лицо. И это еще больше смущало девушку. Она уже не чувствовала в себе
смелости последовать за ними и решила, что войдет только после того, как
поток прекратится; она покраснела при мысли, что в дверях может
столкнуться со всеми этими мужчинами. Но шествие все продолжалось, и,
чтобы избавиться от любопытных взглядов, Дениза медленно обогнула площадь.
Вернувшись, она увидела перед подъездом "Дамского счастья" высокого,
бледного и нескладного юношу, который, подобно ей, вот уже четверть часа,
видимо, выжидал чего-то.
служите здесь продавщицей?
она ничего не ответила.
мне сюда устроиться, а вы могли бы мне объяснить...
как ему казалось, и она тоже смущена.
больше вашего; я тоже пришла сюда наниматься.
сходностью своего положения, но не отваживаясь пожелать успеха товарищу по
несчастью. Так как у них не хватало духу сказать еще что-нибудь, а
смущение охватывало их все больше и больше, они неловко разошлись и стали
дожидаться порознь в нескольких шагах друг от друга.
которые они отпускали, проходя мимо и искоса поглядывая на нее. При мысли,
что она служит для них забавой, ее смущение возросло еще больше, и она уже
решила было побродить полчаса по окрестным улицам, но в эту минуту
внимание ее привлек какой-то молодой человек, быстро приближавшийся по
улице Пор-Маон. Очевидно, это был заведующий отделом, потому что все
приказчики здоровались с ним. Он был высокого роста, с бледным лицом и
холеной бородкой; глаза его, мягкие, бархатистые, цветом напоминали старое
золото. Пересекая площадь, он равнодушно взглянул на Денизу, затем вошел в
магазин, а она так и продолжала стоять, не шевелясь, взволнованная его
взглядом, полная какого-то непонятного трепета, в котором тревога
преобладала над восхищением. Страх окончательно завладел ею, и она
медленно пошла вниз по улице Гайон, а потом по улице Сен-Рок, ожидая,
когда к ней вернется мужество.
собственной персоной. В эту ночь он совсем не спал, ибо после бала у
знакомого биржевого маклера отправился ужинать в обществе приятеля и двух
женщин, подобранных за кулисами какого-то маленького театра. На нем было
застегнутое доверху пальто, скрывавшее фрак и белый галстук. Быстро
поднявшись к себе, он умылся и переоделся; когда он затем сел за конторку
в своем кабинете, вид у него был вполне бодрый, взгляд живой, а цвет лица
такой свежий, словно он провел десять часов в постели. В обширном
кабинете, обставленном дубовой мебелью с зеленой репсовой обивкой,
единственным украшением был портрет той самой г-жи Эдуэн, о которой до сия
пор еще судачили в квартале. С тех пор как ее не стало. Октав хранил о ней
почтительное воспоминание и выказывал к ее памяти сердечную
признательность за то богатство, которым она осыпала его, выйдя за него
замуж. И теперь, прежде чем взяться за векселя, лежавшие на его бюваре, он
улыбнулся портрету, как счастливый человек. Ведь именно сюда, к ней,
возвращался он работать после своих проказ, выходя из альковов, куда его,
молодого вдовца, завлекала жажда наслаждений.
человек, высокий и худой, с тонкими губами и заостренным носом; гладко
причесанные волосы с пробивающейся сединой придавали ему весьма степенный
вид. Муре поднял глаза и, продолжая подписывать, спросил:
неторопливо прохаживаться, словно у себя дома.
"Дамском счастье" одновременно с Муре, когда магазин еще занимал только
угол площади Гайон. Очень умный, энергичный, он, казалось, без труда мог
бы затмить своего менее серьезного коллегу, рассеянного, с виду
легкомысленного и вечно попадавшего во всякие подозрительные истории с
женщинами, но у Бурдонкля не было ни проблесков таланта, присущих пылкому
провансальцу, ни его смелости, ни его покоряющего изящества. Как человек
разумный, он с самого начала покорно, без всякого сопротивления склонился
перед Муре. Когда последний предложил своим служащим помещать деньги в его
предприятие, Бурдонкль сделал это одним из первых, доверив Муре даже
наследство, неожиданно полученное от тетки; и мало-помалу, пройдя через
все ступени - продавца, помощника заведующего, потом заведующего отделом
шелков, - он сделался компаньоном своего патрона, самым любимым и самым
влиятельным, одним из шести пайщиков, которые помогали Муре управлять
"Дамским счастьем", составляя нечто вроде совета министров при самодержце.
Каждый из них ведал определенной областью. На Бурдонкля же было возложено
общее наблюдение.
сказал:
вас глаза опухли от сна, вы отяжелели от излишнего благоразумия.
Развлекайтесь! Это освежает голову!
колотил своих любовниц, потому что, по его словам, они мешали ему спать.
Теперь же он и вовсе стал заправским женоненавистником, хотя вне дома, без
сомнения, встречался с женщинами; но он умалчивал об этом: они занимали в
его жизни слишком мало места. В магазине он ограничивался тем, что играл
на страстях покупательниц, которых глубоко презирал за легкомыслие,
побуждавшее их разоряться на дурацкие тряпки. Муре, наоборот, относился к
женщинам с преувеличенным восторгом, преклонялся перед ними и льстил им,
постоянно поддавался новым увлечениям, и это было своего рода рекламой для
его фирмы; он, можно сказать, одной и той же лаской нежил весь женский
пол, стараясь одурманить его и держать в своей власти.
была прелестна.
Элоизой, девочкой из "Фоли". Она глупа как пробка, но на редкость забавна!
продолжал неторопливо расхаживать из угла в угол. Он бросил взгляд через
высокие окна на улицу Нев-Сент-Огюстен, затем снова подошел к Муре:
его цинизм, который он скрывал под оболочкой чувственной экзальтации.
Пожав плечами, он объявил, что выкинет их всех вон, как порожние мешки,
лишь только они помогут ему сколотить состояние. Но упрямый Бурдонкль
невозмутимо твердил:
миновать.
Такая еще не родилась, мой милый. А если она и явится, вы ведь знаете...
невидимое сердце. Помощник вновь зашагал взад и вперед; он, как всегда,
преклонялся перед патроном, ум которого, не лишенный изъянов, ставил его,
однако, в тупик... Бурдонкль, такой безупречный, такой разумный,
бесстрастный, не способный на падение, все еще не понимал
привлекательности порока, не понимал Парижа, отдающегося в поцелуе самому
дерзновенному.
стал расспрашивать Бурдонкля о большом базаре зимних новинок, который
должен был открыться в следующий понедельник, и тот в ответ на отрывистые
вопросы патрона давал ему исчерпывающие сведения. Это было чрезвычайно
важное дело; торговый дом ставил на карту весь свой капитал, и толки,
ходившие в квартале, в основе своей были правильны: Муре бросался в
спекуляции, как поэт, с таким блеском, с такой потребностью чего-то
колоссального, что все, казалось, должно было трещать под его натиском.
Это было новое понимание торговли, это было явное вторжение фантазии в
коммерцию; то самое, что некогда так беспокоило г-жу Эдуэн и что еще
теперь, несмотря на первые успехи, порою сильно смущало пайщиков. Патрона
втихомолку упрекали в том, что он зарывается, говорили, что он действует
опрометчиво и расширяет магазин, не убедившись предварительно в том, что
число покупателей в достаточной мере возросло; пайщики приходили в ужас,
когда он брал из кассы всю наличность для какого-нибудь нового
рискованного хода и наполнял магазин грудами товаров, не оставляя в запасе
ни гроша. Так и ради этого базара весь капитал, оставшийся после уплаты
значительных сумм за переоборудование, был пущен в дело; опять предстояло
либо победить, либо погибнуть. И, однако, среди этой всеобщей
растерянности сам Муре был, по обыкновению, торжествующе весел и уверен в
ожидающих его миллионах, как человек, которого женщины обожают и не могут
предать. Когда Бурдонкль позволил себе выразить некоторые опасения по
поводу чрезмерного расширения отделов, доходность которых пока что была
под сомнением, Муре уверенно рассмеялся, воскликнув:
Шилова Юлия
Маркелов Олег
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Акунин Борис