сентиментальность, никогда в себе не подозревал ее, черт его знает, но
переворачивание этих страниц, одна за другой, как серпом по одному месту.
И наше мушкетерство, да, детское, да, наивное, было единственной
отдушиной. И вот теперь один-одинешенек. Гвардейцы кардинала победили нас.
И нет у меня ни Планше, ни Мушкетона. Один...
из них, кто не сюсюкал, не снимался со всякими Мамлакат...
музею, и сквозь щель в заборе Ашот попрощался еще с одним царем, скучающим
на своем коне-битюге, - Александром Третьим.
Победоносцевых. Помнится, Марья Федоровна, царица, все удивлялась, когда и
как он с начальником охраны успевал надраться, усевшись за свой бридж или
покер. Она уйдет на минутку, вернется, а они уже тепленькие. Оказывается,
у царя за голенищем плоская такая бутылочка всегда хранилась. "Ну так что?
Голь на выдумки хитра?" - "Хитра, Ваше Величество!" - и опрокидывали. Ну,
разве плохой царь?
этого не было. Сидя уже не за покрытыми скатертью столами, а на чемоданах,
перевязанных веревками картонках, прямо на полу, шумели, смеялись,
перебивали друг друга. Тосты произносились все бодрые, добрые, с
напутствиями, в основном, определенного направления: "Главное, научи их
пить! И мату рассейскому! И напролом, сквозь джунгли их капиталистические!
Не тушуйся!"
Единственная комната их показалась ей не такой уж тесной, а чахлая березка
в глубине двора даже стройной, кто ее теперь поливать будет?
Финляндского вокзала прямым вагоном в Хельсинки. Оттуда пароходом до
Гавра. Скрупулезные подсчеты показали, что так дешевле.
цепляясь раскрытыми зонтиками, натужно улыбались. Как всегда, под конец не
о чем было говорить, томились, поминутно поглядывали на вокзальные часы.
и еще раз со всеми обнялся. Романа стиснул, крепко поцеловал в губы.
противоположного дома возился с телевизионной антенной. Тянул провода,
бегал куда-то, что-то приносил, прыгал. "Фанфан-тюльпан, - подумал Ашот. -
Жерар Филип". Солнце заходило за бесчисленные трубы парижских домов, вдали
виднелся купол Инвалидов - "Когда ж, наконец, соберусь поклониться праху
Императора?" - и Ашоту все казалось, что это ненастоящее, что это
открытка.
Разные французы очень быстро говорили о чем-то непонятном. Вот болтуны...
Иногда прорывалась музыка, дома от нее млели, а тут все эти роки уже
раздражали. Просачивались сквозь синкопы английские, испанские,
итальянские голоса. И вдруг - "Маяк". "Труженики полей Краснодарского края
перекрыли взятые ими после июльского Пленума повышенные обязательства.
Хлеборобы с энтузиазмом, с огоньком ответили на решение Пленума о
дальнейшем..." С каким это огоньком, интересно? За бутылягой? А
американский фермер - их там, кажется, всего три процента - всю страну
кормит и за границу к тому же продает. Ашот не знал еще, что через два-три
года главным покупателем будет страна строящегося коммунизма. Он встал,
тихонько заглянул в соседнюю комнату. Мать спала, с позавчерашнего дня она
неважно себя чувствовала и все время спала.
вечера, работала в агентстве "Франс-Пресс".
"Kounitsyn".
выступит известный советский танцор, ныне живущий в Америке, Александр
Куницын. Одно выступление состоится и в Париже 17 июня...
падлюка, прижму к стенке. Пусть только попробует...
пусть только попробует. Сегодня какое число?
здесь...
прижимая пальцем, закурил.
Конгрэ" побольше, но очень престижном. Когда-то с успехом выступал здесь
Окуджава. Несмотря на язык, народу собралось тогда много, в проходах даже
стояли.
общей концертной программе. Тумба с этими строгими, без выкрутас анонсами
стояла на углу бульвара Сен-Жермен и рю дю Бак, и, сидя в угловом кафе
"Эскуриал", Ашот всегда внимательно ее разглядывал. Штерн, Иегуди и
Иеремия Менухины, наши Ростропович, Гидон Кремер. Лучшие имена. И вот
среди них - Куницын. Сашка Куницын! Гад Куницын! Они с Анриетт сидели в
этом самом "Эскуриале", посасывая сквозь соломинку ледяной оранж-прессэ,
и, нет-нет, Ашот кидал взгляд на афишу.
ей очень понравился, сказала: "Одно у вас осталось испытание. Испытание
славой". Или что-то в этом роде. И Солж не выдержал. Даже Солж, великий
Солж...
иметь и защищать?
знаю, может, и я, добившись ее... пока, правда, что-то не светит, о
знаменитых звукооператорах я что-то не слыхал, но, может, и я, добравшись
до Олимпа, задеру нос, но вот Сашка... Наш Сашка, таскавший маме картошку,
когда я ногу подвернул, ходивший в рваных джинсах... ты скажешь, что в
этом и шик, но, в общем-то, не такой уж шмоточник... Главное, что
называется, бессребреник. Есть - есть, нет - нет... У кого трешку всегда
можно было тиснуть, даже пятерку, червонец? У Сашки! И тут же забывает.
"Разве ты мне должен? Ну давай тогда шиканем, в "Садко" двинем". Деньги
считать не умеет. Любой импресарио его обштопает. Лопух.
смотрел в окно.
администратора. Пришел один, у Анриетт было вечернее дежурство, а мама
что-то совсем раскисла. Народу собралось много, даже толпились у входа.
Лишнего билетика, правда, не спрашивали.
Прожектора вспыхивали и гасли. Потом пробовали звук. Ашот нервничал, без
конца складывал и расправлял программку. В ней сообщалось, что в первом
отделении - "Щелкунчик", "Раймонда", "Спящая красавица", во втором что-то
неизвестное, английского или американского композитора и, ничего себе,
"Полуденный отдых фавна", повеяло Нижинским.
спустился - кто? - Сашка. Слетел и застыл, очевидно, ожидая аплодисментов.
Они последовали, не очень бурные - бурным еще рано, - но хлопал весь зал.
Он слегка, только головой сделал поклон и...
потом все в памяти и не мог. Полеты, взлеты, перелеты, казалось, даже и
земли не успевал коснуться и опять в воздухе, После каждого фуэте или
особого, понятного только специалистам трюка зал раскалывался от
аплодисментов. Красив, изящен, легок, горяч, порывист, никакого
напряжения. И ноги вроде длиннее стали.
Андреев Николай
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Грабб Джеф