Чтение 7–й страницы книги ~Я умею прыгать через лужи~

- Ступай, Мик, займи сиделок разговорами. - А отцу он пояснил: - Сами
знаете: собака в больнице... Они ведь не понимают... Вот в чем дело.

- Да, это так, - сказал отец, - но хватит и пяти минут. Ведь это для
него все равно что глоток воды в жару...

ГЛАВА 4

Я уважал взрослых. Я думал, что они способны преодолеть любую трудность
и обладают большим мужеством. Они могли починить любую вещь, они все знали,
они были сильными, на них можно было положиться. Я с нетерпением ждал того
времени, когда вырасту и стану таким, как они, - настоящим мужчиной.

Мой отец казался мне в этом смысле образцом. В тех случаях, когда он,
но моему мнению, вел себя так, как настоящему мужчине вести себя не
положено, я был уверен, что он делает это сознательно и лишь с единственной
целью - позабавить окружающих. Я был уверен, что он всегда сохраняет власть
над собой.

Этим объясняется и то, почему я не боялся пьяных.

Когда отец напивался (что случалось редко), я был уверен, что, хотя он
предстает перед всеми в ином виде, чем обычно, на самом деле оп по-прежнему
остается трезвым и взрослым и лишь скрывает это от других.

Я с восхищением смотрел на него, когда, вернувшись домой после
затянувшегося посещения трактира, он обнимал мать и с возгласом: "А ну-ка!"
- начинал кружить ее по кухне в диком танце, сопровождая его оглушительными
выкриками. Для меня пьяный был лишь веселым, говорливым, хохочущим
человеком, который пошатывался нарочно, для забавы.

Однажды вечером две сиделки ввели в пашу палату пьяного, доставленного
в больницу полицией. Я смотрел на него с удивлением и испугом, потому что он
был во власти какой-то силы, с которой не мог совладать. Его била дрожь, из
раскрытого рта вяло свисал язык.

Когда его проводили через открытую дверь, он посмотрел на потолок и
закричал:

- Эй, ты, что ты там делаешь? А ну, слезай! Сейчас я с тобой
разделаюсь!

- Там ничего нет, - сказала одна из сиделок. - Идите же!

Он шел между ними, как арестованный, то и дело сворачивая к стене,
словно слепая лошадь. Наконец они довели его до ванны,

После ванны его уложили на кровать рядом с постелью, Мика и дали ему
снотворное. Глотая лекарство, он издавал какие-то странные звуки и кричал:

- К черту! - И, словно жалуясь кому-то, добавил: - Это яд, страшно
ядовитая штука.

- Теперь лежите спокойно, - приказала сестра. - Никто вас здесь не
тронет. Скоро вы уснете.

- Фараоны хотели свалить все на меня, - бормотал он. - Мой приятель
напал на меня первым... Да, да, так оно и было... А где я, черт возьми? Вы
сестра, правда? Да, это так... Здравствуйте... А мы уже месяц гуляем... Я
прилягу... Сейчас буду лежать спокойно.

Сестра, положив руку ему на плечо, мягким движением заставила его
опуститься на подушку и немного погодя вышла из палаты. Когда дверь за ней
закрылась, он сперва лежал спокойно в воцарившемся полумраке, затем вдруг
присел на кровати и стал рассматривать потолок. Он оглядел стены, осмотрел
пол, ощупал железную раму кровати, словно исследуя прочность капкана. Тут он
заметил Мика, который созерцал его с высоты своих подушек.

- Здорово, - сказал он.

- Здорово, - отозвался Мик. - Допился до чертиков?

- Было дело, - коротко ответил пьяный. - А какая такса в этом
заведении?

- Бесплатно, - сказал Мик. - Тут тебе лафа!

Пьяница что-то проворчал. У него были толстые, дряблые щеки, заросшие
серой щетиной; воспаленные глаза покраснели, веки распухли, словно от слез.
Нос у него был большой и мясистый, весь усеянный крупными темными порами, в
которых, казалось, прятались корни волос,

- Я тебя где-то встречал, - сказал он Мику. - Не бывал в Милдьюре? А
может, в Оверфлоу, Пайэнгл, Берке?..

- Нет, - ответил Мик и полез в свою тумбочку за папиросой. - Никогда
там не бывал.

- Ну, тогда я тебя не знаю.

Он сидел, уставившись перед собой неподвижным взглядом. Руки его
непроизвольно перебирали одеяло. Вдруг он в испуге зашептал:

- Что там такое? Взгляни: возле стены. Оно движется.

- Это стул, - сказал Мик, посмотрев туда.

Пьяница быстро лег и натянул одеяло на голову. Когда я увидел, что он
делает, я тоже спрятал голову под одеяло.

- Эй! - окликнул меня Макдональд, но я не пошевельнулся. - Эй, Алан!

Я выглянул из-под одеяла.

- Не бойся, - успокоил он меня. - Он закутил, и у него белая горячка.

- Что это такое? - спросил я дрогнувшим голосом.

- Выпил лишнее, вот ему и мерещится всякая чертовщина. Завтра он придет
в себя.

Но я так и не смог уснуть, и, когда ночная сиделка приняла дежурство, я
сел и стал смотреть, как она обходbт палату.

- Подойди-ка сюда, сестричка, - позвал ее пьяница - Я хочу тебе кое-что
показать. Захвати свечу.

Она подошла к его кровати, высоко подняв фонарь, чтобы лучше видеть. Он
отвернул одеяло и крепко прижал палец к своей обнаженной ноге.

- Смотри! Я его поймал. Смотри.

Он приподнял палец, сиделка наклонилась к нему, и фонарь ярко осветил
ее лицо. Она раздраженно махнула рукой.

- Это бородавка, - сказала она. - Спите.

- Нет, это не бородавка! Смотри, она движется.

- Спите, - повторила сиделка и ласково похлопала его по плечу.

Она укрыла его одеялом. Вид у нее был такой спокойный и хладнокровный,
что все мои тревоги улеглись. Скоро я уже спал.

На следующее утро, еще не совсем очнувшись ото сна, я стал думать о
яйцах, лежавших в ящике моего столика. Я пересчитал их лишь вчера, но сейчас
в полусне никак не мог вспомнить, сколько их было.

Больничный завтрак мы съедали без всякого удовольствия.

- Ешь, только чтобы не умереть с голоду. Иначе озолоти меня, чтобы я
прикоснулся к такой еде, - как-то объяснил Ангус новенькому.

Этот завтрак состоял из тарелки каши и двух тоненьких ломтиков хлеба,
слегка намазанных маслом.

Те из больных, кто мог себе позволить покупать яйца, и те, у кого были
друзья или родственники, имевшие своих кур, хранили в тумбочке запас яиц.
Они дорожили ими, как сокровищем, и огорчались, когда оставалось одно или
два яйца.

- Запас-то мой на исходе, - говорили они, с хмурым видом заглядывая в
тумбочку.

Каждое утро палату обходила сиделка с кастрюлей в руках.

- Давайте яйца; кому сварить яйца на завтрак?

Услышав этот возглас, больные поспешно приподнимались и тянулись к
тумбочкам: одни - морщась от боли, медленно, другие - мучительно преодолевая
слабость. Приоткрыв ящик, они засовывали руку в пакет из оберточной бумаги
или в картонную коробку, где хранились яйца. Прежде чем отдать их сиделке,
они писали на каждом свою фамилию, а потом сидели нахохлившись, перебирая их
в тусклом утреннем свете, словно печальные птицы в больших гнездах.

Надписывать яйцо было необходимо из-за споров, которые нередко
возникали после варки, когда, например, владелец запаса больших с коричневым
оттенком яиц вдруг получал болтун. Некоторые больные гордились свежестью
доставленных им яиц и подозрительно нюхали их после варки, утверждая, что им
подсунули чужое, лежалое яйцо. Те больные, кому нечего было положить в
кастрюлю, смотрели на эту утреннюю церемонию с грустью, к которой нередко
примешивалось раздражение. Потом они откидывались на подушки, охая и жалуясь
на дурно проверенную ночь. Многие делились емкими запасами с этими
несчастливцами.

- Вот три яйца, - говорил сиделке Ангус. - Одно для Тома, одно для
Мика, одно для меня. Я их все надписал, и скажи повару, чтобы он не варил их
вкрутую.

Яйца всегда возвращались крутыми. Рюмочек для них не полагалось, и
горячее яйцо приходилось держать в руке.

Мать присылала мне каждую неделю десяток яиц, и мне доставляло большую
радость, если я мог крикнуть соседу по палате: "Том, я положил яйцо и для
тебя!" Мне нравилась улыбка, которая при этих словах появлялась на его лице.
Мой десяток быстро исчезал, и тогда Ангус брал меня на свое попечение.

- Ты слишком щедро швыряешься яйцами, - говорил он в таких случаях. -
Побереги хоть несколько штук для себя. Мои запасы кончаются.

Я старался сообразить, кому из больных следует дать яйцо, и вдруг
вспомнил о новичке - сейчас при свете дня он уже не казался таким страшным.
Я проворно сел и посмотрел на его кровать, но он лежал, укрывшись одеялом с
головой.

- Что это он делает? - спросил я Ангуса.

- Ему все еще мерещится бог весть что, - ответил Макдональд,
разворачивая маленький кусочек масла, который он достал из ящика. - Ночью он
чуть совсем не рехнулся. Раз даже соскочил с кровати. Мик говорит, что
сейчас он слаб, как котенок.

Мик сидел и зевал, сопровождая каждый зевок болезненным стоном.

Почесывая грудь, он поддакнул:

- Куда уж слабее... И не удивительно... Из-за этого типа я полночи глаз
не сомкнул. А ты как спал, Мак?

- Плохо. Опять боли мучили. И никак не разберу, что это такое. Они не
от сердца, потому что болит справа. Я говорил врачу, а он мне так ничего и