Чтение 7–й страницы книги ~Предела нет~

Исподволь им начал овладевать страх - безотчетный.

Он огляделся. Со всех сторон пялятся на него цветы.

Колесников подавил желание шагнуть назад. Нелепо бояться цветов. Но
почему же сердце бьется так быстро, все быстрее, быстрее и быстрее?

И цветы - в такт этим биениям - качаются быстро, очень быстро, еще
более быстро, невыносимо быстро!

Нарастает гул. Все пространство вокруг пришло в движение. Сад ходит
ходуном. Длинные бело-розовые, красные и желто-синие валы со свистом и
шорохом перекатываются от стены к стене.

Но не бежать! Ни в коем случае не бежать!

И эта борьба с собой была так тяжела, так невообразимо тяжела, что силы
внезапно оставили Колесникова. Песок завихрился, разноцветные лепестки
косо пронеслись перед лицом, в последний раз обдав своим благоуханием, -
Колесников упал ничком, будто сраженный пулей...

Сколько времени прошло?

Он поднял голову над землей.

Все спокойно. Ветра нет. Цветы стоят прямо, как свечи. Деревья и кусты
застыли, уснули - лист не шелохнется.

Колесников перевернулся на спину. Неторопливо плывут по небу облака.
Можно вообразить, что лежишь на дне реки. Деревья - это водоросли. Они,
чуть покачиваясь, тянутся вверх. Листья сомкнувшихся наверху крон - ряска.
По ее легкому колебанию видно: там, на поверхности, очень слабое, чуть
заметное течение, быть может, круговое. Оно не достигает дна. Здесь, на
дне, полный покой, неподвижность, стоячая вода.

Век бы лежать так, в этой зеленой воде, не шевелясь, позабыв обо
всем...

Но, поведя глазом в сторону, Колесников увидел у своего лица сапоги,
начищенные до блеска, с квадратными носками!

- Домой! Домой! - услышал он.

Надзиратель помог ему подняться и, заботливо поддерживая под локоть,
довел до комнаты.

Колесников не лег, а рухнул на тюфяк.

Что это было? И было ли?

Пока его вели по аллее, он видел: на дорожках валяются лепестки и
сорванные с деревьев листья... Значит, было?..

Он начал дышать так, как полагается спортсмену после большой физической
и нервной нагрузки, - с силой, короткими толчками выбрасывая воздух при
выдохе. Это дает отдых сердцу.

Наконец Колесникову удалось овладеть своим дыханием.

Принесли обед. Он не притронулся к еде. Спустя какое-то время -
показалось, что очень скоро, - тюремщик принес ужин.

Тогда лишь Колесников заметил, что за окном темно.

Он заставил себя поесть. Но ел машинально, не замечая, что ест, думая о
своем.

Было, было... Что же это было?

Последовательность, насколько помнится, такова: сначала появляется
ветер, он раздувает тревогу, которая переходит в тоску, неопределенную,
необъяснимую, тоска все нарастает, и тогда возникает страх - нет, даже не
страх, ощущение опасности. А затем приходит страх. Это совершенно
непонятный, безотчетный страх, не связанный с чем-либо конкретным. Да, он
какой-то отвлеченный, но концентрированный, необычайно сильный. Никогда
еще Колесников не испытывал ничего подобного!

А он воевал без малого четыре года и, понятно, натерпелся страху за это
время - причем в самых разнообразных боевых условиях. На то она и война,
чтобы страшно было!

...Однажды разведчики с боем выходили из вражеского тыла - конечно,
ночью, на исходе ночи, где перебежкой, где ползком. Колесников прополз
через спираль Бруно - хитроумно перекрученные мотки проволоки - и,
наткнувшись на камень, задержался передохнуть. Вдруг он услышал:
неподалеку ударила оземь ручная граната!

Первое инстинктивное побуждение - вскочить, отбежать. Но он попридержал
себя. Запал немецкой гранаты горит пять-шесть секунд - срок, достаточный
для того, чтобы вскочить и отбежать. Однако сколько времени она летела по
воздуху? Может, летела все эти свои пять секунд и через мгновение должна
взорваться?

Вскочить - ноги оторвет! Лежать - башку напрочь!

Но при взрыве возникает как бы шатер осколков. Не двигаясь с места.
Колесников останется под этим шатром, то есть очутится в мертвом
пространстве.

Злобное змеиное шипение сделалось громче. Оно приблизилось? А! Тут
склон! Граната скатилась по склону и подобралась к нему вплотную. Почему
же она не коснулась его? Камень! Их разделяет камень!

Говорят, перед человеком в последние минуты проносится вихрем вся его
жизнь. Вранье! Колесников под несмолкающий шип гранаты только и делал, что
с лихорадочной быстротой тасовал в уме два слова: "Вскочить - лежать?",
"Вскочить - лежать?"

Взрыва он не услышал. Очнулся уже по ту сторону переднего края -
товарищи доволокли его на себе. В голову ему впились три маленьких
осколка. Уберег от смерти камень, по другую сторону которого лежала
граната.

То было его первое ранение...

И все же прогуливаться по этому загадочному саду, когда в нем дует
ветер, куда страшнее, чем лежать рядом с готовой взорваться гранатой.

В саду даже страшнее, чем во вражеском дзоте, превращенном в морг.

За сутки до ранения Колесникова разведчики побывали во вражеском дзоте,
кинув предварительно в амбразуру противотанковую гранату.

Вообще-то противотанковая - это штука серьезная, особенно если
взрывается внутри замкнутого пространства. В дзоте все живое мгновенно
превратилось в крошево.

Выждав, пока дым немного рассеется, разведчики открыли дверь в дзот. И
вот началось самое тягостное, невыразимо жуткое и отвратительное - то, к
чему Колесников до сих пор не мог привыкнуть.

У мертвецов нужно было изъять документы - цель операции. Иначе говоря,
нагнуться над этим крошевом и рыться в нем - причем в абсолютной темноте.
(Готовясь прорываться с боем назад, разведчики по обыкновению шли налегке.
Где-то на подходах к дзоту они бросили все лишнее, оставив при себе только
боезапас.)

Едкая вонь пороховых газов и крови раздирала ноздри, горло.

Беспрерывно чихая и кашляя. Колесников нащупал у своих ног воротник
немецкого мундира - в этом кромешном мраке туловище в мундире, казалось,
существует само по себе, - двинул пальцы ниже, к нагрудному карману, и
вытащил оттуда солдатскую книжку.

Некоторое время Колесников стоял, боясь пошевелиться, с трудом подавляя
мучительный позыв к рвоте.

Другие разведчики, несомненно, чувствовали то же, что и он, судя по
раздававшимся вокруг вздохам, кашлю, негромкой хриплой ругани.

"Пора! Уходим, - сказал из мрака спокойный голос бати. - Время
вышло..."

Но, несомненно, и тогдашние его ощущения в дзоте не могут идти ни в
какое сравнение с тем, что пришлось пережить сегодня в этом непонятном
саду!..

Закрыв глаза, Колесников постарался вообразить своих товарищей.

Ночь вокруг и высокие силуэты деревьев. Разведчики сидят пригнувшись в
оставленном немцами окопе. Батя разрешил перекур. Отряд провел много дней
во вражеском тылу, приходится экономить горючее в зажигалках. Поэтому
прикуривают друг у друга. Наклоняются поочередно к предупредительно
протянутой руке соседа, огонек разгорается и освещает снизу лицо
прикуривающего. Так на миг возникают они из мрака, лица его товарищей,
последовательно одно за другим.

Наконец черед по кругу дошел и до бати. Ему-то, конечно, дали прикурить
первому, но самокрутка его успела уже потухнуть из-за того, что он
вытаскивал из планшета карту и, присвечивая себе фонариком, долго ее
рассматривал.

Лицо у бати большое, доброе, украшенное небольшой бородкой и очень
спокойное.

Он и разговаривает всегда неторопливо, негромко и как-то очень
запросто, без этого металлического лязга в голосе, который порой так бьет
по нервам.

Вот, например, батя в присутствии Колесникова учит храбрости
разведчика, недавно зачисленного в отряд.

"Ну как? Боялся вчера, в разведке-то?"

Парень мнется.

"Говори, не стесняйся! Разведчик обязан говорить командиру всю правду.
Ну?"

Парень сконфуженно моргает белесыми ресницами.

"Было, батя, маленько".

"Правильно! Ты же нормальный человек. Не боятся только кретины, да и
то, наверное, когда "под газом". А нормальные приучаются преодолевать
страх силой воли. И потом, мы же все заняты на войне, верно? Это тоже
очень помогает. Ты, стало быть, преодолел свой страх волевым усилием. Я
даже не заметил, что ты боялся..."

О! Спокойствие бати! О нем нужно бы писать военно-педагогические
диссертации, а может быть, даже складывать песни.

Был бы батя рядом, все, наверное, пошло бы иначе. Уж он-то срезу бы
нашелся, помог разобраться в этой пестрой карусели за стеной. Главное,
подсказал бы, почему днем все цветы в саду выглядели глазастыми.

Колесникову снова представился сад, мелькающий, куда-то несущийся, с