нигде, спал у Дуняши на кухне, а она в своей комнате. Питался же с
профессорского стола и очень был благодарен. В чем мог, помогал по
хозяйству, ходил по поручениям. Отпуск имел месячный.
выпивал лишнее. Вообще же Андрей Колчагин не пьянствовал, так - иногда, в
праздник. Да и вина в продаже не было, значит - от случая к случаю.
И колотилось в левом боку о тонкий тюфяк на полу, как пулемет: не скорей, не
тише, и так же громко. И сон сразу улетел.
думал. В лазарете вот так лежал рядом с вольноопределящимся, из господ, и
чего только тот не наговорил Андрею: голова замечательная, до всего дошел! И
насчет жизни, и про войну - что, может, ее совсем и не нужно, и про разные
обманы,- про все говорил смело, потому что у него отрезали ступню, и ему все
равно было - нечего жалеть. По тому самому Андрей ему и не очень доверял,
тем более что из господ, бывший учитель. Но слушать - слушал.
только вот одно, что, может, войны никакой и не нужно, а только обман.
Голову солдату морочат. И вши на фронте едят до невозможности. Все это,
однако, за отечество. А почему бани нет? И как затявкает пулемет,- вот, как
сейчас, на левой стороне, под боком: ту-ту-ту...
франтовских в особенности. Вспоминал разные сапоги, какие видал. За
офицерские сапоги (носить в тылу на праздниках) отдал бы он, пожалуй,
пол-отпуска. Однако в окопах они совсем ни к чему.
сопит носом, что жареным луком пахнет и что не хочется встать и пойти до
ветру. А пулемет под боком выводил свою песню, и на лбу Андрея был пот. Что
это за болезнь такая, не проходит?
любят солдаты! Другие офицеры - туда-сюда, всякие бывают, а вот ротный -
зверь, и совсем не человек. В деле храбрый, ничего против него не скажешь,
ничего и не боится, а вот в ученье или так,- ну не человек, а как волк! Один
глаз раскосый, орет на всякого и дерется. Нет хуже офицера, который дерется
зря, от злости.
Андрей его тоже бьет. А бьет ни по чему, по воздуху, никак попасть не может.
И страшно Андрею, и уж никак нельзя остановиться, все равно пропадать, так
уж было бы за что. У самого теперь от злости в груди скачет, из гимнастерки
выскакивает. Левой рукой Андрей впихнул обратно сердце, держит, а правой в
морду ему, в морду, промежду глаз раскосых,- и все мимо. Выходит - пропадать
приходится ни за что; это ему всего обиднее: так и не отведешь душу на
офицерской морде с усами. А у ротного кривой глаз еще смеется, никогда
раньше не смеивался.
однако, стоит он перед взводным, а тот его деревянной ложкой по левому боку:
раз-два, аз-два, аз-два; ложка-то казенная, насквозь и прошла. Больно не
больно, а обидно. И опять растет злость у Андрея, и опять перед ним ротный,
и та же скверная история. Схватил его Андрей за горло, под воротником,
мнет,- а горло мягкое, как тряпка, ничего не выходит. Ротный ворочает
глазом, а из горла сипит: "Расстреляю тебя, сукинова сына". Хвать рукой за
ложку, и выдернул ее из Андрея вместе с мясом. Ахает Андрей и просыпается -
опять весь в поту.
сморкнул и говорит простым голосом: "Вся война ни к чему, а ротного мы
сейчас будем на куски". Взял простыню, будто это ротный, и начал рвать и
складывать, рвать и складывать. И подумал Андрей: "Вот то-то, сам ты -
барин, тебе все игрушки". Тут засвистало, и - чирк его, Андрея, по голове.
Закричал он нехорошее выражение и проснулся опять, уже теперь совсем
проснулся.
побаливала. Из крана помочил затылок, так и фельдшер советовал, прогулялся
до ветру, а на будильнике часов шесть - седьмой. Решил Андрей больше не
ложиться - все равно скоро подыматься. Натянул штаны, накинул гимнастерку и
вышел за ворота, где дворник подбирал на мостовой на скребку и сыпал в ящик.
А Андрей смотрел, без особого любопытства, но с сочувствием. Хотя был он
кавалер, но в дворницкой работе ничего низкого не видел.
к чему.
заметил:
неприятель, то, значит, и воевать приходится.
свете разберут.
плиты.
Вражке.
скруглены в колеса, в жилах пар и масло, в сердце огонь. Он стоит
неподвижно.
дрогнула, звякнула, ожила вся цепь вагонов. Над ним клуб дыма, в его груди
копошится его нянька, паразит и ласкатель, чернолицый, промасленный кочегар.
Еще пищи огню, которым он дышит! И вот он уже далеко.
гусеницы, ползущей по земле. Он приручен и деловито тянет за собой все, что
доверено его силе. Охает, насвистывает, спешит, боится потратить лишнюю
минуту, улетающим гулом встречает на пути таких же вечных тружеников,
везущих свою долю. Все они - железные рабы человека.
Колчагина. Теперь везет в классном вагоне молодых офицеров; среди них
расчетливый, неприятно-умный Эрберг, в новенькой форме, серьезный, всегда
загадочный для влюбленных Леночек. Эрберг смотрит на стрелки часов и считает
стуки поезда.
Большой столб и четыре промежуточных камня с меркой пройденных сажень.
Ти-та-та, та-та-та. А что, если Эрберг не вернется? Расчетливый юноша, вы
знаете свою судьбу? Пуля знает свой путь, человек идет грудью ей навстречу,
не видя ее полета. А что, если Эрберг вчера в последний раз видел Москву,- и
башни кремлевские, и Сивцев Вражек? Ти-та-та, та-та-та. Как это странно! А
ведь возможно! Эрберг спрятал часы и застегнул френч.
огонь, вздохнул паром. В вагоны и теплушки спешно карабкались солдаты; за
плечами ранцы, в ранцах домашние сухари, у кого и нога баранья. И куда
спешить! Ведь там убьют! Вот здесь едет в классном вагоне офицер,- а там
поле, над полем небо, на поле тело, прорванное осколком; и то тело ехало так
же, тем же путем и с надеждами теми же.
нога болталась, такой неуклюжий, чистый мужик! Эй, смотри, не опоздай,
служивый, с побывки! Поторапливайся, доживай деньки! Получай Георгия за
храбрость* и ведро извести на гнилые раны, чтобы и рот залепило, чтобы и на
том свете не жалобился; сверху бугор земли и общая солдатская панихида. А
ранец? А куда же денут твой ранец? Гложи скорее баранью ногу,- эх, вы,
солдаты, головы бараньи! Но вот ведь и умный человек, расчетливый барин,
едет в одну с вами сторону, и везет вас один паровоз. Может быть, мир и
действительно сошел с ума? И опять тронулся поезд.
личное мужество и считавшийся наиболее почетной наградой.
человечьи. На десять человек - пятнадцать ног; хватит! У кого дырочка в
спине, пониже лопатки,- насквозь, под соском вышло. Кашляет, значит, жив. А
тот слепой - значит, тоже жив; зрячих на земле не осталось.
тому, что с дырочкой в груди, достался букетик полевых колокольчиков - за
чин его офицерский, за молодость и отвагу. А вдруг бы он вскочил и из
последних сил - стал душить, душить, бить костылем по красному кресту, по
здоровым женским грудям, плюская их деревянным молотом: это за букетик-то!
Но улыбаются раненые: у сестер на губах умиление и мед. А так мало меду
вкусили молодые воины, которых везет обратно поезд!
груз немалый: пулеметы - убивают, противогазы - чтоб не убили, снаряды -
убивать, медикаменты - чтобы не умереть, бомбометы - убивать, повозки - для
Семенова Мария
Березин Федор
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Шилова Юлия