Тимофеич пересчитал шкуры и записал цифру в блокнотик, который он носил на
груди наподобие креста. Моторист тем временем сполоснул пустой трюм
забортной водой, черпая ее ведром, и выгнал воду насосом, чтоб не замерзла.
Он увидел на дне трюма задохнувшегося белька, но не выбросил его Тимофеичу.
"Сделаю из него шапку, -- решил он. -- Все равно этот белек для плана ничего
не сделает".
бросали в воду. Чайки закружили над ними, выхватывая мясо прямо из рук.
неделю не настрелял бы столько...
форсунки дергать!
Тимофеич. -- А знаешь новую инструкцию: если, к примеру, отстрелишь у зверя
усы, мех идет по стандарту вторым сортом. А то и вовсе на кожу...
А у нас весь план на меху держится!
есть в пуле. Надо пятку у пули делать плоской, тогда меньше будет разрыв.
Может, поработал бы для согрева, а, Лазарь? -- обратился он к нему.
он еще что-нибудь? -- но стрелок больше ничего не сказал.
моторист. -- "Жарко мне!" -- передразнил он стрелка. -- Так, может, скинуть
тебя в воду, чтоб остудился?
"Акибе" тоже разругались из-за пустяка. И что вышло: столкнул один другого в
воду, а тот чуть было не утонул...
штурманам, что велит? Велит научить неумеющих плавать держанию в воде...
Теперь попробуй рассуди: а как ты его научишь плавать в этом море?
Тимофеич. -- И за него тоже. Вы инструкцию по техбезопасности подписали...
Только к чему вам молодые жизни зазря решать? Или неправду говорю...
удивился он. -- Вот чудо-то: бабочка...
в воздухе, летела бабочка
--Здешняя она, во льду живет. В полста седьмом, как мы ходили на Медный
сивучей стрелять, я их там, бабочек этих, много видел... Лазарь! -- крикнул
он. -- Ты куда?
какой-то дикий танец, -- он ловил бабочку. Та трепетала у него над головой,
возникая нечетким пятном то в одной, то в другой стороне. Уследить за ней
было трудно, но стрелок не отставал и один раз совсем было схватил ее, но,
будто не поверив в это, раскрыл кулак... Дело окончилось вот чем: стрелок,
карабкаясь по крутому горбу льдины, оступился и кубарем полетел вниз,
заскочив по грудь в глубокую лунку, наполненную водой. Подбежавшие старшина
с мотористом с трудом вытащили его оттуда.
а?
бы, Тимофеич... Ведь с ладони, с ладони улетела!
задыхаясь, вздрагивая от холода.
открывая остатки потных рыжеватых волос, мокрая телогрейка с пришитыми к
самому краю пуговицами была расстегнута -- стрелок не то чтобы был толст,
просто очень сильно развит в груди, -- а ниже на нем уже ничего не было:
сапоги он сбросил и сейчас стоял на них, а штаны, суконные портянки и
кальсоны скрутил жгутом и, выжимая воду, перекидывал жгут из руки в руку,
словно горящую головню...
Пойду запущу двигун, а то не могу я на него смотреть...
ее жечь?! А если ночью на кромку вынесет, что тогда? Ветер, посмотри,
вестовый...
-- Моторист остановился и, не глядя на Тимофеича, сплюнул себе под ноги.
они!
вокруг огласилось треском заработавшего двигателя. Моторист привязал шпагат
к румпальнику и стал помогать Тимофеичу укладывать шкуры обратно в трюм.
Стрелок, развесив на трубе глушителя мокрое белье, снова устроился на носу,
обернув телогрейкой голые ноги.
патроны, положил в него кусок тюленьего сала и поставил цинк на огонь, .а.
потом, когда сало растопилось, бросил туда несколько кусков тюленьей
печенки. Вскоре ужин был готов. Они начали есть, по очереди выхватывая
ножами из цинка дымившуюся печенку. Потом Тимофеич, отворачивая от огня
горбоносое, удлиненное бородой лицо, подтянул абгалтером раскалившийся цинк,
отвинтил крышку термоса и, наклонив цинк, вылил в нее кипевший жир.
части...
Поверишь, аж боимся друг на друга глядеть... -- Он достал из ватника конверт
и посмотрел на него так, будто проверял сотенную. -- Пишет, что с водой
плохо: колонка испортилась, за два квартала приходится бегать...
По правде сказать, -- признался он, -- и не видел я, как родились они, как
уехали... Знаю, что были дети, а теперь их нету... Ну, да что про них
говорить! Только б все тихо-мирно, а там выйду на. пенсию и буду свой
ревматизм лечить, -- Тимофеич приспустил сапог и ласково погладил худую, без
икры, ногу. -- Денег не мешало бы еще призапасить: долго жить собираюсь.
Теперь у нас главная жизнь должна начаться! -- с одушевлением говорил он. --
Теперь только для себя будем трудиться...
Слышь, мурло? А ну сбреши чего-нибудь...
пристроился рядом с ними на капоте. Какая-то перемена произошла в нем, и
былую скованность как рукой сняло. Более того: он прямо не находил себе
места от возбуждения -- лицо у него раскраснелось, он нетерпеливо ерзал,
поглядывая с дружелюбным удивлением то на старшину, то на моториста, будто
только сейчас познакомился с ними и был доволен этим знакомством...
жару, бабочек -- что там было...
орех там растет, лужок там и речка...
никак не могем ее поймать..."
бабочку ловить, а они следом бегут... А потом ребенок и говорит: "Папа, я не
хочу бабочку, потому что я хочу орех". А она ему: "Разве это папа, это же
чужой дядя!" -- говорит. Правду тебе говорю!
много, обожжешься! А ребенок сразу и укусил -- разревелся, ясное дело... Тут
она зачерпнула ладошами из речки и подносит ему: "Попей, -- говорит, --
легче станет". А ребенок: "Не хочу!" -- он, как я заметил, любил поперек
тебе делать... Тогда я стал воду пить у бабы из ладош, чтоб ребенка
заохотить, а она застеснялась и обрызгала мне лицо и тенниску... В общем,
поехал я тогда.