...Четвертый, резервный день оказался у нас абсолютно свободным. Закончив
работу и не представляя, чем бы еще заняться, мы взяли напрокат
автомобиль, отправились за город и до самого вечера катались на лыжах.
Вечер провели в кабачке за ужином и сакэ. День прошел размеренно и
неторопливо. Рукопись репортажа я передал фотографу, чтобы тот увез ее в
Токио: всю дальнейшую работу можно было доделать и без меня. Уже перед
тем, как заснуть, я позвонил в городскую справочную Саппоро и попросил
телефон отеля "Дельфин".
Номер мне сообщили сразу.
Я сел в постели, едва дыша. Теперь хотя бы известно, что отель "Дельфин"
еще не разорился. Хоть за это можно не беспокоиться. На самом деле, он мог
разориться когда угодно - и никто бы не удивился. Я перевел дух и набрал
записанный номер.
Трубку сняли почти мгновенно - после первого же гудка. Так, будто сидели и
с нетепением ждали моего звонка. Я даже слегка опешил. Что-то здесь явно
не так. Слишком гладко, слишком профессионально.
Мне ответила молодая девица. Девица? Что за бред? Отель "Дельфин" - не из
тех, где за стойкой сидят молодые девицы!
- Отель "Дельфин" к вашим услугам! - прощебетала она.
Совершенно сбитый с толку, я на всякий случай уточнил адрес отеля.
Прежний. Значит, наняли себе девицу? Ну, что ж. Дело хозяйское. Не стоит
на этом зацикливаться...
- Я хотел бы заказать у вас номер, - сказал я девице.
- Вы очень любезны. Одну секунду, соединяем вас с дежурным по размещению!
- с хорошо натренированной жизнерадостностью пропела она.
Дежурный по размещению?! В голове моей началась какая-то каша. С этого
момента я уже не пытался подыскать происходящему никаких объяснений. Что
же, черт побери, стряслось с отелем "Дельфин"?
- Извините за задержку, дежурный по размещению слушает! - выпалил молодой
мужской голос. Энергичный и приветливый. Образцово-показательный голос
профессионала гостиничной службы.
Отогнав сомнения, я заказал одноместный номер на трое суток и продиктовал
ему свои имя и номер телефона в Токио.
- Ваш заказ принят! Одноместный номер на трое суток с завтрашнего числа! -
отрапортовал Дежурный По Размещению.
О чем еще спросить его, я сообразить не успел - а потому поблагодарил и в
замешательстве повесил трубку. Повесив же ее, ощутил, что замешательство
лишь усилилось. Какое-то время я сидел без движения, уставившись на
телефон. Так и чудилось, будто сейчас кто-нибудь позвонит и объяснит мне,
что происходит. Но никакого объяснения не последовало. Ладно, махнул я
рукой. Будь что будет. Сам поеду и на месте во всем разберусь. Все равно
ведь придется поехать. Обратной дороги нет. И выбора не остается.
Позвонив на первый этаж, я попросил у дежурного расписание поездов на
Саппоро. Завтра в полдень как раз отходил один скорый. Затем я позвонил
горничной, заказал в номер полбутылки скотча со льдом и стал смотреть
телевизор. Шел какой-то западный боевик с Клинтом Иствудом. За весь фильм
Клинт Иствуд ни разу не улыбнулся. Картина закончилась, я допил виски,
погасил свет, заснул - и до рассвета не видел ни единого сна.
* * *
За окном вагона тянулись сплошные снега. Я попробовал глядеть в окно, но
сразу заболели глаза. Никто из пассажиров глядеть в окно не пытался. Все
знали: кроме снега, все равно ничего не увидишь.
Утром позавтракать я не успел, и потому, не дожидаясь обеда, отправился в
вагон-ресторан. Заказал себе пива и омлет. За моим столиком мужчина лет
пятидесяти в костюме и туго затянутом галстуке тоже пил пиво, заедая
сэндвичем с ветчиной. Внешне он сильно смахивал на типичного
специалиста-технаря - технарем и оказался. Первым начав разговор, он
сообщил, что работает инженером в Силах Самообороны и занимается
техобслуживанием военных самолетов. Потом очень подробно рассказал мне,
как советские истребители и бомбардировщики нарушают наш воздушный
суверенитет. При этом вопрос о незаконности действий распоясавшейся
советской авиации, похоже, заботил его в самую последнюю очередь.
По-настоящему его беспокоила только проблема экономичности у американского
"фантома" Ф-4. Он сообщил, сколько горючего сжирает Ф-4 за
один-единственный экстренный взлет.
- Это ж какое расточительство! - негодовал он. - Сколько топлива
переводится на дерьмо! Да поручи они производство своих "фантомов"
японским заводам - мы бы сократили им эти цифры чуть ли не вполовину! А в
принципе, мы и сами запросто могли бы выпускать свои реактивные
истребители-перехватчики - ничем не хуже "фантомов"! Было бы желание -
хоть завтра!..
Тогда я и рассказал ему, что Перевод-На-Дерьмо - величайшее благо эпохи
развитого капитализма. Япония покупает у Штатов реактивные истребители и
запускает их в небеса, транжиря драгоценное топливо; благодаря этому,
колесо мировой экономики совершает еще один цикл - и Развитой Капитализм
развивается еще дальше в своем развитии. Если же все перестанут
производить то, что нужно переводить на дерьмо, наступит Великий Хаос - и
от мировой экономики останутся одни ошметки. Перевод-На-Дерьмо питает
мировой порядок, мировой порядок активизирует экономику, экономика
производит еще больше объектов для переведения на дерьмо... Ну, и так
далее.
- Может, оно и так, - вроде бы согласился он, немного подумав. - И
все-таки... Может, потому, что детство у меня на войну пришлось, когда
всего не хватало... Но такого устройства общества моя душа не принимает!
Нашему-то поколению - не то, что вам, молодым! - свыкнуться с такими
премудростями сложновато.
Он горько усмехнулся.
Я вовсе не считал, что со всем этим свыкся, но затягивать разговор не
хотелось - и я не стал возражать. Свыкнешься тут пожалуй! Мозгами понять
еще получается. Но свыкнуться? Слишком большая разница между этими двумя
состояниями... Я прикончил омлет, попрощался и поднялся из-за стола.
Вернувшись на свое место, я полчаса поспал, а затем до самого Саппоро
читал биографию Джека Лондона, купленную в книжной лавке у вокзала
Хакодатэ. По сравнению с яркой, полной трагедий и триумфов судьбой Джека
Лондона моя собственная жизнь показалась серой и неприметной, как пугливая
белка, хоронящаяся в ветках дуба в ожидании весны. По крайней мере,
несколько минут мне действительно так казалось. Такая уж это штука - чужие
биографии. Кому захочется читать биографию библиотекаря из городка
Кавасаки, прожившего мирную жизнь и тихо помершего в своей постели? Нет -
читая чужие биографии, мы словно требуем некой компенсации за то, что в
наших собственных жизнях не случается, увы, ни черта...
От станции Саппоро до отеля "Дельфин" я решил добраться пешком: багажа у
меня не было, только сумка через плечо, а погода стояла великолепная - ни
ветерка. Тротуары были завалены грязным, счищенным с дороги снегом, и
прохожие передвигались по ним с великой осторожностью, обдумывая каждый
шаг. Девчонки-старшеклассницы с пунцовыми от мороза щеками галдели на всю
округу; изо рта у них валил пар - такой белый и плотный, что хоть пиши на
нем иероглифы. Я вышагивал по улицам, разглядывая здания и прохожих. В
последний раз я приезжал в Саппоро четыре года назад; однако теперь все
казалось таким незнакомым, будто я не был здесь тысячу лет.
Прошагав полпути, я зашел в кофейню, где выкурил сигарету и выпил крепкого
кофе с коньяком. Вокруг меня вертелась обычная жизнь обычного города. В
углу еле слышно ворковала влюбленная парочка; бизнесмен, обложившись
бумажками, корпел над какой-то цифирью; стайка студентов обсуждала
предстоящий лыжный поход и последний альбом "Полис"... Стандартная
картинка из повседневности любого нормального города. Наблюдай ее что
здесь, что в Иокогаме, что в Фукуоке - разницы никакой. И все-таки,
несмотря на такую всеобщую одинаковость (впрочем, возможно, как раз из-за
нее) - именно в этой кофейне, именно за этим столиком и с этой чашкой в
руке я вдруг ощутил особенно жуткое, прожигающее до самых костей
одиночество. Мне вдруг представилось: я - совершенно чужеродное тело. Ни
этому городу, ни этой повседневности я никак не принадлежу.
Конечно, если спросить меня, каким же кофейням я принадлежу хотя бы у себя
в Токио, - я отвечу, что ни в Токио, ни где-либо еще таких мест просто
нет. И все-таки - в токийских кофейнях я такого ужасного одиночества не
испытываю. В токийских кофейнях я просто пью кофе, читаю книги - в общем,
убиваю время, не напрягаясь. Ведь там это - часть моей повседневности, о
которой я предпочитаю не задумываться слишком глубоко.
Здесь же, в Саппоро, я переживаю одиночество человека, высаженного на
крохотном острове далеко за Полярным кругом. Всегда один и тот же пейзаж.
Все выглядит так же, как на любом другом острове в этих широтах. Но если
бы можно было сорвать с него покровы льда и снега - этот остров отличался
бы от всех известных мне островов на Земле. Мне так кажется. Он похож - но
он не такой. Как иная планета. Планета, где говорят на одном со мной
языке, носят похожую одежду, где лица принимают знакомые выражения. И
все-таки - что-то принципиально не так. Мир, в котором не срабатывает
какой-то закон Природы. Вот только какой закон срабатывает, а какой нет,
приходится раз за разом испытывать на собственной шкуре. Ошибусь хоть раз
- и мне крышка: все вокруг поймут, что я инопланетянин. Все тут же
повскакивают с мест и, окружив меня, начнут тыкать пальцами:
- ТЫ НЕ ТАКОЙ! - закричат они. - НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ-НЕТАКОЙ!!!
Рассеянно прихлебываю кофе, предаваясь подобной "мыследеятельности".
Химеры, химеры...
Но что правда - я ведь действительно одинок. Ни с чьей реальностью не
пересекаюсь. И в этом-то вся проблема. Что бы ни произошло - я всегда
возвращаюсь к самому себе. Ни с кем и ни с чем не связанный.
Когда я последний раз влюблялся всерьез?
Миллион лет назад. В перерыве между Великими Ледниками. В какие-то
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк