во поглядывая на полку с недопитыми микстурами, на бескиотную Троеручи-
цу, в паучином углу. Потом Петр поднялся и пошел к отцу. Отец не спал и,
лежа на спине, глядел в потолок немигающими глазами.
вас нету. Сходи вот лучше в подвал, ребята туда убежали. Не наделали бы
чего над собой...
лавку, направо четыре темных ступеньки. По ним, знакомо-скользким, про-
щупывая темноту недоверчивой ногой, спустился Петр. Последняя, подгнив-
шая, треснула.
подвального мрака тянуло плотным теплым ветерком: картофель. Петр вошел,
дверца за ним запахнулась сама. Его обступил мрак, собственного пальца,
поднятого почесать переносье, не увидел Петр. Когда отворял дверь, отку-
да-то из глубины мрака услышал Петр глухой всхлип. Теперь стояло совер-
шенное безмолвие.
Пашка тебя звал!..
нула раздавленная картофелина.
темнота простуженным Пашкиным голосом.
мальчики? Ведь этого же, что вы подумали, не существует на свете! Вам
наговорили глупцы, которые сами ничего не знают. Ну, глядите. Видите,
кто я? - Он вспомнил про спички, достал коробок и зажег последнюю. Так,
с огнем в вытянутой руке, он сделал шаг вперед. - Я, Петр Зосимыч, ваш
товарищ, Петр. Я проведать вас пришел...
равду? Это нехорошо. Ты еще мальчик, я старше тебя.
мрак. - В Сибири уж плодятся такие, сам твой отец говорил.
ком глупо, а говорить, стоя перед ними, сидящими, было всего трудней.
ня-то вы ведь впервые видите. Почему же ты хочешь уколоть меня? Я такой
же, как и вы... - Петр хотел добавить "несчастный", но заменил "угнетен-
ным", а когда нашел это слово, было уже поздно говорить. Петр готов был
заплакать в ту минуту от этого мучительного недоверия тех, ради кого он
шел в тюрьму.
Сенька. Откуда ж ты узнал, что мы тут сидим?
насмешка.
он открыл полог, отец спит, в головах у него тикают часы. Он возьмет их,
но отец проснулся. - "Чего тебе?" - "Хотел время посмотреть"... Значит,
нужно будет перед тем остановить стенные часы и даже отвести стрелки
немного назад, для правдивости. Вдруг Петр отчаянно встряхнулся. - Но
позволь, мальчик, логика-то где же у тебя?.. - спросил он, сбрасывая с
себя тяжкий дурман Пашкиных слов. Во рту у Петра вдруг стало мерзостно,
словно заставляли его окурки жевать. - Я не понимаю, я совсем не понимаю
тебя!.. - торопливо затвердил Петр и еще шагнул вперед с вытянутыми ру-
ками. - Дайте-ка мне сесть рядом... и давайте, поговорим.
Пашка встал. - Пойдем, Сенька. И реветь довольно. А то еще хозяйская
картошка загниет...
стоял, оторопев от удивления. Потом он услышал ширкающий звук задвигае-
мого засова. Петр кинулся к дверце и сильно толкнул ее. Дверца, глухая к
его удару, как толстая чужая спина, не отмыкалась. Скользя на раздавлен-
ных картофелинах, Петр пошел в угол, где сидели мальчики. Там он нащупал
полурассыпанный мешок картофеля и сел на него, закрыв лицо руками. Мину-
ты через три он отвел руки, покачал головой и засмеялся. Смех его был
добрый смех, зла в нем не было...
ва, а по приходе оттуда тотчас же охватил его бредовой полусон. В ладо-
нях длительно и неровно жгло. Сеня убежал к Катушину, а Пашка все стоял
в своем углу, перед койкой. Он прилег, и тотчас же сознанье его потуск-
нело: словно вылили из стаканчика, и стаканчик самый разбили. Дыханье
захрипело, точно в грудь поместили большие, свирепые часы. Виделось,
будто стены раздвинулись, потом лениво покачались, потом пошли на Пашку,
грозя смять. Будто не стены идут, а две тысячи черных яловочных сапог,
вразброд, гулко и шаркающе идут. И при каждом самом мелком приближеньи
их больнее бился всем телом Пашка, пуще яря боль в руках.
восемь лет. День ладный, жаркий. Солнце висит над самым теменем. Небо
сине до черноты. Восток грозит дождем. Рядами идут осоловелые бабы и
бойкое гуторливое девье. Ребятишки - и Пашка вместе с ними - рыщут по
стежкам, выискивая ягоды.
щеки приспустив, глаза сощуря, заходила с опушки Кривоносова бора, шла -
как играла. Мерно выдавались плечо и грудь на взмахе, мерно вздыхали
травы, поникая под острым косьем. Тут Пашка перед ней, стоит и в траву
смотрит.
Опять:
словно лошадь вздумала закричать. Выглянула из-под платка Марфушка: и
впрямь подкосила паренька; из ноги его, повыше бабки, красная ручьится
кровь.
Сознанье Пашкино померкло. Потом ночь. Избяная духота пахла телятами.
Мухи бились в потолок. Возле сидел Сеня и совал в почернелый от муки
Пашкин рот кислый квадратик карамельки, сворованный с недавних помин по
деревенском богатее. Все забыл Пашка, все съедает, как ржа железо, тупая
человеческая боль.
тошно, Пашка молчит.
ной Пашкин лоб. Пашка сердится, глотает скудную слюну, открывает глаза.
бывало. Только непокорно слипаются глаза. Только руки: словно на кусочки
порублены, и каждый в отдельности горит. Непонимающе, пристально смотрит
Пашка в переодетого Сеньку и вдруг, догадавшись, испуганно отмахивается
перевязанной рукой.
его за вами посылал.
открывается сам собой.
доуменным смешком. - Что же ему там делать?..
дверь в сенцы. Пашка слышит, как осторожно спускается хозяин по сту-
пенькам, потом отодвигает засов подвальной двери.
подсказывает: Петр вышел из подвала, подслеповато щурится на коптилку,
протирает глаза длинными своими ладонями, улыбается, молчит.
тебя запер?
Пашке.
старший. Ужасно недоверчивый народ, папаша! - И опять, слышно, Петр сме-
ется.
Пашка в мучительный клубок сжимает свое четвероугольное тело и материной
кофтой, в которой приехал, закутывает голову: темя. В рот ему попала вы-
бившаяся пакля. Пашка отфыркивается в духоту кофты и ждет.