тот наконец понял, чего от него хотят; быть может, при других
обстоятельствах не захотел бы подчиняться, но тут, наверное, ему тоже за
это короткое время опротивел Шморгайлик, поэтому он весьма охотно отдал
ребенка Положаю, шагнул к Шморгайлику, быстро наклонился, подхватил снизу
на свои плечи его кобыленку, оторвал ее от земли и понес вместе со
Шморгайликом к Воеводе.
помолодели.
мостищан, превосходил даже Положая, дикий, мрачный человек, он прожил
долгую одинокую жизнь, не имел никого из родных, был верен Воеводе, как
пес, всем казалось, что существует он здесь точно так же вечно, как и сам
Мостовик, и будет существовать тоже вечно, но вот обрушились на Гримайлу
какие-то неведомые тяжкие хворости, не помогли никакие зелья, ни свежая
кровь убитого зверя, в скором времени свалился он и умер на Воеводином
дворе, в своей хижине, поставленной для него, - собственно, Гримайло и не
умер, потому что в Мостище люди ведь не умирали, а бесследно исчезали, вот
так исчез и Гримайло, полетел, словно птица в теплые края, был и нет,
осталась только на Воеводском дворе добротная хижина, рубленная из крепких
дубовых бревен, а изнутри по стенам и потолку обитая, будто золотой
чешуей, сосновой, в светлой смоле, дранкой.
чему удивляться Шморгайлику, который жадно поглядывал на эту хижину сам,
прикидывая, какую подлость надобно сотворить ему супротив мостищан, дабы
сподобиться от Воеводы этого подарка. Но даже и Положай, который своей
незаурядной хитростью заманил Немого к Воеводе, тоже не мог опомниться от
удивления, шел к мосту, чесал голову под шлемом, бормотал:
постороннего человека, не стал бы нарушать извечный порядок, но после
смерти Гримайлы в незыблемом кольце его окружения образовался такой
заметный разрыв, что Мостовик возжелал как можно скорее его восполнить - и
вот сама судьба послала ему пришельца, который мог заменить покойного
Гримайлу и силою, и верностью, наверное, еще большею, потому что от
бессловесного только и жди что верности и преданности.
ним как к страшному злу, терпел их только потому, что вырастала из них так
или иначе замена тем мостищанам, которые перекочевывали из повседневного
бытия в черную и вечную неизвестность, вот почему он решил стерпеть и
девочку Немого. Тем более что в Мостище девчат почему-то рождалось меньше,
чем хлопцев, и уже возникла угроза, что вот-вот могут начаться раздоры
из-за женщин, а этого допустить Воевода не мог. Так пускай и эта маленькая
девочка тоже будет отнесена к дарам судьбы, а может - и к божьим.
еще больше подчеркнуть значительность Моста. И когда приходилось тяжело,
когда содрогалось все, угрожая концом, тогда Воевода спрашивал у мостищан:
<Что вам дороже: мост, вы сами али ваши дети?>
спрашивать всегда нужно именно при таких обстоятельствах, ибо в противном
случае человек возьмется за голову, сядет подумает и увидит, что прежде
всего нужно жить, чтобы тебе нужен был мост, иначе зачем же он? Но, с
другой стороны, если не будет моста, то и тебе не жить, ибо что такое твоя
жизнь? Это мост. Следовательно, пока стоит он, стоишь и ты, пока он есть,
ты тоже живешь. Вот так. Поэтому и берегли мостищане свой мост больше, чем
родное дитя. Потому что дитя вырастает и уходит и уж само определяет свою
судьбу, а мост, при всей своей видимой вечности и незыблемости, нуждается
в ежечасном уходе, заботе: казалось, вознесенный над людьми с их мелкими
повседневными хлопотами, он имел над ними неоспоримое превосходство, но в
то же время существовал только до тех пор, пока был в руках этих
подвластных ему людей, а покинутый ими, не продержался бы долго, пришел бы
в ветхость очень скоро, провалился бы, ни к чему не способный, никому не
нужный. А так люди жили мостом, а мост жил движением и, следовательно, был
нужен.
движения, было нелегким делом. Ошибался тот, кто считал, будто самым
важным для мостищан было - пускать или не пускать кого-то там с берега на
берег. Это была видимая часть их жизни на мосту, но часть, право же, не
большая. Ибо все остальное время и усилия тратили они на то, чтобы
поддерживать целость моста, защищать его от всяческих опасностей, и это
было самым трудным.
нескольких умелых плотников и хорошей древесины, чего у мостищан всегда
было вдоволь). Но взять хотя бы постоянные нападения на мост и
посягательства на жизнь самих мостищан со стороны людей лихих, враждебных
или же просто завистливых. Тут по-всякому бывало. Нападали открыто, шли
грудь на грудь, высыпали на Мостище будто саранча, выползая из близлежащих
зарослей. Или же наносили удар ночью исподтишка, коварно, злобно. А
случалось и так, что прорывались на самый мост под видом обоза с сеном или
сушняком. Убивали охранников, врывались в слободку, взбирались на холм к
Воеводе. Но всегда получали быстрый и беспощадный отпор, потому что
Воевода Мостовик знал все разновидности людского коварства и готов был
всегда к самому тяжкому.
зная, какая это непростая вещь, зато слободка вспыхивала чуть ли не
ежегодно. Горело от молний, от небрежения, от злой руки, сухое дерево с
такой податливостью стлалось перед огнем, что никому и в голову не
приходило спасать жилье. Вырвавшись из пламени и дыма, мостищане прежде
всего бросались к мосту, заслоняли его от огня, сыпали песок, лили воду,
отбивались от острых красных языков, тянувшихся к самому дорогому, к
самому святому. На месте сожженной хижины легко поставить новую, а сможешь
ли поставить еще один такой мост через Днепр, ежели не убережешь его?!
кто-то выбирал их нарочно - были черные, холодные, хмурые; с вечера ничто
беды не предвещало - Днепр еще лежал закованный в лед, затаенно вздыхал
сквозь полыньи, а средь ночи вдруг взрывалось что-то в темноте,
разносилось яростным грохотом и треском, и в тишине, наступавшей после
этого, слышен был холодный шорох. Это трогался с места лед. Он двигался
сразу же на мост, и тогда мост превращался в этакую тоненькую ниточку
между двумя берегами, в еле заметную паутинку, которая может порваться от
малейшего прикосновения. Зато люди на мосту, хотя и еще меньше и, казалось
бы, более слабые, представляли для реки преграду весьма солидную, из-за
чего река каждый раз как бы старалась обмануть людей, прибегала к
хитростям, разгадать которые не под силу было даже самым опытным. Она
всегда рвала на себе ледяной покров в самый неожиданный миг и сразу же
посылала все ледяные поля в натиск на мост, чтобы унести его отсюда
навсегда. Однако люди, дабы не оказаться захваченными врасплох, догадались
возвести в воде перед каждой опорой моста прочные ледорезы из толстенных
дубовых бревен; эти ледорезы твердо встречали первый натиск реки,
раскалывали лед, разбивали сплошные холодные поля на осколки и хотя река
не сдавалась и посылала новые и новые массы льда, которые, будучи даже
расколотыми, не плыли вниз по течению, а громоздились вокруг ледорезов, в
непрестанном треске, шорохе, скрежете, создавали высоченные громады,
которые окружали ледорезы, взбирались на них, поглощали их, и уже должны
были бы появиться на том месте подвижные горы льда и двигаться дальше на
мост и тут, наконец, стереть его и уничтожить, но к тому времени на мосту
уже собирались люди, стар и мал, сильный и немощный, и у каждого в руках
был то тяжелый железный крюк, то просто длинное бревно; начиналось
состязание, на первый взгляд неравное и напрасное, люди расталкивали эти
горы льдину за льдиной, это напоминало попытку вычерпать горстью Днепр или
поймать в ладони ветер; льда из ночной темноты наползало все больше и
больше, люди выбивались из сил до предела, их крюки только скользили по
мокрому льду, ничего не задевая, ломались их бревна, повисали от усталости
руки, а река по-прежнему обладала неисчерпаемой силой; проходила ночь,
наступал рассвет, люди видели реку, река видела своими холодными глазами
людей, их бессилие и хрупкость, и вот новый натиск, новые горы льда над
ледорезами, лед придвигался вплотную к людям, заглядывал им в лицо, дышал
холодом безнадежности, удивительным образом соединяя в себе цвет речной
воды с какой-то призрачной тусклостью, казался вдруг желтоватым, словно
лицо Воеводы Мостовика, уже некуда отступать, не было спасения; зажатые
между неистовством стихии и неумолимостью Мостовика, люди отчаянно
бросались в новую борьбу с рекой, они должны были либо умереть здесь, либо
победить, и получалось каждый раз так, что они все же побеждали и
возвращались к своему желтолицему Воеводе, отогнав от себя ледяную угрозу,
посланную Днепром.
и оставались в памяти одни лишь снега. С неба сыпала сухая холодная
пороша, били метели, от которых темнело в глазах, - заносы, сугробы, целые
снежные громады возвышались на мосту, делали его непроезжим, а то и вовсе
угрожали разрушить, навеки похоронить под своей тяжестью. Когда у мостищан
не хватало сил одолеть снега, они нанимали охочий люд из близлежащих сел и
из подкиевских слобод. Воевода не скупился ни на угрозы, ни на
вознаграждения, лишь бы только постоянно поддерживался мост в состоянии,
пригодном для движения. На случай какой-либо беды вдоль моста было сделано
боковое, крытое убежище для верхового проезда князя или других вельмож.
Ежели снег и проникал туда, сквозь окошки-бойницы, его легко было