Чтение 7–й страницы книги ~Дикая охота короля Стаха~

по ночам, звонит...

Приходят дни, и отходят дни... -

запела она глубоким дрожащим голосом.

Приходят дни, и отходят дни,

На свет наплывает тень.

Бьется Сказко с Кирдяем-Пацуком*,

Бьется и ночь и день.

Кровь от надсады с ногтей бежит,

Мечут пламя, и сталь звенит,

И упал Сказко, и покликал он:

"Где ж вы, други?" Не слышат они.

Любка Юрьевна голос узнала его,

Собрала свои могучий род.

И "побегли есмо" на конях они

До далеких рыжих болот.

* Пацук - крыса (бел.).

- А дальше плохо. Не хочу петь. Только и хорошего, что последние
строки:

И они любили друг друга,

И в согласьи их годы шли.

Пока солнце сияло над грешной землей,

Пока вместе в землю пошли.

Я был глубоко, от всего сердца растроган. Такое чувство бывает лишь
тогда, когда человек глубоко верит в то, о чем поет. И какая чудесная
старинная песня!

А она вдруг уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Честное слово, сердце
мое облилось кровью. Что поделаешь, я вообще непростительно жалостливый.

Не помню, какими словами я ее утешал.

Уважаемый читатель, до этого самого места я в своем рассказе был, так
сказать, суровым реалистом. Вы знаете, я небольшой охотник до романов в духе
мадам Радклиф и первый не поверил бы, если б кто рассказал мне о том, что
случилось дальше. И оттого тон моего рассказа резко меняется.

Поверьте мне, если б все это было выдумкой - я выдумал бы что-то совсем
иное. У меня, надеюсь, хороший вкус, а подобного ни один из уважающих себя
романистов не осмелился бы предлагать серьезным людям.

Но я рассказываю чистую правду. Мне нельзя лгать, это для меня слишком
личное, слишком важное. Поэтому буду рассказывать, как оно было.

Мы сидели некоторое время молча; камин догорал, и мрак поселился в
углах огромного зала, когда я взглянул на нее и испугался: такие широкие
были у нее глаза, так странно наклонена голова. И совсем не было видно губ,
так они побелели.

- Слышите?

Я прислушался. У меня тонкий слух, однако лишь спустя минуту я услышал
то, что слышала она.

Где-то в коридоре, слева от нас, скрипел под чьими-то шагами паркет.

Кто-то шел длинными, бесконечными переходами, и шаги то затихали, то
возникали вновь.

- Слышите? Топ-топ-топ...

- Панна Надзея, что с вами, что такое?!

- Пустите меня... Это Малый Человек... Это снова он... По мою душу.

Из всего этого я понял лишь то, что в этом доме кто-то развлекается
какими-то нелепыми шутками, что какой-то шалопай пугает женщину.

Не обращая внимания на то, что она вцепилась в мой рукав, пытаясь
удержать, я схватил каминную кочергу и бросился по ступеням к коридору. Это
было делом минуты, и я распахнул дверь ногой. Огромный коридор был
полутемный, но я хорошо видел, что в нем никого нет. Да, никого не было.
Были только шаги, которые звучали по-прежнему немного неуверенно, но
довольно громко.

Они были совсем близко от меня, но понемногу отдалялись в другой конец
коридора.

Что оставалось делать? Воевать с тем, кого не видишь? Я знал, что это
напрасная затея, но я швырнул кочергу прямо в то место, откуда слышались
шаги. Кочерга прорезала пустоту и со звоном упала на пол.

Смешно? Мне было в то время, как вы догадываетесь, не до смеха. В ответ
на мой достохвальный рыцарский удар что-то жалобно застонало, потом
послышались еще два-три шага - и все смолкло.

Только тут я вспомнил, что хозяйка осталась одна в огромном, скудно
освещенном зале, и поспешил к ней.

Я ожидал, что она потеряла сознание, сошла с ума от ужаса, умерла, но
только не то, что увидел. Яноуская стояла у камина, лицо ее было суровым,
мрачным, почти спокойным, с тем же самым непонятным выражением глаз.

- Напрасно вы бросились туда, - сказала она. - Вы, конечно, никого не
видели. Я знаю, потому что вижу его только я и еще иногда экономка. И Берман
видел его.

- Кого "его"?

- Малого Человека Болотных Ялин.

- А что это такое?

- Не знаю. Но он появляется, когда в Болотных Ялинах кто-то должен
умереть внезапной смертью. Он может ходить еще год, но он дождется своего.

- Возможно, - неудачно пошутил я. - Будет себе ходить еще лет
семьдесят, пока вас не похоронят правнуки.

Она резко откинула голову.

- Я ненавижу тех, кто женится. И не смейте шутить на эту тему. Это
слишком серьезно. Так погибли восемь моих предков - это только те, о ком
имеются записи, и всегда в них упоминается Малый Человек.

- Надзея Рамановна, не волнуйтесь, но наши предки верили, между прочим,
и в ведьмаков. И всегда находились люди, которые клялись, что видели их.

- А отец? Мой отец? Это не записи, это слышала, это видела я сама. Отец
был атеист, но в Малого Человека и он верил, до того самого дня, когда его
доконала дикая охота. Я слышала, понимаете?! Тут вы меня не убедите. Эти
шаги звучали в нашем дворце перед его смертью почти каждый день.

Что мне было делать? Убеждать ее, что это была слуховая галлюцинация?
Но я не галлюцинировал, я отчетливо слышал шаги и стон. Говорить, что это
какой-то хитрый акустический эффект? Не знаю, помогло бы это, хотя половина
слухов о привидениях в старых домах имеет в своей основе именно такие
фокусы. Например, известное привидение дворца Любомирских в Дубровне
обнаружилось, наконец, в виде сосуда с ртутью и золотыми монетами, который
какой-то неизвестный шутник лет за сто до этого замуровал в дымоход на
солнечной стороне. Как только ночной холод уступал место солнечному теплу,
почти во всех комнатах второго этажа начинался дикий вой и шуршание.

Однако разве переубедишь в этом глупенькую девчонку? Поэтому я с важным
видом спросил:

- А кто он такой, какой он, этот Малый Человек Болотных Ялин?

- Я его видела трижды и все издали. Однажды это было перед самой
смертью отца. Дважды - недавно. А слышала, может, сотню раз. И я не
испугалась, только последний раз, может... немножко. Я пошла к нему, но он
исчез. Это действительно маленький человечек, мне по грудь, он худой и
напоминает заморенного ребенка. У него грустные большие глаза, очень длинные
руки и неестественно вытянутая голова. Одет он, как одевались двести лет
назад, только на западный манер. Одежда зеленая. Он обычно скрывался от меня
за поворотом коридора и, пока я добегала, исчезал, хотя коридор совсем
глухой. Там есть только комната с давно заброшенным тряпьем. Но она
заколочена дюймовыми гвоздями.

Мне стало жаль ее. Несчастная, наверное, просто была на пути к
сумасшествию.

- И это еще не все, - осмелела она. - Может, триста лет не было в этом
дворце Голубой Женщины - видите, вон той, что на портрете. Семейные предания
говорят, что она утолила жажду мести, но я не верила. Это была не такая
особа. Когда ее в 1501 году волокли на казнь, она крикнула мужу: "Кости мои
не успокоятся, пока не подохнет последний змееныш вашей породы". И потом
почти сто лет от нее не было спасения: то чума, то неизвестно кем
подброшенная в кубок отрава, то смерть от ночных кошмаров. Она перестала
мстить только праправнукам... Но теперь я знаю, что она держит слово. Не так
давно ее видел Берман на заколоченном балконе, видели и другие... Не видела
только одна я, но это ее привычка: вначале показываться другим, а тому, кому
надо, только в смертный час... Мой род прекратится на мне. Я знаю. Ждать
осталось недолго. Они будут удовлетворены.

Я взял ее руку и крепко пожал, желая привести девушку в себя, чем-то
отвлечь от слов, которые она говорила будто во сне.

- Вы не должны беспокоиться. Если на то пошло, я тоже заинтересовался
этим. Привидениям не место в век пара. Я клянусь, что те две недели, которые
мне осталось здесь провести, я посвящу разгадке тайны. Ч-черт, какая-то
бессмыслица! Только не бойтесь.

Она слабо улыбнулась:

- Что вы... я привыкла. Такое происходит здесь каждую ночь.

И снова то самое, не понятное для меня, выражение лица, которое так
портило ее. Только теперь я понял его. Это был ужас, застарелый, темный
ужас. Не тот ужас, который заставляет на миг подняться дыбом волосы, а ужас,
который настаивается годами, который становится в конце концов обычным
состоянием, от которого не могут избавиться даже во сне. Несчастная была бы,
может, и недурна собой, если бы не этот постоянный, темный ужас.

А она, несмотря на то что я и так был рядом, придвинулась ко мне еще
ближе, чтобы только не видеть стоящей за спиной темноты.

- Ах, пан Беларэцки, это ужасно. В чем моя вина, почему я должна