Чтение 7–й страницы книги ~Смиренное кладбище~

синяки...
Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со
Средней Азии насморка.
Была б жива, в золото одел бы, кормил бы из рук... Эх, мама! Умерла ты,
какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила... Нас с Васьком
травила... Васька посмирней, терпел, а я деру дал... Сперва по садам
околачивался - садов-то тогда полно было... Поймали раз, поймали два,,.
Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому
сказать, не поверят: варенье со стеклом слала - гостинчик!..
Воробей сопанул носом.
...Говорят, приметы не сбываются. Мишка, вон, болтает, Бога нет. Знает
он много, соплесос образованный... А Татарин, выходит, само собой убрался.
Два года назад.
...Тогда в домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и
вырубил в часовне, и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их
тогда с Мазутки пришло? Человек пять...
В больницу Воробей себя везти не дал - домой велел, неделю лежал, до
уборной дойти не мог: в банку все... И портрет мамин молодой над кроватью
просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину...
Через три недели - а то ишь, Бога нет! - тетя Маруся, что у церкви
подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с измятой головой сына, -
остального не было, разобрали Татарина товарищи по лагерю: зацепился с ними
когда-то. Вспомнили. А все - мама...
На поминках - тетя Маруся хорошо выставила - Воробей вдруг испугался
своей нечаянной веры в несуществующего Бога, Татарину потом почти за
бесплатно памятник маленький из Лабрадора сделал. Маленький не маленький, а
рублей двести тете Марусе сберег.
Или вот еще.
В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька-братан убивал его
ночью, пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел - три раза.
В больнице - сосед по койке потом рассказывал - врачи даже кровь
добавлять не стали - жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря
переводить? Ждали, помрет.
Хрен-то! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом... И горло еще потом
проткнули прямо в койке. Рубленое-то еще путем не залечив, когда припадок
случился после краснухи этой...
Так - живой же. О!
А то ишь специалисты: Бога нет... Кому нет...
Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен
появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в
Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама,
мама... Только вот сейчас, в тридцать, дошли до тебя руки. С пятьдесят
девятого так и лежишь. Могилка неприбранная... А все сивуха, сволочь!
Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.
- Сынок! - наскочила на него маленькая старушонка, - Ты здешний?
- Чего тебе? - рявкнул на бабку Воробей. - Заикой сделаешь!
- Землицы бы мне чуток... Болела я, давно не была - вся могилка
заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку...
- Слушай сюда, - Воробей доверительно склонился к старухе: - Нет земли,
ясно.
- А я видела - возят...
- Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нибудь и везут! Иди гуляй
лучше.
- Нет, милок, ты чего-то мудришь... Не хочешь помочь бабке... -
покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.
- Не верит, зараза, - взвился Воробей. - А врешь им - верят! Сволочи!..
- Леш! - негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. - Может,
привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему
трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.
Воробей неожиданно успокоился:
- Хрен с ней! Давай вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидел, -
засмеют.
Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки -
разуважил бабку.
- Сынок! Погоди, милый, - денежку-то! - бабка заковырялась, развязывая
узелок на платке. - На-ка, - она ткнула ему сухой кулачок.
- У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. - Мишка
приподнял локоть.
- Отвез? - спросил его Воробей в сарае.
- Рублец.
- Кидай в казну.
Мишка стряхнул с ладони грязь, полез в карман - трешка.
-- А говорил, рубель? - Воробей замер.
- Да я не смотрел... Сказала, рубль...
- Чего дуру гонишь? - вдруг заорал Воробей. - Что, она в карман тебе
лазила?!
- Да. Я ж говорю: руки грязные были...
- Бабке своей расскажи, Елизавете! Воробью мозги пудрить не хрена!
Ловчить начал?!
Воробья понесло. Он припомнил бутылку коньяка - презент
клиента-грузина, которую Мишка по недомыслию отнес домой, "завязавший"
Воробей всегда сам совал "освежающее" ему в сумку. Лицо Воробья побелело, он
тяжело дышал. Даже прикрыл глаза и сжал зубы так, что губы превратились в
прорезь. Видно было: старается не запсиховать из последних сил. Стал ноготь
кусать, рванул так яростно, что на пальце выступила кровь, а сам он дернулся
и затряс рукой в воздухе.
- Чего орешь, Алеша? - раздался за дверью веселый голос Стасика.
Воробей ногой отпихнул дверь сарая:
- Притырить решил! Дали трояк, а брешет - руп!
- Кто? Этот? - Стасик смерил Мишку нехорошим улыбающимся взглядом. -
Говорил, не приваживай "негров".
- Так ведь думаешь, человек, а он - сука! Знает, что и глухой...
- А чего ты, собственно, шумишь, Алеша? - ласково и тихо сказал Стасик.
- Дело-то простое: недодал "негр" монету - все! Разберемся...
Мишка почувствовал, как сразу похолодели ноги. Одно разбирательство он
уже видел.
Прошлой осенью, когда неизвестный еще Мишке Воробей лежал в больнице с
разрубленным черепом, кладбище разбиралось с его напарником Гариком.
Мишка тогда пахал на Гарика.
Раньше за главного был Воробей. При нем обязанности в бригаде были
четко распределены. Гарик "проясняет" с клиентами и нарубает доски. Воробей
руководит, ведает казной и отмазывает Гарика, если кто из кладбищенских
поднимает против него хай. И при них еще один-два "негра" на подхвате:
таскать цветники, мешать раствор, крошку мраморную промывать. Короче,
ишачить.
Гарик навестил Воробья в больнице: увидел, не выживет, и уверенный
взялся за дела. Без Воробья, а держится, как раньше, как при Воробье: с
часовней сквозь зубы цедит. А часовня и хоздвор - два разных профсоюза.
Клиент ведь сразу на хоздвор сворачивает, до часовни полкладбища пилить
хоздвор всех клиентов и перехватывает. Часовне только и остается - во время
захоронений прояснять. А много ль прояснишь, когда родственники не в себе.
Вот и получается, что у часовни заработок меньше, чем на хоздворе.
И народ там, в часовне, наоборот, позабористее, чем на хоздворе, меньше
двух раз никто и не сидел. А Гарик гребет и гребет, да еще, дурак, хвалится.
Да еще пьяная Валька притащилась у Гарика деньги требовать, Воробьеву, мол,
долю. А Гарик ей: накрылся твой Воробей и доля его. А сам его кулаками
прикрывался все это время: они, мол, и дохлого Ворьбья сто лет бояться
будут. И, главное, громко изъяснял, так чтоб слышали.
Не учел, что часовня не так Воробья боялась, как его, Гарика, не любила
с его бородой, образованностью и ленивым нездешним разговором.
Накрылась его карьера. Через две недели после Воробья Гарик сам
оказался у Склифосовского. И случилось это днем, в открытую, в рабочий день.
Мишка с Финном в тот день сидел в глубине хоздвора на штабеле длинных
труб: Петрович менял водопровод по всему кладбищу. За свой счет, кстати,
менял, иначе его б поменяли.
Финн, как обычно, был без работы, а Мишка ждал Гарика. Две мраморные
доски - Гарик вчера велел - были залиты в кронштейн. Окрепший за три дня
сушки цветник Мишка отшарошил прямо здесь, на хоздворе, еще до десяти, до
оживления.
Гарик обещал подойти к двенадцати: полтора часа кури да Петровичу на
глаза не показывайся: увидит - ткнет на мусор. А чужой мусор ворочать - хуже
нет. Оттого и поглядывал Мишка на ворота хоздвора: от Петровича прятался.
Тем более Гарик давно в контору не посылал, все жмется: завтра, завтра...
Из-за этого "завтра" с Борькой-йогом кипеж не весь базар подняли. Уж на что
Борька с Гариком чуть не приятели, Борька тоже с хоздвора и тоже
образованный, а вот сцепились. Борька его жидом обозвал: вцепился, говорит,
в монету, сам жрешь, а в контору - хрен. Смотри - доиграешься...
Вот и поехал Гарик сегодня японский магнитофон Петровичу для машины
доставать. Чтобы одним разом всю вину свою перед ним покрыть.
Стереофонический, с колонками. На обратном пути хотел еще к Воробью в
больницу заглянуть: может, помер уже.
...В полдвенадцатого со стороны железной дороги, не торопясь, на
хоздвор вошел Игорь Мансурович Искандеров, Гарик. Не поворачивая головы, он
кивнул Мишке с Финном, открыл сарай. Вышел оттуда переодетый, с
чемоданчиком-"дипломатом". В "дипломате" он носил скарпели - инструмент для
гравировки по граниту и мрамору. И молоток специальный. Под мышкой нес
полированную доску белого мрамора. Нес в угол двора. Там, вместо граверной
мастерской, на перевернутой вверх дном пустой бочке из-под бензина от
вырубал заказанный клиентами текст. Работа выгодная, цены за знак: на
мраморе полтинник, на граните - рубль.