рядом неведомый бормотун на глазах расщепился, породив внезапным
отпочкованием Глимана, хилого профессора средневековой поэзии, и столь же
тщедушного Яновского, преподающего славянскую декламацию, -- двух
новорожденных гомункулов, теперь подсыхающих на палеолитической панели.
проделав особенно жалостную дыру там, где ее обыкновенно ни у кого не
бывает, -- в донышке своей ожидающей шляпы, -- стоял, старательно сотрясаясь
от малярии, под фонарем парадного подъезда. Три медяка упали один за другим
и продолжали падение. Четверка безмолвных профессоров кучкой поднялась по
вычурной лестнице.
дверь наверху распахнулась, явив фигуру чудесного доктора Александера,
который был уже здесь, взмыл, небось, по какой-нибудь черной лестнице или в
одной из тех безостановочных штук, которыми я поднимался когда-то из
близнеца этой ночи в Кивинаватине, от ужасов Лаврентийской революции, через
кишащую упырями Провинцию Пермь, сквозь Едва Современный, Слегка
Современный, Не Столь Современный, Вполне Современный, Совсем Современный --
тепло, тепло! -- периоды вверх, в мой номер, на моем этаже отеля в дальней
стране, выше, выше, в лифте-экспрессе из тех, которыми правят изящные руки
-- мои в негативе -- темнокожих мужчин с падающими желудками и взлетающими
сердцами, никогда не достигающих Рая, ибо Рай -- это не сад на крыше; а из
глубин рогоголового холла уже приближался скорым шагом старый президент
Азуреус, раскрыв объятья, заранее сияя блеклыми голубыми глазами, подрагивая
морщинистым долгим надгубьем ----
Круге, один Круг в другом.
4
эпическую песню без слов. Лучась восхищенной улыбкой, медленно, нежно, он
брал вашу руку в свои мягкие ладони, держа ее так, точно она --
драгоценность, наградившая долгие поиски, или воробышек -- весь из пуха и
испуга, -- вглядываясь в вас во влажном молчании не очами, скорее лучами
морщин, -- потом, медленномедленно, серебристая улыбка начинала подтаивать,
нежные старые длани потихоньку теряли хватку, пустое выражение сменяло
пылкий свет на бледном и хрупком лице, и он покидал вас, как будто все это
было ошибкой, как будто вы, в конце-то концов, вовсе не тот любимый -- тот
любимый, коего в следующую минуту он обнаруживал в другом углу, и вновь
занималась улыбка, опять воробья обнимали ладони, и снова все это таяло.
них -- недавние пассажиры д-ра Александера, -- стояли или сидели в
просторной, отчасти даже сверкавшей гостиной (не все лампы горели под
зелеными облачками и ангелочками ее потолка), и может быть еще с полдюжины
присутствовало в смежном mussikishe [музыкальном салоне], -- старый
джентльмен был а ses heures средней руки арфистом и любил выстроить трио (с
собой в роли гипотенузы) или пригласить какого-нибудь крупного музыканта
выделывать разные штуки с роялем, после чего раздавались малюсенькие и не
очень обильные бутерброды, а также треугольные bouchées, обладавшие, как он
наивно полагал, лишь им присущим очарованием (по причине их формы); их
разносили две служанки и его незамужняя дочь, от которой невнятно
припахивало одеколоном и различимо -- потом. Сегодня взамен этих лакомств
предлагался чай с сухими печеньями; и черепаховой масти кошка (которую
поочередно ласкали профессор химии и математик Хедрон) лежала на
темносияющем "Бехштейне". Глиман легко, как опадающий лист, скользнул по ней
электрической лапкой, и кошка поднялась, словно вскипевшее молоко, громко
мурлыча, но маленький медиевист был нынче рассеян и побрел прочь. Близ
одного из плотно завешенных окон стояли, беседуя, Экономика, Богословие и
Новейшая История. Несмотря на плотность завесы, явственно ощущался
жиденький, но ядовитенький сквознячок. Д-р Александер присел за столик,
сдвинул аккуратно в северо-западный угол населяющие его вещицы (стеклянная
пепельница, фарфоровый ослик, навьюченный корзинками для спичек, коробочка,
притворившаяся книгой) и принялся просматривать список имен, кое-какие
вычеркивая невиданно острым карандашом. Президент склонился над ним в
смешанном состоянии пытливости и заботы. Время от времени д-р Александер
приостанавливался, дабы поразмыслить, бережно гладил свободной рукой
прилизанные светлые волосы на затылке.
его найти?
же собственной безопасности, так мне сказали.
неважно. Полагаю, мы можем начать.
толстяку (Драма) об удивительном зрелище, виденном им.
с той же страстью, с какой люди зрелые свергают ее. Они вломились в "Klumbu"
["Закуток" -- знаменитое кабаре], поскольку танцульки оказались закрыты.
Упорные ребята.
сказал другой профессор.
об этом, а о прискорбном посягательстве Истории на ежегодный бал. Они нашли
запасы свечей, -- продолжал он, опять оборотившись к Блре, который стоял,
выпятив живот и глубоко засунув руки в карманы штанов, -- и плясали на
сцене. Перед пустым залом. В этой картине было несколько хороших теней.
как лунный луч, проходя сквозь Блре, чтобы уведомить другую группу.
свете. -- Надеюсь, pauvres gosses сумели повеселиться.
думаю, пока это продолжалось, веселья хватало.
президент, опять проплывая мимо. Улыбка его исчезла давным-давно, туфли еле
слышно скрипели, он скользнул между Яновским и латинистом и покивал -- да-да
-- дочери, которая тайком показала ему из-за двери вазу с яблоками.
предполагаемый информатор), -- сказал Яновский и так понизил голос, что
латинисту пришлось нагнуться и ссудить ему ухо, поросшее белым пухом.
Их взяли при переходе границы. Одного министра кабинета, личность которого в
точности не известна, казнили на месте, а (он приглушил голос, называя
бывшего президента страны) ... привезли назад и посадили в тюрьму.
Азуреус д-ру Александеру, который сдвинул кое-какие стулья и кое-какие
добавил, так что комната, словно по волшебству, обрела должно-торжественный
вид.
сумасшедший миг слившись с полосатой брючиной Глимана, который деловито
обстругивал темнокрасное яблоко из Бервока.
высот и под разными углами книжные корешки на полках за роялем, порой
вытягивая какой-либо немой волюм и тут же заталкивая назад: это были сдобные
сухари и все немецкие немецкая поэзия. Он скучал, дома его поджидало большое
шумное семейство.
Истории. -- Моя клиентка никогда не повторяется. По крайней мере не
повторяется там, где торопятся углядеть подступающее повторение. Собственно,
повториться Клио может лишь неосознанно. Просто у нее очень короткая память.
Как и все временные феномены, рекуррентные комбинации воспринимаются нами
как таковые, только когда они больше уже не могут на нас воздействовать, --
когда они, так сказать, заключены в узилище прошлого, которое и прошлым-то
стало лишь потому, что оно обезврежено. Пытаться составить карты нашего
"завтра" по данным, предоставленным нашим "вчера", -- значит пренебрегать
основным элементом будущего -- его полным несуществованием. Мы ошибочно
принимаем за рациональное движение тот свирепый напор, с которым настоящее
врывается в эту пустоту.
несомненно, мы можем вычленить в прошлом отрезки, параллельные переживаемому
нами, периоды, когда багровые руки школьников катали снежный ком идеи,
катали, и он все рос и рос, пока не становился снеговиком в драной шляпе
набекрень и с метлой, кое-как пристроенной подмышкой, -- а там вдруг пугало
начинало моргать глазками, снег претворялся в плоть, метла -- в металл, и
совершенно дозревший тиран сносил мальчуганам головы. Да, и прежде разгоняли
парламент или сенат, и не впервые случается, что темная и малоприятная, но
на редкость настырная личность прогрызает себе дорогу в самое чрево страны.
Но тем, кто видит эти события и желает их предупредить, прошлое не дает
никаких ключей, никакого modus vivendi, -- по той простой причине, что оно и
само их не имело, когда переливалось через края настоящего в постепенно
заполняемую им пустоту.
фатализму низших наций и отрицаем тысячи случаев в прошлом, когда
способность размышлять и соответственно действовать доказывала большую свою
благодетельность, нежели скептицизм и покорность. Ваша ученая неприязнь к