ворот видела, как он идет через двор - высокий, широкоплечий, в польских
защитного цвета джинсах и черном мешковатом свитере, - смотрела ему вслед и
не знала, заплакать или окончательно разозлиться. Решив, что плакать все же
не стоит, она разозлилась. Ну и пусть идет с кем хочет! Пускай теперь вообще
ходит с кем хочет и куда хочет.
вы ругались? Я ведь видела, как вы там стояли и ссорились.
год поссорилась, тоже мне ничего не сказала!
- Угадай чем.
стороны.
с Игорем поссорились? Я его укусила за нос.
было, и он вдруг говорит: "Можно тебя поцеловать?" Ну, я говорю: "Только
закрой глаза". Он, дурак, закрыл, а я его взяла и укусила за нос, за самый
кончик. Думала, осторожно, но, может, и не рассчитала - он как взвыл да, как
даст мне по шее! Контролерша, естественно, тут же нас вывела. Я так на него
обиделась...
нос, говорит, у млекопитающих очень чувствительное место...
ГЛАВА 3
чуть ли не каждую ночь с постоянством загадочным и необъяснимым, совершенно
необъяснимым, если учесть, что он не любил технику и вообще не имел к ней
никакого отношения. Собственной машины у него не было, да он никогда и не
мечтал о собственной машине, так что сны эти нельзя было объяснить даже по
Фрейду - как прорыв бушующих в подсознании страстей.
нелепом транспортном средстве - очень низком и длинном, вроде раскладушки на
колесах, - ехал очень быстро, прямо-таки мчался, и сердце у него замирало от
страха, потому что мчался он лежа почему-то на спине и мог видеть лишь
мелькающие над ним верхушки деревьев, а что делалось впереди - он и понятия
не имел; там могло делаться что угодно. И сознавать это было нестерпимо
страшно. Он хотел завопить, что хочет и не может остановиться, но голоса не
было, он не мог издать ни одного звука и уже весь сжался в предчувствии
неминуемого столкновения с чем-то ужасным, сжался так, что заныли все
мускулы, - и от этого проснулся.
вероятно, уже давно, а форточка была открыта с вечера, комнату чертовски
выстудило, и он спал, съежившись от холода. Облегченно вздохнув
(пронесло-таки на этот раз!), он нашарил край одеяла, натянул на голову,
полежал так с минуту, оттаивая, потом выглянул наружу одним глазом и
прислушался. За высоким закругленным сверху окном было серое бесцветное
небо. Шума дождя слух не уловил, но проезжающие внизу машины подозрительно
шипели покрышками - асфальт на Таврической улице был явно мокрым.
Санкт-Питер-бурх!
глазом, но теперь под одеялом стало жарко, и он вынырнул окончательно,
повернулся на спину, сунул сплетенные кисти рук под затылок. Да, уж выбрал
царь-плотник местечко для своего парадиза...
Впрочем, теперь уже недолго осталось: май на исходе, в середине июня
выезжают основные научные силы отряда, а там, следом за практикантами, и он
сам. Только таким вот безрадостным, чисто ленинградским утром можно в полную
меру оценить близкую перспективу полевого сезона.
камерального периода, блага городской цивилизации некоторое время радуют -
еще бы, асфальт, театры, телефон, - потом их перестаешь замечать, а проходит
еще месяц-другой, и от всего этого начинаешь понемногу становиться
неврастеником. Телефонные звонки в самую неподходящую минуту, очереди,
транспорт в часы пик, отравленный воздух... С начала апреля Игнатьев уже
мечтал о поле, как студентка, впервые собирающаяся на практику.
урезали. Режут, лиходеи, из сезона в сезон, хоть караул кричи. Так ведь не
поможет, кричали уже.
привычным отвращением обозрел потолок. Многолетняя пыль, скопившаяся в
завитках карниза, вида особенно не портила, напротив, она даже оттеняла
рельеф роскошной лепнины, как-то оживляя его. Но сам потолок требовал
побелки. А попробуй доберись - пять метров, шутка ли сказать. Ладно, потолок
еще потерпит, а вот полки завалиться могут. Игнатьев повернул голову и
оценивающе глянул на верхний ряд, плотно уставленный пожелтевшими
комплектами "Археологического вестника". Кажется, прогнулось еще больше.
Хорошо, если это произойдет днем, когда он на работе...
открытым окном. Небо оставалось безрадостным, хотя кое-где начинало уже
просвечивать, словно до дыр протертая ластиком серая бумага, а над
стеклянной пирамидой крыши Таврического дворца даже угадывалось нечто
оптимистично-голубоватое. Как знать, вдруг еще и распогодится!
от ледяного душа, его перехватила старуха Шмерлинг-младшая.
куревом?
давеча на кухне. Просто ежели это у вас единственная, то мы поделимся.
сумасшедшая старуха, курит еще больше меня. Это в ее-то возрасте. А куда это
вы нынче так рано собрались, коли не секрет?
бедняга становится такой же забывчивой и рассеянной, как и ее старшая
восьмидесятилетняя сестра. - В институт собрался, Матильда Генриховна, на
Дворцовую набережную.
кабалистическое такое выражение... черная суббота?
- сегодня у нас пятница. И, надеюсь, не черная.
чуя неладное. - Пятница, двадцать третье...
сердцах заявила Шмерлинг-младшая - Точь-в-точь моя Аннет! Нынче у нас
суббота, суббота, двадцать четвертое мая!
вчерашнее заседание ученого совета. - Действительно, пятница была вчера. Как
же это я...
выжила из ума, чтобы числа путать. Вам, Митенька, непременно следует
жениться.
тридцати начинает деградировать: либо он становится педантом и аккуратистом,
а точнее - занудой, как говорят ваши сверстники, либо постепенно
превращается в пыльное и рассеянное чучело. Вы пойдете по второму пути; это,
конечно, лучше первого, я понимаю, но все же и тут не стоит заходить слишком
далеко. Вас, кстати, недавно видели с какой-то весьма эффектной барышней.
вас еще и лаборантки такие обольстительные. Женитесь, голубчик, все равно
этого никому не избежать. А за "Беломор" благодарствую. Кофием напоить вас?
жилище, словно впервые его увидел. У самого входа, в похожем на альков
закоулке, помещался платяной шкаф, столик из польского кухонного гарнитура,
белый, с ярко-оранжевой пластиковой крышкой, и белый же висячий шкафчик для
Андреев Николай
Корнев Павел
Курылев Олег
Свержин Владимир
Каргалов Вадим
Браун Дэн