спросил:
себе.
держитесь в стороне. Пойдемте, я покажу, что вам надо делать.
понравилась.
конторскую книгу в кожаном переплете. - Это налоговая книга, по ней вы
будете составлять налоговые извещения, вот на таких бланках. Вот кассовая
книга, сюда будете вписывать полученные чеки, а потом переносить суммы в
налоговую книгу.
мучить желание выйти на волю, на солнце. Я почувствовал, что работа в
конторе отрывает меня от мира, что, запертый в четырех стенах, я теряю связь
с землей. Там, за стеной, поют птицы, растут деревья и цветы, но все это не
для меня. День, целый день моей жизни был потерян безвозвратно.
том, как будет меняться лицо неба и земли, в зависимости от времени года, а
меня при этом не будет. Только в воскресенье я буду видеть результаты
свершившегося за неделю чуда, но никогда, никогда не увижу чудесного хода
этих изменений.
чувствовал себя в тюрьме. у меня всегда было странное чувство, что только
земля может дать мне силы, - земля и то, что произрастает на ней. Источник
творческой энергии, из которого я жаждал черпать, находился вне этих стен.
Он таился в деревьях, в солнечном свете, в зеленых зарослях. Он
отождествлялся в моей душе с красотой, музыкой, смехом детей, игравших на
лужайке летним вечером.
почувствовал, что сила, необходимая будущему писателю, придет только с
пониманием людей. Я должен узнать людей так же близко, как знал деревья и
птиц.
набросать в нескольких фразах портреты людей, с которыми встретился в
гостинице, но наброски показались мне безжизненными, и я их тут же изорвал.
смотреть, как меняются в свете заходящего дня очертания горных вершин и
стройных эвкалиптов; мысли легкие, поэтичные, проносились в моей голове.
Овцы, щипавшие траву на лугу внизу, четко рисовались в последних лучах
солнца. Воздух был напоен запахом сена; на склоне ближайшего холма стояли
стога; собачий лай доносился с отдаленной фермы. Мне казалось, что я, как
птица, лечу над желтеющими пастбищами и деревьями. Я кружился в небе, и
воздух жужжал у меня в ушах чуть слышно, как жужжит пчела.
подождал, пока Артур распряг и накормил лошадей. Потом мы вместе вошли в
гостиницу, и он перенес мои вещи к себе.
может, и ничего, а в субботу какая-нибудь девка уж обязательно заглянет
туда. Место тут странное, ты таких, верно, и не видывал. У меня тебе будет
спокойнее.
зеркалом, платяной шкаф и умывальник! Старый матросский сундучок со
скромными сокровищами Артура примостился у стены.
пристроился у самой его кровати. Стол был покрыт грязной белой скатертью, на
нем в беспорядке стояли жестянка с табаком, коробка с папиросной бумагой,
крышка от банки, полная окурков, эмалированный подсвечник с огарком свечи. В
подсвечнике среди обгоревших спичек лежали два дохлых клопа.
разговаривали. Он рассказывал мне разные случаи из своей жизни, и этим
рассказам суждено было на долгие годы окрасить мое восприятие окружающего
мира. Много вечеров подряд я жадно слушал его. Простодушие часто мешало
Артуру понимать смысл пережитого им. Многое из того, что было в его жизни,
внутренне обогатило его. И только рассказывая и видя, какой инк рее эпизоды
его жизни вызывают у слушателя, он начинал осознавать все значение их и
по-новому открывал их для себя.
грань между добром и злом проходила достаточно четко. Но грязь жизни,
которая оставляет следы в душе большинства людей, не коснулась его.
себе, он весь обращался в слух и не сводил с меня глаз. Смысл моего рассказа
он усваивал медленно, часто повторял: "Скажи-ка еще раз". Но, поняв, что
именно я хочу сказать ему, он уже не забывал моих слов.
отмахивался от них, а размышлял над ними и постоянно возвращался к ним. Мне
льстило, что он так серьезно относится ко мне. Когда я сказал ему, что
мечтаю стать писателем, он ни на секунду не усомнился, что так оно и будет.
С тех пор в его представлении я уже стал писателем.
любое замечание по моему адресу и совершенно не переносил, когда кто-то
начинал жалеть меня. В этих случаях он сразу приходил в ярость и кидался мне
на защиту. Стоило кому-нибудь в разговоре со мной упомянуть слово "костыли"
или "калека", Артур сразу бросал все свои дела, подходил ко мне и ждал, в
каком направлении пойдет разговор. Если мой собеседник был настроен
дружелюбно, Артур спокойно уходил.
случаях Артур всегда оказывался поблизости, готовый при первом непристойном
слове или жесте позвать меня и увести. Для меня Артур был высшим
авторитетом, скалой, за которую я должен был держаться в этом беспокойном
житейском море.
подолгу разговаривал с ним и докладывал во всех подробностях, что произошло
со мной за неделю. Отцу Артур очень нравился, и он всецело поручил меня
заботам моего нового друга.
моем присутствии он никогда не употреблял этого слова.
Мельбурне. Предки его были гугенотами и когда-то бежали из Франции в Англию.
Отец и мать Артура вскоре после того, как поженились, покинули Англию
навсегда. Оба они умерли.
два шиллинга казались мне богатством"). Ему не сиделось на месте, тянуло
посмотреть другие страны, и он постоянно торчал в порту, наблюдая, как
разгружают пароходы. И вот однажды, когда в порту бросило якорь парусное
судно "Арчибальд Рассел", он пошел к агенту по найму и, после короткой
беседы с капитаном, был принят в качестве юнги. Когда через несколько недель
"Арчибальд Рассел" вышел в море, Артур был на его борту; так начались его
скитания по морям и океанам.
независимости. Лицо его загорело и обветрилось, на нем появились шрамы -
следы схваток, в которых он отстаивал то, что считал справедливым. Он плавал
на многих судах.
предъявлялись требования об улучшении условий, от имени судовой команды
обычно выступал Артур.
людей на мачтах по ночам качало как на гигантских качелях.
так и ходят под тобой, а руки у тебя немеют от холода. А в следующий момент
мотнет тебя, перелетишь над палубой, и опять над морем, только с другой
стороны, и одна только мысль: как бы не разжать пальцы, - а то тут тебе и
крышка.
темноте, и все... Ничего не видно было, только и слышен был крик.
фосфатами. Раз судно затерло льдами у Лабрадора, пришлось зимовать там. Все
дни напролет | экипаж разбивал льды, которые угрожали раздавить корабль.
Случалось им возить надгробья из португальского города Опорто, перевозить
турецких паломников через Красное море.
чтобы вытащить трупы. А паломники не выдавали своих мертвых, кричали, мешали
выносить. Кажется, никогда я не забуду этот трюм, этот смрад. Не знаю, как
люди могли там дышать. По-моему, следовало расстрелять владельца такого
судна.
армию и после специальной подготовки стал снайпером.
Выходит, я воевал за того самого сукиного сына, забыл его фамилию,
фабриканта, который снабжал обе стороны! А нам голову морочили - уверяли,
будто мы сражаемся "за свободу". Помни, Алан, ничего нет хуже войны. В
Буджолд Лоис
Корнев Павел
Круз Андрей
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Афанасьев Роман