опасливо приоткрывались бумажники и сумочки, как тщательно, осторожными
пальцами, сдвинув брови, пересчитывали сдачу, по тому, как в ужасе вздрогнул
человек, когда сунул руку во внутренний карман и на леденящий миг ему
почудилось, что деньги исчезли.
причине будет лучше, чем там, откуда они уезжают, но притом необходимо
избежать лишних проволочек и расходов. А проволочки и расходы - их общий
удел, ибо ими завладела целая армия профессиональных охотников за чаевыми и
подачками, сонных канцеляристов в консульствах и скучающих
чиновников-паспортистов в Бюро выезда и виз, и всем этим личностям в высшей
степени наплевать, попадут отъезжающие вовремя на корабль или тут же, не
сходя с места, подохнут. Нагляделись они на таких - изо дня в день с ; утра
до ночи одно и то же, одеты все как порядочные, а от самих так и разит
неблагополучием, денежными заботами и семейными неурядицами. Чиновники эту
породу не жаловали, таких бед им и самим хватало.
которых уже мало осталось человеческого, - каждый загнав поглубже свою
тайную боль, воспоминания, стремления, сломленную волю, - упрямо бродили
пешком (потому что бастовали шоферы такси), потные, отчаявшиеся, голодные
(бастовали булочники, бастовали мороженщики), из гостиницы в Бюро выезда и
виз, потом в таможню, в консульство, в порт, где стоял на якоре корабль, и
снова на вокзал, пытаясь собрать воедино свои развалившиеся на части судьбы
и свои пожитки. На вокзале у каждого багаж перехватывал носильщик - и во
власти этой мрачной личности каждый сразу оказывался совершенно беспомощным;
а потом носильщик улетучивался вместе со всеми вещами. Куда он скрылся?
Когда вернется? И тут все спохватывались - кому спешно понадобилась
расческа, кому чистая сорочка, блузка, носовой платок; весь день они бегали
по городу неряхи неряхами, даже умыться толком не было возможности.
неуютных местах и заведениях, куда всех одинаково загоняла неласковая
участь, и всем выпадали одни и те же мучения: нестерпимая жара, неистовая,
до белого каления, ярость беспощадного солнца; мерзкая, до неправдоподобия
мерзкая еда, которую швыряли на стол перед усталыми, осунувшимися
посетителями нахальные официанты. Каждый хотя бы раз отодвинул тарелку с
какой-нибудь застывшей жирной размазней, в которой завязли муха и таракан, и
покорно уплатил за эту гадость, и еще дал официанту на чай, потому что самый
воздух насыщен был и сводящей с ума, и в то же время отупляющей угрозой
насилия. Некстати сказанное слово, неловкое движение - и тебя того гляди
убьют, а это был бы уж слишком бессмысленный конец. Постепенно все стали
питаться лишь черным кофе, теплым пивом, отдающим химией лимонадом в
бутылках, размякшими солеными галетами из жестяных банок, да еще пили прямо
из скорлупы сок только что вскрытых кокосовых орехов. Внезапно, когда их
никто не ждал, вновь появлялись носильщики, дергали своих подопечных, давали
дурацкие советы и требовали новых чаевых за то, что исправляли свои же
ошибки. Кошельки и душевные силы неуклонно истощались, словно в тягучем
дурном сне, а неотложные дела, казалось, все не двигаются с места. Женщины,
не выдержав, разражались слезами, мужчины - бранью, но толку от этого не
было ни малейшего; у всех покраснели веки и ныли опухшие ноги.
каждый отгораживался от всех прочих, старательно оберегая свою гордость и
независимость. В первые тягостные часы они упорно не замечали друг друга, но
приходилось встречаться глазами по двадцать раз на дню - и во взглядах
поневоле появилось враждебное признание. "Опять ты здесь! А я тебя знать не
знаю!" - скажут друг другу взгляды и поспешно метнутся в сторону, и каждый
упрямо возвращается к своим заботам. Каждый путешественник становился
свидетелем унижений другого, излагал при всех свои дела, опять и опять
отвечал на нескромные расспросы, чтобы ответы в сотый раз могла записать
какая-нибудь дотошная канцелярская крыса. Порой они останавливались кучками
на тех же улицах, читали вслух одни и те же вывески, задавали вопросы тем же
прохожим, но ничто их не соединяло. Казалось, в предвидении долгого пути все
они твердо решили быть поосторожнее со случайными, волею судьбы навязанными
знакомцами.
возвращаются наши ослы.
уставились на разношерстное сборище измученных людей, которые молча
поднялись на веранду и вяло поникли за столиками, словно уже потерпев
кораблекрушение. Вот опять явилась несуразная толстуха, у которой ноги как
бревна, с толстопузым муженьком в пропыленном черном костюме и с жирным
белым бульдогом.
всего лишь Мексика, но собак мы в комнаты не пускаем.
слуге, который отвел животное на задний двор и привязал там на ночь. Бульдог
Детка перенес это испытание с молчаливой угрюмой стойкостью, присущей всему
его героическому племени, и ни на кого не затаил зла. А его хозяева сразу
принялись рыться в огромной корзине с провизией, которую они повсюду таскали
с собой.
коротко стриженная, с крохотной головой-недомерком, болтающейся на длинной
тощей шее, в зеленом платье, вяло болтающемся вокруг тощих икр; она
пронзительным павлиньим голосом толковала что-то по-немецки своему спутнику
- румяному коротышке с поросячьей физиономией. Рослый и словно развинченный
в суставах человек, на удивленье большерукий и большеногий, с белобрысым
ежиком над хмурым, наморщенным лбом прошагал было мимо веранды, словно не
узнав ее, но тут же вернулся, сел в стороне от всех и вновь погрузился в
раздумье. Хрупкий рыжий мальчик лет восьми задыхался и потел в
ярко-оранжевом кожаном костюмчике мексиканского ковбоя, на
зеленовато-бледном лице его резко выделялись веснушки цвета меди.
Родители-немцы, болезненного вида папаша и унылая, раздражительная мамаша,
подталкивали его, а мальчик упирался, извивался всем телом и тянул на одной
ноте:
толком. Мы едем в Германию, чего тебе еще надо?
коридора.
кожаный костюм, в августе-то месяце, вырядили как чучело.
лицо руками и на минуту замерла.
махнул салфеткой в сторону молодой американки в темно-синих штанах и голубой
рубашке сурового полотна; широкий кожаный пояс и синий узорчатый платок на
шее довершали ее наряд - точную копию рабочей одежды мексиканских
индейцев-горожан. Молодая женщина была без шляпы. Черные волосы ее,
разделенные прямым пробором, свернуты на затылке узлом - прическа эта
показалась бы старомодной в Нью-Йорке, но пока еще вполне подходила для
Мексики. Спутник этой женщины, молодой американец, был в опрятном белом
полотняном костюме и в самой обыкновенной панаме.
всех известных ему оскорблений:
по-испански. Молодая женщина напряглась, как струна, тонкое лицо ее спутника
побелело, злыми глазами они уставились друг на друга.
делаешь по-своему.
Пожалуйста, тише. Я не могу переодеться, пока мы не сели на пароход.
покрытыми перепачканной, исклеванной пулями известкой, сновали четыре
красивые испанки, смуглые, с гордо вскинутыми головами и привычной,
профессиональной дерзостью во всей повадке; из-под тонких черных платьев,
которые чересчур туго обтягивали их стройные бедра, неряшливо выглядывали
оборки ярких нижних юбок, развеваясь вокруг изящных ножек. Испанки носились
взад и вперед, бегали по лавкам, тесным кружком усаживались на веранде и ели
фрукты, разбрасывая кожуру, и непрерывно трещали по-испански, будто
ссорилась крикливая птичья стая. При них было четверо смуглых, гибких
молодых людей: у всех четверых прилизанные черные волосы над узенькими
лобиками, широкие плечи и тонкая талия, перехваченная широким поясом; и тут
же двое детишек лет шести, мальчик и девочка, близнецы, с
болезненно-желтыми, чересчур взрослыми лицами. Из всех путешественников
только эта компания пошла накануне вечером на улицу поглядеть на фейерверк и
принять участие в празднестве. Они криками приветствовали взлетающие ракеты,
плясали друг с другом среди толпы, потом отошли немного в сторону и, щелкая
кастаньетами, снова пустились плясать - хоту, малагуэнью, болеро. Вокруг
собралась толпа, и под конец одна испанка стала обходить зрителей и собирать
деньги, она обеими руками приподняла подол и подставляла его под монеты,
громко шурша оборками нижней юбки.
компании какой-то порядок. Они бродили бестолковой, полудикой ордой, кричали
на детей, а дети никого не слушались и от всех получали подзатыльники, и все
хватали неслухов за руку или за шиворот и волокли за собой. Испанки небрежно
тащили какие-то бесформенные, разваливающиеся свертки и узлы, сверкали
глазами, неистово раскачивали бедрами, их растрепанные волосы все сильней
раскосмачивались, но они ни на миг не падали духом. Наконец вся компания
Максимов Альберт
Круз Андрей
Конюшевский Владислав
Жюль Верн
Орлов Алекс
Контровский Владимир