает Дивину. Для нее все выглядит очень
естественным. Каждый жест священника понятен и кажется ей точным, любой
сумел бы его выполнить. Когда священник складывает два кусочка разломанной
облатки, края их не сливаются воедино, и когда он поднимает ее, держа двумя
руками, то не пытается заставить поверить в чудо. У Дивины мурашки бегут по
спине.
причащаются у священника с противной физиономией, который со злобным видом
сует им в рот облатку.
ласкают друг друга. Дивина любит своего мужчину. Она печет ему пироги,
намазывает маслом тосты. Она думает о нем, даже когда он в туалете. Она
обожает его в любой позе.
небеса, чтобы показать ''Человека, подобного тому, которого Микеланджело
изобразил обнаженным в "Страшном Суде". Когда дверь затворяется вновь, с
осторожностью, с какой можно затворить и дверь хрустальную, Миньон кидает
шляпу на диван, кидает окурок куда попало, скорее всего в потолок. Дивина
бросается к своему мужчине, льнет к нему; он стоит твердый и неподвижный,
словно чудовище Андромеды, обратившееся камень.
играют в покер.
таким же наслаждением он следит за пальцами, которые изящным движением
скручивают папиросу или снимают колпачок с ручки. Время с его секундами,
минутами, часами не существует для него. Его жизнь - подземное небо,
населенное барменами, сутенерами, педерастами, ночными красавицами, пиковыми
дамами, но жизнь его - Небо. Он любит удовольствия. Он знает все кафе в
Париже, в которых есть туалеты с сиденьем.
высраться, которое с важным видом удовлетворит в отделанных сиреневой
мозаикой туалетах на вокзале Сен-Лазар.
имя, кажется, Поль Гарсия. Несомненно, он родился в одном из кварталов,
наполненных запахом экскрементов, которые, завернув в газету, выбрасывают на
улицу из окон с обязательным цветочным горшком на подоконнике.
золотые кольца, какие в давние времена носили его предки-грабители. Движение
ноги, которым он на ходу раскачивает низ брюк, походит на движение пятки у
женщины, расправляющей оборки юбки, чтобы закружиться в вальсе.
консьержка, имеющая возможность наблюдать за их жизнью из своей каморки под
лестницей. Ближе к вечеру ангелы слетаются, чтобы подмести и прибрать в их
комнате.
участия.
толстого серо-голубого сукна, цвета речной воды, в кованых башмаках упорно
расстреливают небесную синеву. Рыдают самолеты. Весь мир умирает от
панического страха. Ствол орудия поднимается и выстреливает, и пять
миллионов разноязыких юношей сейчас умрут. В благоухании собственной плоти
люди гибнут, как мухи. Умирание плоти исполнено торжественности. И мне
сейчас доставляет удовольствие рассуждать об этих чудесных мертвецах:
вчерашних, сегодняшних, завтрашних. Я вижу мансарду, где живут мои
любовники. Они впервые крупно поссорились, ссора закончилась любовью. Дивина
рассказала мне, как однажды Миньон проснулся к вечеру, настолько вялый, что
не мог открыть глаза и, услышав, как она ходит по комнате, спросил: "Что ты
делаешь?"
"Пойду-ка, поиграю в корыто"; каждую субботу она "играла с корытом". Ну,
Дивина и отвечает: "Я играю в корыто".
какой-то другой день, но мне кажется, что сегодня, он во сне забирался в
корыто. Анализировать собственные мысли он не умеет и никогда этого не
делает, но он так же чувствителен к проделкам судьбы, как к трюкам в театре
ужасов. Когда Дивина отвечает: "Я играю в корыто", он воспринимает это, как
если бы она сказала: "Я играю, будто я корыто". (С таким же успехом она
могла бы сказать: "Я играю в паровоз") [13]. Он вдруг возбуждается,
представив, как во сне проникает в Дивину. Член из его сна входит в Дивину,
которая снится Дивине, и он овладевает ею на этой воображаемой оргии. И в
мозгу его вертелось: "До самого сердца, по самую рукоятку, по самые яйца, по
горло".
людей. Она, как Иисус, входит в сердце горячо верующих, а еще она может
входить тайно, как вор.
два соперника знакомятся с Эросом. Он рассказывал так:
даже рубашку стаскивать, чтобы показать надзирателю, что у тебя ничего нет
(ну, шнурков, там, напильника или лезвия). Стою так с парнем в чем мать
родила. Я позырил в его сторону: так ли он мускулист, как казался. Я не
успел разглядеть его как следует, холодно было. Он быстро оделся. Но, чтобы
заметить, до чего он хорош - просто шикарный! - времени мне хватило. Было на
что посмотреть! Душ из розовых лепестков! Я тогда даже позавидовал. Честное
слово! Я свое, конечно, получил (это прозвучало помимо его воли как: получил
по морде). Это длилось всего ничего: четыре или пять дней...
дикие. Самые странные. Она использует совпадения. Надо же сделать так, чтобы
какой-то мальчишка засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул как раз
в тот момент, когда моя душа переживала момент крайнего напряжения и только
ждала этого пронзительного свиста, чтобы разорваться снизу доверху. А как
выбирается момент, чтобы два существа полюбили друг друга до смерти? "Ты -
солнце в моей ночи. Моя ночь - это солнце в твоей ночи" Мы сталкиваемся лоб
в лоб. Мы не соприкасаемся, но издалека мое тело проходит сквозь твое, и
твое, тоже издалека, -сквозь мое. Мы создаем мир. Все изменяется... а там!
боксера, которые дерутся, рвут друг на друге майки а потом, уже голые, с
изумлением замечают, как они оба красивы, словно видят себя в зеркале,
оторопело замирают на мгновение, потом, досадуя на ошибку, встряхивают
своими спутанными волосами, улыбаются друг другу влажной улыбкой и
обнимаются, как два классических борца: один вкладывает свои мускулы в
углубления, предлагаемые мускулами другого, они опускаются на ковер, и вот
их теплая сперма, брызнув вверх, чертит по небу млечный путь, созвездия
которого я легко узнаю: созвездие Матроса, созвездие Боксера, Велосипедиста,
Скрипки, Спаги [14], Кинжала. Так на стене мансарды, в которой живет Дивина,
появляется новая карта звездного неба.
в вазе видит черную, корявую ветку вишневого дерева с розовыми
распустившимися цветами. Дивина оскорблена. В деревне крестьяне научили ее с
уважением относиться к фруктовым деревьям, не считать их цветы
декоративными, и она уже никогда не сможет ими любоваться. Сломанная ветвь
оскорбляет ее так же, как вас бы оскорбило убийство юной девушки. Она
делится своими переживаниями с Миньоном, а он в ответ хохочет во все горло.
Дитя большого города, плевал он на крестьянские глупости. Тогда Дивина,
чтобы довести до конца святотатство и, завершив, тем самым преодолеть его,
а, может, просто разнервничавшись, рвет цветы. Пощечины. Крики. И наконец,
любовное смятение, потому что стоит ей дотронуться до мужчины, как все ее
оборонительные жесты превращаются в ласку. Кулак, занесенный для удара,
разжимается, пальцы нежно прикасаются и гладят. Перед настоящим самцом
слабым педикам не устоять. Стоило Секу Горги чуть потереть, почти не
касаясь, бугор, который образовывал под брюками его гигантский член, чтобы
они, и те и другие, уже не могли отстать от него, он притягивал их, как
магнит металлическую стружку, сам того не желая. Дивина была достаточно
сильной физически, чтобы за себя постоять, но ее смущали оборонительные
жесты, ведь они были мужскими, и еще она стеснялась гримас, появляющихся на
лице от напряжения. Она стыдилась этого и еще стыдилась мужских эпитетов в
отношении себя. На арго ни она, ни ее подруги не говорили. Заговорить на
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Пехов Алексей