Чтение 7–й страницы книги ~Мать Иоанна от ангелов~

- Неужто вы так думаете? - тихо спросил ксендз Сурин.
- Пусть бы дьявол в какого-нибудь мужчину вселился - это еще понятно!
Но почему-то он всегда с бабами... Да разве не бывает такое и без всякого
наваждения? Женщина сама всегда источник зла.
- Всегда, да не всегда, - смиренно вставил ксендз Сурин.
- Да, но чаще всего. Даю слово шляхтича, - ксендз Брым был из виленских
горожан, а потому всегда ссылался на слово шляхтича, - даю слово шляхтича,
что Адам не ел бы яблока, кабы не Ева! На что это ему было нужно? Висело
бы это яблоко и висело, хоть сто лет, и он бы к нему не притронулся. Все
наделала Ева. В женщине есть прирожденная склонность к падению...
- Но и к святости...
- Да, разумеется. Пресвятая дева - самое бесспорное тому
доказательство, но как посмотришь получше вокруг, на мир наш...
- Ничего не берусь утверждать, - уже смелей возразил ксендз Сурин. - Но
вот матушка моя - кармелитка в Вильно, весьма благочестивая женщина. Были
у меня две сестры монахини, обе уже скончались, и я верю, что они
удостоились вечного спасения.
- Благочестивая семья, - заметил приходский ксендз.
- А я мирской жизни не знаю. Тринадцати лет решил вступить в монастырь.
Было у меня одно виденье... В виленском соборе. А потом, в шестнадцать
лет, вступил в братство иезуитов в Вильно. Мира я не знаю. Женщины,
которых я видел вокруг себя, были только что не святые...
При этих словах он поднял глаза, светившиеся тихой нежностью, но и
робостью, словно просил ксендза Брыма не говорить обо всех этих вещах, о
которых он ничего не знал - и ничего не хотел знать.
- Хорошо, хорошо, дорогой отец, - как бы в ответ на его просящий взгляд
сказал старый ксендз. - Это превосходно, что ты набожен и чуждаешься
дурных мыслей, - тут ксендз Брым сделал паузу, - и не знаешь, что такое
женщина, - резко оборвал он. - Но как же ты примешься за этих девиц?
Провинциал прислал тебя сюда, чтобы ты изгнал нечистого духа из матери
Иоанны. Тебе придется не только экзорцизмы творить, но и наставлять ее,
руководить ею, учить ее молиться... Как же ты будешь это делать?
- Бог мне поможет, - опять робко прошептал ксендз Сурин.
- Да будет воля его! - с легким раздражением молвил старик. -
Посмотрим. Но я думаю, что тебе предстоит пережить немало тяжелых минут.
Ксендз Брым снова встал. Поднялся и гость.
- Да, наверно, - подтвердил он, - немало тяжелых минут. Но жизнь моя,
преподобный отец, от этого не станет тяжелей, чем теперь. Очень трудно
мне, - прибавил он, глубоко вздыхая, - очень трудно. Бог послал мне тяжкие
испытания. Молись за меня, отец.
И он схватил руку приходского ксендза. Тот смутился, даже как будто был
пристыжен.
- Что могу я, грешный? - сказал он, похлопав ксендза Сурина по плечу. -
Моя молитва невысоко взлетает. Но я буду молиться, буду. А что с тобою? -
спросил он.
Ксендз Сурин, словно бы делая над собой усилие, еще раз с трудом
вздохнул.
- Я постоянно чувствую его.
- Кого? Что ты? - с беспокойством спросил Брым.
- Лукавого. Постоянно чувствую его страшное воздействие.
- О! - протянул старик.
- Всегда, непрестанно! О, это ужасно! - простонал отец Сурин.
- Надо молиться, - неискренне и смущенно посоветовал ксендз Брым.
- Молитва - единственное мое прибежище.
- Молись, капеллан, молись!
Эти слова старый ксендз произнес уже уверенней и бодрей, но все же
покачал головою, как бы удивляясь или сомневаясь. В дверь вдруг ввалился
Алюнь, все еще неся Крысю на закорках.
- Ой-ой! - закричал он. - Печка тухнет.
- Подложи, сынок, подложи дровишек, - ласково распорядился ксендз Брым.
- Ну, благослови меня, отец, - с внезапной решительностью сказал ксендз
Сурин. - Пойду в монастырь.
Он наклонился к руке старика, тот его благословил. Крыся, которую Алюнь
опустил на пол, громко визжала у печки.
- Отчего ребенок кричит, Алексий?
Алюнь, не обращая внимания на вопрос хозяина, усердно греб кочергой в
почернелой от сажи топке.
- А завтра королевич Якуб приезжает, - сказал он вдруг.
- Откуда ты знаешь? - спросил ксендз Брым.
- Первые повозки уже приехали. Будет он жить у пана Ожаровского, за
местечком. Да и в корчме у Янко полным-полно.
Ксендз Брым покачал головой.
- Это ради вас, пан ксендз, народ собирается.
Ксендз Сурин не слышал либо не понял. Он стоял между столом и окном
прямой, как столб, задумчивый, словно прислушивался к внутреннему голосу.
Старик удивленно посмотрел на него и тронул за руку.
- На отпущение грехов съезжаются, - сказал ксендз Брым.
Гость все еще как будто не понимал.
- Ну, так я пойду, - сказал он, с явным усилием отрываясь от своих
мыслей. Отвесив поясной поклон, он вышел. Ксендз Брым, оставшись один, все
еще качал головой.
Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал
его.
- Юрай уже уехал, - сказал Казюк, - а я хочу проводить вас, пан ксендз.
- Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - теперь я и сам найду.
- Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, - молвил Казюк.
Ксендз улыбнулся.
- Мне все равно.
- Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз.
Ладно?
- Ладно, Казюк, - засмеялся ксендз. - Впрочем, я как войду в монастырь,
так выходить буду не часто.
- К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.
- Все?
- Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков
был день.
Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой,
рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.
- Вот здесь, - сказал он. - Отворит вам такая славная сестра, Акручи
звать ее. Она тут лучше всех...
Ксендз Сурин минуту помешкал.
- Прошу вас, пан ксендз, позвоните, - сказал Казюк.
- Ах да, - смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив
себя крестом, он дернул за веревочку.
- До свиданья, - попрощался Казюк. - Коли я вам понадоблюсь, паи
ксендз, я всегда тут, в корчме.
Ксендз с ласковой улыбкой взглянул на Казюка. Тот стоял в двух шагах,
высокий, статный. Растрепанные вихры торчали из-под овчинной шапки,
огромные руки свисали полусогнутые, заканчиваясь внизу длинными,
разлапистыми кистями. За его спиной виднелось в тумане местечко, через
вертушку то и дело проезжали всадники с тюками. Мир суетился, занятый
своими хлопотами.
- До свиданья. Оставайся с богом, - сказал ксендз Казюку.
Тут медленно, с тихим скрипом отворилась калитка, и перед ним появилась
высокая, румяная, улыбающаяся сестра Малгожата a Cruce [от Креста (лат.)].

5

- Ждем, ждем, - сказала сестра Акручи и поцеловала руку у ксендза
Сурина. - Мать настоятельница еще со вчерашнего вечера ждет. Она уже знала
о вашем приезде, отец капеллан, - добавила сестра с грустной улыбкой. - А
нынче велела сразу проводить вас в малую трапезную.
- Благодарю, я уже завтракал, - отказался ксендз Сурин, перекрестив
сестру и проходя в калитку.
- Нет, нет, - сказала сестра, - эта малая трапезная у нас вроде
приемной. Там мать настоятельница беседует с особо важными посетителями -
говорит, там никто ей не мешает. Пожалуйте, я пойду вперед.
Двигаясь сдержанно и плавно, сестра пошла вперед мелкими шагами, едва
колыхавшими сборчатую, тяжелую юбку.
Внутри монастыря было тихо и светло. Беленые стены, чистые, отдающие
деревом полы делали воздух прозрачным и благовонным. Слышались в нем и
особые монастырские запахи - легкий аромат ладана и какого-то целебного
бальзама. На светлых окнах стояли кое-где горшки с цветами. По коридору
сестра и ксендз прошли в приемную, там сестра Малгожата отворила дверцу в
решетке, разделявшей приемную на две половины, и ввела отца Сурина в
небольшую трапезную, смежную с приемной.
- Сейчас доложу о вас матери настоятельнице, - сказала она со своей
лучистой улыбкой и исчезла за дверью.
Комната была белая, светлая, на стене висело черное распятие, посредине
стоял небольшой стол. Отец Сурин окинул все это взглядом, на него повеяло
воспоминаниями, чем-то ушедшим в прошлое, и он глубоко вздохнул. Собраться
с мыслями он не успел, - отворилась дверь, и вошла мать Иоанна от Ангелов.
Шла она медленно, словно не направлялась к определенной цели, а просто
прохаживалась. Тщательно заперев за собою дверь, она неуверенной походкой
двинулась в сторону отца Сурина, который стоял у противоположной двери.
Была она маленького роста, худощавая. Просторное черное платье, большой
платок на голове, ниспадавший почти до пояса, большой белый воротник,
более широкий, чем обычно носят урсулинки, - все это, как догадался отец