следующим образом: в первых 4 рядах по 6 карт, из коих 5 закрытых, а 6-я
открытая, а в последующих 4 рядах - по 7 карт открытых. Пасьянс состоит в
том, что..."
хочется ни на съезд, ни в библиотеку, ни на ипподром.
устами сотрудницы "Женского уголка", всезнающей Натали. Она все знает, на
все может ответить: и сколько стоит билет на самолет до Лондона, и где
находится Баньер-де-Бигорн и дорого ли там лечение, и что делать Марии
Ивановне (Мозель), пятнадцатилетний сын которой в ее отсутствие приходит
домой завтракать, но слишком мал, чтобы самому себе приготовить завтрак, и
слишком велик, чтобы оставаться одному с прислугой, которой уже семнадцать
лет.
- и у нас вечно недоразумения. Сейчас обиделась, что я не сделал ей
подарка на Пасху. Сами знаете, времена тяжелые, - я ей это сказал. А она
мне: "Ведешь себя, как будто ты мой законный муж". Что это она хотела
сказать, уважаемая Натали?"
предсказываю будущее. 3-7 час. 70 bis, Av. Clichy, 1-er etage".
нескольких часов, даже минут, мы оказались вдруг тыловиками. Фронт был
далеко, где-то на Дону. На пушки натягивали чехлы. Из пистолетов и
автоматов расстреливались последние патроны. Все небо было в ракетах с
утра до поздней ночи. А потом пили.
Тракторный завод. Весь сентябрь я просидел на нем - с 23 августа до 3
октября. Мы должны были взорвать его. В цехах под машинами лежали мешки
аммонала. От мешков шли провода в щели - убежища. В щелях мы жили. Там же
были и маленькие рубильники, которые надо было включить, как только
получим сигнал. Но сигнал так и не дали. В последних числах сентября
пришел приказ - взрывчатку из цехов убрать и закопать поглубже. Мы это
сделали и ушли на левый берег. Вскоре немцы захватили Тракторный.
отправился на Тракторный, чтобы показать, где зарыта взрывчатка. Потом я
долго бродил по разрушенному заводу, зашел в ТЭЦ (вместо нас ее разрушили
немецкие бомбардировщики), разыскал щель, в которой, не раздеваясь, прожил
сорок два дня, - в нее попал снаряд, и она превратилась просто в
засыпанную снегом яму. Потом пошел в свою часть.
небольшую группу пленных, которую вел командир роты третьего батальона
Стрельцов.
закутанные в одеяла, с громадными рюкзаками за плечами (немцы не
расставались ни с чем, что в силах были поднять), они шли молча, не глядя
по сторонам. Только один был без рюкзака - маленький, весь посиневший, с
густой черной щетиной, доходившей ему почти до глаз.
стоит.
первый в моей сознательной жизни француз, если не считать мсье Картье,
преподавателя курсов иностранных языков, на которых я когда-то недолго
учился.
войны работал спортивным обозревателем в местной, а затем в страсбургской
газете. Там, в Страсбурге, у него семья: отец, жена и двое мальчиков -
Селестэн и Морис.
они у меня оба по-французски. Дома только по-французски. Старшему,
Селестэну, - десять, Морису - шесть...
валялись подбитые немецкие пушки, обломки самолетов, ветер гнал вороха
немецкой штабной писанины (в те дни Сталинград буквально утопал в ней), а
он, маленький, в надвинутой на уши пилотке, с трудом двигая замерзшими
губами, рассказывал о своем отце, кавалере ордена Почетного Легиона,
полученного за Верден, о матери-парижанке ("она умерла еще до войны, и,
может, это даже хорошо, она не увидела меня в этом позорном
обмундировании"), о своей жене, родом из Лотарингии ("у меня сейчас руки
замерзли, а то показал бы вам ее фотографию"), опять о своих детях, потом
вообще о французах - какие они всегда веселые, остроумные, неунывающие,
как ценят они свою свободу.
пленных, которых уводили за Волгу. Увидев меня, он помахал рукой и что-то
крикнул. Мне послышалось что-то вроде: "До встречи в Париже!.."
звучало по меньшей мере смешно. Но вот случилось так, что через пятнадцать
лет я действительно попал в Париж. Эльзасца своего я, конечно, не
встретил, но, глядя на парижан, невольно вспомнил его слова о веселых,
неунывающих французах. Как ни странно, мне они такими не показались.
Суждение очень общее и поверхностное, но и в метро, и на улицах, и в
магазинах они не производили на меня впечатления людей веселых,
неунывающих. Особенно в метро. Сидят молчаливые, сосредоточенно глядящие
перед собой или уткнувшиеся в газету, усталые, невеселые люди.
Стали угрюмее, замкнутее, сидят больше по домам. Так ли это? Не знаю. На
Монмартре, например, мне удалось все-таки увидеть веселых парижан. Это
были толстые немолодые люди в расстегнутых рубашках, с увлечением катавшие
какие-то шары - французская игра, смысл которой я не совсем понял. Дело
происходило на маленькой уютной площади у входа в кафе. Какие-то туристы
фотографировали играющих, но те не обращали на них внимания и, весело
перекрикиваясь, катали свои шары. Я тоже постоял, посмотрел, потом свернул
в переулочек и тут обнаружил другую категорию людей, которые тоже ни на
кого не обращали внимания. Они сидели за мольбертами и все рисовали одно и
то же - яйцевидный купол Сакрэ-Кер, господствующий над всеми крышами
Монмартра. Одни делали его голубым, другие желтым, фиолетовым, а маленький
сухонький старичок с профилем и волосами Листа, в длинной блузе с бантом -
таких я видел только на картинках, - изображал его розовым на фоне
белесого неба, хотя на самом деле купол был как раз белесым, а небо
розовым.
этого купола и именно с этого места висели в большом количестве чуть ли не
во всех магазинах, торгующих сувенирами, открытками и картинами. Неужели
этого количества не хватает, нужно его пополнять? И тут у меня мелькнула
нехорошая мысль: а что, если старичок с бантом и его коллеги
просто-напросто необходимый аксессуар, без которого Монмартр не был бы
Монмартром? Ну что это за Монмартр, без художников! Потом мне говорили,
что это так, мол, и есть - все они живут за счет туристских компаний, кто
ж этого не знает? А веселые толстяки с шарами? Может, они тоже... Но нет,
это уже слишком. Да и про художников, по-моему, тоже все придумано. Не
хочется этому верить, хотя, в общем, и непонятно, зачем все-таки столько
сакрэ-керов.
художников - разновидность наших, вырезывающих из черной бумаги профили в
парках и фойе кинотеатров. Но эти не вырезывали, эти просто рисовали. Один
из них, молодой, рослый парень, судя по всему - по клетчатой навыпуск
рубахе с засученными рукавами, по шкиперской русой бородке, которая сейчас
в моде у парижской богемы, - должен был быть заядлым абстракционистом. Но
это течение, по-видимому, не в большей чести у рядовых заказчиков. Парень
самым честным образом, с растушевочкой, с бликами в глазах, очень быстро и
ловко рисовал маленькую девочку, сидевшую перед ним на стуле и мучительно
старавшуюся не засмеяться. Родители одобрительно кивали головами - им
нравилось.
менее эффектный, без бородки, писал сразу двоих - жениха и невесту. Она
была в подвенечном платье с флердоранжем, он - молодой офицер в кокетливо
сдвинутом набок берете. Друзья их, молодые люди в таких же беретах и
девицы с распущенными, точно непричесанными волосами, усиленно помогали
художнику советами, но, в общем, были довольны его работой. На приколотом
к дощечке листе ватмана под разноцветными мелками быстро возникали розовые
и очень привлекательные молодожены, может быть даже несколько более
привлекательные, чем на самом деле.
несколько раз сфотографировались на широкой лестнице, идущей к собору. Тут
же, на лестнице, фотографировалось еще несколько пар. Почему их было так
много, не знаю. Одну из групп - папу, маму, жениха, невесту и мальчика с
голыми коленками - удостоился чести снять и я. Мне дали аппарат и
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег