Чтение 7–й страницы книги ~Париж на три часа~

Париже...

***

Мале шел навстречу обстоятельствам, а обстоятельства складывались в его
пользу. Не только жена, он и сам ходатайствовал, чтобы его перевели в
клинику доктора Дебюиссона. "Там, - писал он министру полиции, - я согласен
ждать в менее неприятных условиях справедливости его величества..."

При свидании с мадам Мале герцог Ровиго сказал ей:

- Утешьтесь! Я не вижу особых причин, препятствующих перемещению вашего
супруга в тюремную клинику...

Комендант тюрьмы до конца точно не знал, насколько он прав в своих
догадках, но рехнувшихся, считал он, совсем незачем томить в тюрьмах. В
рапортах он так и отписывал на набережную Малакке, что генералу Мале надо
поправить мозги, а жена майора подзуживала его поскорее избавиться от
генерала:

- Ты и так, бедный Мишо, бережешь этого Мале лучше яйца. Спятил он или не
спятил, но без него нам будет спокойнее...

Действительно, с двумя остальными генералами в Ла-Форсе комендант
управился бы: Лагори терпеливо выжидал перемен к лучшему, а воинственный
Гидаль, поджидая сурового суда, напивался по вечерам, в минуты же
ангельского смирения он вырезал ножницами из бумаги силуэты прекрасных
женщин.

- Ты права, душа моя, - соглашался де Бюгонь с женою, - мы должны
избавиться от этого шального якобинца. А то не только он, но скоро и мы с
тобою окажемся в бедламе...

Собрался консилиум врачей, и генерала Мале было решено перевести из
казематов Ла-Форса в пансион для умалишенных знаменитого психиатра доктора
Дебюиссона.

- Там будет вам лучше, - сказал де Бюгонь.

- И я так думаю, - ответил Мале. - Благодарю вас за все. Наверное, я был
слишком беспокойным постояльцем в вашей чудесной бесплатной гостинице для
избранных.

- Ну что вы! - смутился старый драбант. - Извините меня тоже. Иногда я
вмешивался в ваши дела не совсем кстати. Но у меня, поверьте, нет иных
доходов, кроме этой проклятущей службы на благо нашего великого императора.
Желаю вам как можно скорее поправиться, генерал!

Мале ответил майору учтивым поклоном:

- Я освобождаю камеру... Знаете, для кого?

- Для кого? - спросил майор.

- Для министра полиции Савари, герцога Ровиго... Вот тут бедный майор,
кажется, окончательно поверил в "сумасшествие" генерала. Мале, покидая
Ла-Форс, громким голосом обратился к окнам мрачной цитадели:

- Прощайте, мои друзья! И ты - Боккеямпе, и ты - Гидаль, и ты - Лагори!
Прощайте все.., скоро мы встретимся!

За углом улицы Паве карета замедлила ход, на подножку ее вскочила мадам
Мале. Генерал подхватил ее в свои объятия.

- Сними перчатки, - сказал он жене, - и дай мне свои нежные руки...
Любовь моя! Вспомни наше свадебное путешествие во Франшконте - мы не
разнимали тогда рук всю дорогу...

Скоро карета вкатилась на улицу Святого Антония.

- Сейчас мы снова расстанемся, Клод.

- Да, милая Мадо. Но уже ненадолго...

***

Доктор Дебюиссон был психиатром новейшего, гуманного толка. Он отвергал
варварские приемы лечения, практикуя обращение с больными мягкое и
добросердечное.

Генерала Мале по прибытии в больницу лишь заставили окатиться ледяною
водой, и он предстал перед Дебюиссоном нагишом, накинув на плечи только
чистую простыню.

- Сбросьте ее, - велел Дебюиссон.

Простыня упала к ногам генерала, и Дебюиссон невольно вздрогнул. На груди
пациента красовалась четкая татуировка: голова Людовика XVI, прижатая к
плахе ножом гильотины.

Врач нацепил очки, попросил Мале подойти ближе.

- Что это у вас, генерал, за странный натюрморт? - спросил он. - Судя по
тяжелой челюсти, это лицо из династии Бурбонов, а ножик отнюдь не для
разрезания дичи.

- О да! - охотно отозвался Мале. - Изо всех способов народной медицины,
чтобы избавиться от перхоти в голове, самый удачный пока придуман только
один - это гильотина...

Дебюиссон властно поднял ладонь, сказав:

- Довольно! Я сразу разгадал вашу болезнь, Мале: вы - отчаянный якобинец.
Так и запишем.., для истории. Генерал Мале признательно склонил голову.

- Лучшей болезни, - отвечал он, - вы просто не могли бы придумать.
Любопытно - каков же будет ваш диагноз? На грифельной дощечке Дебюиссон
начертал крупно:

ГЕНЕРАЛ МАЛЕ - ОСТРОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО - Вот мой диагноз для каждого из
якобинцев, - закончил он веско. - Можете повесить это на дверях своей
комнаты.

- Благодарю вас, доктор. Теперь я спокоен: смерть от почтенного
благоразумия мне, во всяком случае, отныне не угрожает.

Итак, генерал Мале сделался официальным сумасшедшим великой Французской
империи. Пятого числа каждого месяца в пять часов вечера он на пять минут
обращал свои взоры к заходящему солнцу: "О великое светило! Что я сделал на
благо свободы?.."

"МОИ ЛЮБЕЗНЫЕ СУМАСШЕДШИЕ"

Республика сняла оковы не только с узников Бастилии, но и с умалишенных
знаменитого Бисетра. До падения королевского режима во Франции (впрочем, как
и в других странах) психические больные считались опасными для общества,
наравне с бандитами, и сажались на цепи в тюрьмы - с той лишь разницей, что
охраняли их не солдаты, а капуцины. Дебюиссон считал себя учеником великого
гуманиста Филиппа Пинеля, но пансион его скорее напоминал убежище для
пройдох и авантюристов всякого рода, нежели клинику для умалишенных.
Солидный "Maison de Sante", в котором только решетки на окнах
свидетельствовали о лишении свободы, был окружен старинным садом; тихая
улочка Святого Антония упиралась в глухое предместье Парижа, и тучи голубей
вечно кружили над крышею пансиона.

Невольные (или слишком вольные) пациенты доктора Дебюиссона имели хороший
стол, каждый - отдельную комнату и свободный доступ к ним родных и
приятелей. "Сумасшедшие" же здесь пребывали особые, и с ума они сходили
каждый на свой лад: так, например, чиновники проворовывались, генералы
терпели поражения на полях битв, роялисты пламенно желали восстановления
прежней династии, а придворные не умели угодить императору.

Это были настоящие "сумасшедшие" - не чета тем орущим дуракам, которых
без лишних слов вяжут в смирительные рубахи!

Все эти люди, чтобы не сидеть в тюрьмах, предпочитали "лечиться" от
подобных "сумасшествий" в пансионе доброго доктора Дебюиссона, стремительно
богатевшего от наплыва великосветских гонораров. И министр полиции Фуше,
конечно, догадывался об истинном значении пансиона. Почем знать! - может
быть, он и сам рассчитывал когда-нибудь.., подлечиться; всего ведь не
предугадаешь, времена тяжелые. Так что лавочка эта не была прихлопнута и
Савари, который требовал от больничной администрации одного: удерживать
пациентов в пределах высокого забора, окружавшего этот странный бедлам эпохи
Наполеона.

- Все-таки вы следите, - наказывал Ровиго врачам. - Не все же здесь
хорошие симулянты. Наверное, бывают ведь и тяжелые случаи душевных
заболеваний...

Из числа старых знакомцев Мале встретил здесь своих заклятых врагов -
роялистов, которые волею судеб отныне признавали его своим единомышленником.
Это был чудовищный парадокс того безобразного времени, когда граф Жюль де
Полиньяк приветствовал якобинца Мале радостным возгласом:

- А-а, вот мы и в одном "комплоте", мой любезный дегенерат! Не пора ли
для начала составить партию в триктрак?

Маркиз де Пюивер, сидевший еще в тюрьмах Конвента, тоже был несказанно
рад видеть генерала Мале.

- Я имею все основания, - заметил он кляузно, - быть недоволен вами:
когда-то вы сажали меня, теперь сами выглядываете на мир через щелку.
Учитесь же, генерал, логике событий...

Маркиз де Пюивер, братья Полиньяки, Бертье де Совиньи, испанский
священник Каамано - они, как знойные мухи, кружились вокруг генерала. Их
привлекало в нем мужество и стойкость убеждений, какими сами они не
обладали. И он оказался снисходителен к роялистам - играл в триктрак,
распивал по вечерам шамбертень, но оставался по-прежнему малодоступным и
гордым. Вот он снова появился на дорожках больничного сада - быстроглазый, с
ухмылкой на тонких губах; он ни перед кем не заискивал, первым разговора не
начинал, одним кивком головы одинаково отвечая на приветствия маркизов и
полупьяных могильщиков.

Иногда Мале присаживался к старенькому клавесину, тихо распевая давно
забытый романс:

Они прошли, этих праздников дни,

И не вернутся уже они.

У вас было то для ваших побед,

У вас было то, чего больше нет...