Чтение 7–й страницы книги ~Козленок в молоке~

Жгутович.

-- Он вообще может быть неграмотным! -- небрежно бросил я.

-- Нонсенс! -- сказал Арнольд.

-- Хорошо. Если ты проиграешь, а это неизбежно, то я буду по первому
звонку в любое время пользоваться твоей квартирой! Идет? -- оживился
Жгутович.

Тут я должен снова сделать пояснительное отступление. Дело в том, что
Стас по натуре бабник-тихушник, а книжная пыль к тому же, как я где-то
прочел, чрезвычайно стимулирует женолюбие. В Италии, например, ослабшим
мужчинам врачи даже рекомендуют чаще бывать в библиотеке. Однако Стасу очень
не повезло с женой: она у него из кубанских казачек -- ревнива до
умоисступления и не только лазает по карманам, но еще ежевечерне
тщательнейше осматривает его одежду в поисках приставших дамских волос и
даже обнюхивает на предмет внебрачных запахов. Однажды она до полусмерти
отходила Стаса чугунной сковородкой за то, что от его майки тянуло "Диором".
И только потом, отходив и немного отойдя, вспомнила, как сама же и
помазалась этими духами, когда заезжала к подружке за выкройками. Кроме
всего, жена звонит ему на работу через каждый час -- проверяет, а в
девятнадцать ноль-ноль неукоснительно встречает его на пороге магазина с
полными сумками продуктов, каковые он и тащит на себе домой -- в Теплый
Стан.

Ясное дело, Стас не мог себе позволить даже самые невинные мужские
удовольствия, а в тот памятный вечер он оказался в ресторане нашего клуба
только потому, что после обеда должен был ехать на курсы повышения
квалификации продавцов-букинистов, но занятия отменили из-за болезни
лектора, о чем, естественно, он жену в известность не поставил. Но такие
подарки судьба подкидывала ему нечасто. Сам он свою жизнь называл
добродетелью строгого режима. А ведь в нем, как в каждом мужчине, тоже
кипели страсти: он влюблялся в своих постоянных покупательниц, ужасно
страдал от бесперспективности, и постепенно на его лице установилось
выражение застоявшейся невостребованности, которое часто путают с признаком
пытливого ума. Свое сексуальное неудовлетворение Стас сублимировал в
творчество, но за мелькнувший в его стихах "ласкающий пепельный локон",
абсолютно вымышленный, он был жестоко избит кофеваркой. От более лютой
расправы Стаса спасло то, что его жена лет десять назад, сдуру,
покрасилась в какой-то пепельно-пегий цвет, о чем и вспомнила, занеся
кофеварку для решающего удара... Методом жестоких проб и роковых ошибок Стас
нащупал безопасную для жизни тематику. Обычно его стихи и поэмы назывались
крайне филологично -- "Перечитывая третью главу "Кентерберийских рассказов",
или "Модильяни пьет абсент в "Ротонде", или "Смерть Альбера Камю в
автомобильной катастрофе 4 января 1960 года". Но надо ли объяснять, что
Жгутович мечтал о большем? Вот почему моя однокомнатная квартира,
расположенная в пяти минутах бега от букинистического магазина "Книжная
находка", была единственным выходом из того кошмара, в котором он влачил
свои половозрелые годы.

-- Значит, ты будешь пользоваться моей квартирой? -- игриво переспросил
я.

-- В любое время и в любых целях! -- уточнил Стас.

-- Молоток! -- Арнольд хлопнул Жгутовича по плечу.

-- Идет, -- согласился я и сделал многозначительную паузу. -- Но если
ты проиграешь, то я буду в любое время пользоваться твоей "Масонской
энциклопедией"!

-- В каком смысле? -- затомился алчный Стас.

-- В прямом. Ты мне ее просто отдашь!

-- Молоток! -- Арнольд хлопнул меня по плечу.

На мгновение Жгутович замер, и на лице его живо отобразилась схватка
скрытого сладострастия с явным честолюбием, но довольно скоро честолюбие
пискнуло и подняло вверх свои крысиные лапки.

-- Идет! -- кивнул он. -- Тем более что ты все равно не выиграешь!

-- Подумай! -- усмехнулся я и решил его помучить. -- Ты теряешь
единственный шанс. Если ты отдашь мне энциклопедию, книгу тебе никто не
издаст, и взыскательный читатель никогда не сможет насладиться твоей поэмой
"Иван Тургенев читает Полине Виардо фрагменты романа "Дым".

-- Романа "Новь", -- обиженно поправил Стас. -- Ты всегда был Терситом
по натуре...

-- А кто такой Терсит? -- вмешался Арнольд.

-- Так, мужик один, -- объяснил Стас и добавил: -- Я подумал. Ты
никогда не выиграешь! -- и он протянул мне руку.

Я протянул свою. Нет, это было не рукопожатие, а схватка двух лукавств.

-- Разбей! -- приказал я Арнольду. Тот сначала решительно занес руку,
но вдруг заколебался:

-- Не-ет, так не пойдет...

-- Почему?

-- А вы мне объясните, что значит -- первый встречный?

-- Как что? -- пожал я плечами. -- Мы выходим на улицу, останавливаем
первого встречного и предлагаем ему принять участие в нашем эксперименте, --
растолковал я.

-- А если он отказывается? -- уточнил Арнольд.

-- Тогда мы останавливаем другого.

-- А если и он отказывается?

-- Тогда третьего -- и так до тех пор, пока кто-нибудь не согласится.

-- Но ведь тогда это будет не первый встречный! -- логично заметил
Арнольд.

-- Не придирайся к словам! -- заступился за меня Стас, которому уже не
терпелось поразвратничать на моей жилплощади.

-- Ладно, -- смирился Арнольд, -- в конце концов, вы спорите, а не я.
Вам и расхлебывать.

-- Что? -- не понял я.

-- Подумайте сами: а если первым встречным окажется, допустим,
Франсуаза Саган? По ящику сказали: она как раз сейчас в Москве...

-- Хорошо, -- согласился я. -- Известных людей мы отметаем как класс!

-- А если первым встречным окажется твой друган, с которым ты заранее
все обшляпил? -- спросил Арнольд и глянул на меня с чалдонской хитрой
улыбкой.

-- Ваши необоснованные подозрения мне странны! -- ответил я, и, хотя у
меня не было никаких жульнических планов (у меня вообще не было планов),
щеки мои затеплились, как у всякого порядочного человека, заподозренного в
свинстве.

-- В самом деле, -- насупился Стас, -- я хотел бы гарантий.

-- Мое честное слово для тебя не гарантия? -- фальшиво, несмотря на всю
чистоту своих намерений, возмутился я.

-- Писатель, дающий честное слово, то же самое, что проститутка,
которая клянется своей невинностью! -- отрезал Жгутович.

-- Как сказал! -- воскликнул Арнольд, и его лицо напряглось в
запоминающем усилии.

-- Что ж, в таком случае наше пари расстраивается, -- облегченно
констатировал я.

-- Вы, мужики, не расстраивайтесь, -- успокоил Арнольд, глянув на часы.
-- Прямо сейчас должен прийти Витек, племяш нашего редакционного шофера. Я
ему от дяди привез рыжиков, -- он кивнул на пустую банку, -- и бутылку
"амораловки", -- он показал глазами на свой рюкзачок.

-- Кем он работает? -- подозрительно поинтересовался Стас.

-- Чальщиком.

-- А что это? -- .продолжал допытываться Жгутович.

-- Так, мужик с чалками, -- ответил злопамятный охотовед.

-- Образование? -- не обратив на это внимание, спросил обладатель
"Масонской энциклопедии".

-- Ну какое образование у чальщика? Незаконченное...

-- Конкретнее! -- потребовал Жгутович.

-- Из ПТУ за двойки выгнали...

-- Очень хорошо!

-- Вот вы Витька и заделайте знаменитым писателем. Он дядьке письма
присылает с такими ошибками, что вся редакция гогочет. Вот вам и чистота
эксперимента. А из первого встречного тебе любой дурак гения сконструлит!

-- Идет! -- обрадовался Стас и буквально вцепился в мою руку.

Я нехотя сжал его вспотевшую от предчувствия удачи ладонь, а Арнольд,
крякнув, разбил наш заклад. Отмечая заключенное пари, мы допили остатки пива
и закусили по-братски последним рыжиком из дядиной банки. Арнольд пошел
встречать будущую знаменитость: по его прикидкам Витек должен был уже
подъехать.

-- У тебя диван или кровать? -- задумчиво жуя гриб, спросил Стас.

-- Диван-кровать, -- буркнул я, мысленно ругая себя за это дурацкое
пари.

4. ПРОСТОДУШНЫЙ

Через несколько минут он уже сидел за нашим столиком -- здоровенный
кудряво-конопатый парень, не знающий, куда деть свои огромные красные
ручищи. На нем были синие портки, которые сшившие их в городе Можайске люди
почему-то поименовали джинсами, и байковая клетчатая рубаха с
залохматившимися манжетами. А его башмаки, грубые строительные бахилы,
удивляли взгляд бело-серыми разводами, похожими на те, что остаются на
черной школьной доске, если стереть написанное мелом с помощью грязной
тряпки. Зато лицо парня светилось добродушной безмятежностью: вероятно, из
всех проклятых вопросов бытия его беспокоил только один -- как дотянуть от
аванса до получки. И то, видимо, не очень... Я еще раз пожалел о заключенном
пари. Когда Арнольд подвел его к нашему столику, он, ужасно робея и
запинаясь, представился: "Витек". Не "Витя" , не "Виктор", не "Витька", а
именно -- Витек. Чувствовалось, что малый впервые оказался в таком