Чтение 7–й страницы книги ~Последняя любовь в Константинополе~

-- Ты будешь кричать.

-- Кричать? Зачем мне кричать? Если бы эти губы были немы,
и твоя любовь была бы глуха.

-- Знаешь, как говорят: прими кровь мою и тело мое, и я
стану жертвой за тебя и искуплю тебя. Но ты должна верить мне.
А ты не веришь, что будет больно.

-- Почему будет больно?

-- Из-за моей помощи. Во всяком случае, в первый раз...
Можно ли расстегнуть пуговицы на твоей рубашке языком?

-- Зачем их расстегивать языком?

-- Потому что, пока они застегнуты, я не смогу тебе
помочь...

В этот момент Софроний Опуич начал тихонько одеваться;
натягивая сапоги, он слышал последние слова своей сестры; это
был шепот, который ни на одно мгновение не превратился в крик:

-- Помогите! Насильник! Ох, господин мой, не делайте со
мной этого, прошу вас! Помогите! Какой ты тяжелый, слезь, мне
нечем дышать, что ты меня так придавил... Колется, не трогай
здесь, щекотно... какой же ты волосатый, что ты делаешь?
Захлебнусь твоей слюной, убери губы, полный рот натекло...
Откусишь, пусти! Давит... На помощь, убивают!.. Так это и есть
кровь и тело?.. Ох, господин мой, не делайте со мной этого. Ох,
господин мой, прошу вас...

Поручик Софроний Опуич тихо, как вор, крался по своему
собственному дому. В зале, где находилась входная дверь, горела
свеча, воткнутая в пупок небольшой ковриги хлеба, а на
серебряном подносе лежали пасхальные яйца. Он взял одно яйцо,
расписанное узорами, такое крупное, как будто его снес петух,
быстро оседлал коня и в парадной форме французской кавалерии
поскакал прямо к дому Петры. Разбудил ее, дал яйцо и сказал,
что заехал проститься, а потом спросил:

-- Скажи, что связывает нас, Опуичей, с Тенецкими из
Земуна?

-- Неужели ты не знаешь? Это началось во время последней
войны, еще в прошлом веке. В том самом 1797 году, когда пало
венецианское государство. Тогда встретились твой отец и Пахомий
Тенецкий, отец того самого Паны Тенецкого, который сейчас
подмял под себя твою сестру.

-- И какие же это отношения?

Петра поцеловала его на прощание и в тот момент, когда
губы их соприкасались, прошептала беззвучно:

-- Такие, что хуже не придумаешь.

Софроний скакал на северо-запад и чувствовал, что у него
гость. Маленький голод стонал у него под сердцем, как
неутоленное желание, а может, это была слабая боль, которая
скулила в нем, как голод.

Четвертый ключ. Император

Пахомий Тенецкий был из тех самых Тенецких, которые в двух
поколениях дали двух прекрасных художников, он был из тех
Тенецких, которые знали, что у Веласкеса можно найти 27
оттенков черного цвета. В Земуне они поселились в 1785 году,
когда Георгию Тенецкому заказали портреты известных Караматов.
Пахомий Тенецкий, принадлежавший к побочной ветви этого рода,
по матери был поляк. И, вероятно, именно благодаря ее крови
обладал музыкальным талантом. Ему досталась в наследство
мастерская по отливке колоколов, но он не стал заниматься ею, а
отправился в Будим учиться музыке.

Еще ребенком, то есть тогда, когда в снах ему не являлся
никто из усопших, Тенецкий принял необычное решение. Он очень
хорошо играл на кларнете, и радость, которую он испытывал от
игры, однажды пробудила в нем такую жажду жизни, что он решил,
неожиданно для себя самого, жить так долго, как только это
возможно. Как говорится -- вечность и еще один день. Каким
образом этого достигнуть, он не знал, и никто не мог открыть
ему эту тайну, однако Пахомий ощутил, что полон решимости и
необузданного желания все подчинить этой цели. Он задавался
вопросом: что человек утрачивает сначала -- тело или душу? К
тому же он слышал, что та самая "вечность" из известной
поговорки касается души, а "еще один день" -- тела. При этом,
как сказал ему священник, в этих сложных расчетах, которые так
занимали Тенецкого, гораздо легче было утратить "вечность", чем
"еще один день".

Позже, став взрослым, Пахомий Тенецкий учился музыке в
Вене, ноги его стали горячими, как горящая лампада, так что в
дождь от обуви его шел пар, а одна рука всегда была ледяной,
так что ею, а не пивной кружкой он остужал разгоряченные щеки.
Он больше всего любил композиции Paisiello и мог поделить все
воспоминания о Земуне, Пеште и родителях на горячие и ледяные.
Он был уже женат, имел двух сыновей, Пану и Макария, и дочь
Ерисену, когда услышал от кого-то из своих друзей случайно
произнесенную фразу, которая резко изменила всю его жизнь.
Фраза эта звучала так: "Дольше всех живет тот, кто убил больше
всего людей".

Пахомий Тенецкий на другой же день начал упражняться. Но
это был уже не кларнет, не Paisiello и не Гайдн. Он упражнялся
в стрельбе из ружья. Правда, некоторое время он все же
колебался, выбирая между музыкой и войной, но невероятная
ловкость его пальцев, годами упражнявшихся с кларнетом,
оказалась исключительно полезной и в другом, новом деле. Эта
ловкость позволила Тенецкому быстро стать одним из лучших
стрелков в Вене. И не только это. Холодные и горячие
воспоминания Тенецкого, одна холодная и другая горячая рука
были как будто созданы для этого нового искусства Пахомия.
Такие свойства делали его непревзойденным и, что в деле
стрельбы еще важнее, непредсказуемым мастером. Люди, вместе с
которыми он ходил на стрельбы, начали побаиваться его, а
некоторые даже избегать.

-- Он стреляет, как будто на кларнете играет, -- шептали у
него за спиной, -- с таким не совладать никому.

Так оно и было. Как только началась новая война, та, в
которой французы в 1797 году уничтожили Венецианскую
республику, Пахомий Тенецкий подкоротил свои семилетние усы,
уложил ружье в обитый бархатом футляр, как будто это был
кларнет, и пошел служить в австрийскую армию. Его сразу
отправили воевать, и в одном из первых же боев он
продемонстрировал свою чудовищную ловкость в обращении с
оружием, а кроме того спас, а вернее, взял в плен сидевшую в
одном подвале черноволосую девушку. С тех пор он постоянно
возил ее за собой. Он не знал о ней ничего, не знал, понимает
ли она его язык, умеет ли писать, но считал, что скорее всего
-- нет. Вместо того чтобы что-нибудь сказать ей при первой же
встрече, он влепил ей оплеуху, потому что слово можно оставить
без внимания, а оплеуху нельзя. Таким образом, они с первого
дня без лишних разговоров поняли друг друга.

Она упорно молчала, мало ела и становилась все красивее.
Он не знал ни ее имени, ни какой она веры. Не знал он и того,
невинна она или нет, потому что любовью с ней не занимался. Но
каждый вечер, как только начинало смеркаться, она должна была
сосать его. Девушка мазала кроваво-красной помадой отверстия
своих ушей и делала то, что он от нее требовал, прикасаясь к
нему легкими движениями пальцев и губ и не показывая при этом
никаких знаков ни отвращения, ни удовольствия. Чем дольше
длились их отношения, тем более продолжительными и необычными
становились эти сеансы. Иногда Тенецкому казалось, что ее
прикосновения и ласки напоминают ему что-то такое, чего он
никак не может вспомнить. Впрочем, у него не было времени
ломать голову над такими вещами. Он просто махнул на все это
рукой, решив, что судьбу женщины всегда решает ее "да", а
судьбу мужчины -- его "нет". Война против Франции становилась
все более ожесточенной, и о Пахомии Тенецком уже заговорили
многие. Вскоре вокруг него образовалось пустое пространство,
соответствующее досягаемости его выстрела, так же как уже было
на стрельбище в Вене. Его боялись и по ту, и по другую сторону
линии огня. А он что хотел, то и делал. И если то, что он
слышал в молодости, было правдой, то продолжительность его
жизни увеличивалась с каждым днем... Но тут вдруг его командир
сказал:

-- Здесь тебе делать больше нечего. Здесь нет никого, кто
был бы тебе под стать. Никого, с кем бы ты мог действительно
помериться силой. Так ты опустишься и утратишь свое мастерство.
Что это за донесение? Сам посуди: "И дрались мы с шести часов
утра и до десяти часов, и одних мы в воду загнали, и они там
утонули, других в лесу порубили, третьих на деревьях
перестреляли, а некоторые бежали, и мы захватили десять знамен
неприятельских и трубы". Неужели тебе такими делами заниматься?
Для этого есть другие. А ты собирайся в дорогу. В другом месте,
к северу отсюда, есть равный тебе, может, даже и лучший, чем
ты. Только имей в виду, он не на нашей, а на французской