"Батюшка Сидор Пантелеевич, да ведь вы же меня знаете, да я же к вам с
тем же..."
"А именно?" - опять спрашивал Кондрашов.
Мать начинала причитать:
"Тяжело, больно, батюшка Сидор Пантелеевич... Долгов нам не обобраться,
батюшка Сидор Пантелеевич... Ребята все обносились, батюшка Сидор
Пантелеевич... Сделай милость, купи штоф обратно, батюшка Сидор
Пантелеевич..."
Кондрашов делался еще длиннее и вежливо возражал:
"Нынче время неблагоприятное. Расчетная неделя денег у самого нет, а
тут все идут... Не могу".
Тогда мать по очереди ставила нас всех, приведенных с собою ребят, на
колени, становилась рядом с нами сама и командовала:
"Кланяйтесь!"
Искоса поглядывая на мать и соразмеряя по ней свои движения, мы
начинали безостановочно кланяться до тех пор, пока Кондрашов не говорил:
"Ну, будя. Куплю".
Тогда мы вставали и уже становились только свидетелями следовавшего за
поклонами разговора.
"Почем продаешь?" - спрашивал Кондрашов.
"По рупь с гривенником, как отпускали", - говорила мать.
"Да ведь штоф-то бракованный", - укоризненно замечал Кондрашов.
"Да уж какой дали, - отвечала мать и тут же поспешно прибавляла: -
Возьмите хоть по рублю".
"Семь гривен дам, - называл свою цену Кондрашов и тут же,
смилостивившись, кончал разговор: - На квиток, поди к приказчику - по
восьмидесяти возьмут".
Мать еще раз кланялась, брала квитанцию и уходила. За нею гуськом
торопились мы, ребята, и сразу же, выйдя из конторы, разбегались кто куда.
Горло мое пересохло, да и надоело мне говорить, - надо было уступить
место другим. Следовало только хорошо кончить речь, но у меня ничего не
вышло.
- Раньше-то жили так, а вы говорите... - сказал я и запнулся.
Но все дружно захлопали.
А девчонки даже закричали:
- Молодчина, Морозов, молодчина!
В это время в зале неожиданно потух свет - кто-то повернул выключатель.
В конце зала засмеялись:
- Брось дурить, не время! Зажигай, зажигай!
Поддерживая отдельные веселые голоса, я сложил ладони рупором и громко
заорал в темноту:
- Черти! Свет тушить не позволено!
x x x
Удивил меня сегодня Тит Ливии!
Дьякона я знаю давно. Хороший человек. Честное слово, хороший человек,
но зато какой скверный работник! Двух мнений здесь быть не может. Хороший
человек и скверный дьякон. Я загораюсь над кассой, я влюбляюсь в набираемый
мною текст, по совести сказать, часто очень глупый. Сознаюсь: даже разбирая
набранный текст, я радуюсь за людей, которые не прочтут очередной ерунды. А
дьякон холоден. Он с неудовольствием приходит в церковь, жестоко и
расчетливо материт в алтаре обсчитывающего его священника - я сам был этому
свидетелем - и успокаивает себя водкой, налитой в красивую розовую лампадку.
Мы познакомились друг с другом, подравшись. Лет двадцать назад жена моя
Анна Николаевна - господи, опять она попалась на мой язык! - позвала в наш
подвал, - нет, какой же это подвал, - это освященный тридцатилетней теплой и
сытной жизнью "наш дом", - священника отслужить молебен. Предлогом послужила
пасха, а на самом деле сердце ее дрожало в умилении перед новым,
исцарапанным прежними владельцами гардеробом. Не особенно люблю длинные
волосы - они свидетельство нечистоплотности, но я предпочитаю нюхать ладан,
чем подвергаться жениным попрекам.
Хорошо. Тебе нравится прошибать лбом стену - прошибай, я же буду
бриться. И вот не в меру торжественный - я готов был отдать на отсечение
левую руку - как же, так я ее и дал! - что он без году неделя как выскочил
из семинарии, - торжественный и щупленький попик вздумал делать мне выговор.
Ах, выговор? Убирайся в таком случае вон! Тогда заорала жена. В спор
вмешался стоявший на пороге дьякон. Слона-то я и не приметил. А слон
решительно вступился за попранное правословие. Рраз! - я беру попика за
шиворот и легким движением выталкиваю его вон. Два! - дьякон преподносит мне
такую оплеушину, что я, невзвидев света и мало что соображая, хватаю
полоскательницу, наполненную взбитой, как сливки, мыльной пеной и влепляю
это кушанье ему в рожу. Дьякон оказался сильнее меня, хотя я мог бы по своей
задирчивости полезть и на Геркулеса. Противное воспоминание! Второй раз в
жизни мне ничего подобного не пришлось испытать. Этот мрачный дьякон повалил
меня и нахально втиснул в мой рот мое праздничное земляничное мыло,
приговаривая: "Ты хотел меня намылить, сукин сын? Намылить? За это ты
слопаешь свое мыло". Я не слопал его только потому, что подавился.
Потом дьякон оправил рясу, повернулся к Анне Николаевне и деловито
прогудел:
- Давай, мамаша, полтинник и оставайся с богом.
- За-без молебна? - закричала, подбочениваясь, моя половина. - Не дам.
Отслужи свое - и получишь. А на драки я и бесплатно у казенки нагляжусь.
Дьякон подумал и махнул рукой:
- Ну и шут с тобой!
Он оказался тут как тут. Оскорбленный попик успел сбегать за
"фараоном". Они вернулись вдвоем - религия и полиция - составить протокол.
Здесь пахло золотом. Но - как я тогда удивился! - меня выручил дьякон.
- Никакого богохульства, - внушительно бурчал он перед "фараоном". -
Батюшке захотелось на двор. А уже зачем он из отхожего места побежал за
скорой помощью - не понимаю. Не ведаю. Разве перетерпел? - такой догадкой
закончил дьякон мое оправдание.
- Отец дьякон, что с вами? Сколько они вам заплатили? - заверещал
удивленный священник.
Однако игра была проиграна. Я сунул приготовленный женой для священника
полтинник "фараону" "за беспокойство", и все трое - зудящий комаром
священник, успокоившийся городовой и мрачный дьякон - степенно удалились из
"нашего дома".
Второй раз я встретил дьякона в портерной. Он был в штатском и играл на
бильярде. Столкнувшись со мной нос к носу, дьякон отозвал меня в угол и
попросил его не выдавать. Я не имел права отказать ему в этом, наоборот,
обязан был угостить его пивом. Мы разговорились, и с тех пор из недели в
неделю каждое воскресенье встречались с ним по вечерам за мраморным, залитым
желтою влагою столиком.
Он оказался хорошим человеком. Задушевные разговоры сблизили нас.
Иногда я захватывал для него из типографии какой-нибудь журнал. В свою
очередь, он сообщал мне десятки всевозможных историй. И, ей-ей, среди них
попадались неплохие.
В дни войны портерную превратили в чайную. Мы повстречались с дьяконом
за чайником, в чайнике подавалась водка. Только первые годы революции
разлучили нас, и было бы неверно, если бы я сказал, что мы не скучали друг
без друга. Адрес дьякона мне был неизвестен, да и он не знал, где живу я, -
мы как-то не удосужились поделиться этими сведениями. И вот в двадцать
первом году, проходя мимо дома, где когда-то помещалась портерная, я увидел
над входом вывеску "Кооперативная столовая". Воспоминания толкнули меня
зайти туда, хоть я спешил домой обедать, и за ближайшим же столиком встретил
моего дьякона. Он был все таким же здоровым и мрачным человеком. Мы пожали
друг другу руки и как ни в чем не бывало повели, казалось, только что
прерванный разговор о пройдохах архиереях, вконец ошельмовавших православную
церковь, и о том, как мало хороших и интересных книг стало выходить в наши
дни. Потом столовая снова превратилась в пивную, снова защелкали бильярдные
шары, и длинные усы красных раков укоризненно задрожали в наших руках. Снова
каждое воскресенье мы встречались с дьяконом и вели задушевные разговоры,
благо жизнь каждого текла в разных руслах.
И вот сегодня мой добрый Тит Ливии поразил меня необычайным
сумасбродством.
Он поднялся передо мной и холодно заявил:
- С сегодняшнего дня я не Левий. Попрошу вас больше не называть меня
сим ужасным, неприлично звучащим именем.
Действительно, в первые дни нашего знакомства я часто забывал это редко
встречающееся имя. Но потом привык, и в моем поминальнике оно прочно заняло
свое место. Тит я прибавил к нему впоследствии. Набирая однажды книгу,
рассказывавшую о Древнем Риме, я наткнулся на Тита Ливия. Вот оно и попалось
мне второй раз. А с именем Тит у меня связывалось представление о человеке
ленивом, тяжелом и мрачном. До известной степени дьякон обладал всеми этими
качествами. Ну, я и прибавил к первому своему Левию встретившегося Тита.
Дьякон принял это без возражений, и с тех пор я называл его Титом Ливием,
думая, что пройдет немного времени, и дьякон станет такой же нереальной
фигурой, как существовавший когда-то римлянин. Да, дьякон, твоя профессия,
твое имя скоро перестанут существовать! Так думал я, и вот он сам поспешил
предупредить историю, поспешил и подтвердить и опровергнуть мои мысли.
- Меня зовут Иван, - сказал дьякон и опустился на свой стул.
- Дьякон! Тит Ливии! Ты сошел с ума! - вскричал я, не веря своим ушам.
- Меня зовут Иван, - вразумительно повторил дьякон.
- Голубчик, но ведь ты же Левий. Ты можешь всю жизнь проклинать своих
родителей, но при крещении назван ты был все-таки Левием.
- Ты глуп и недогадлив, - сердито крикнул дьякон. - И вообще, оставь в
покое моих родителей, - нечего проклинать гнилые косточки. Я обратился в
загс, и вот сегодня...
Николаев Андрей
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Акунин Борис
Смоленский Вадим