понять, почему он так сказал.
стоит утруждать себя...
из-за этого лекарства, которое я принял... Я с удовольствием посмотрю все,
что вы там отыщете.
дань уважения ее таланту, написал кто-то из здешних жителей в то время. И
еще вот этот маленький акварельный набросок, вы его, может быть, не заметили
- это она в роли Виолы.
Гм. Так вот какова она была, бедняжка Дженни Вильерс.
странные ощущения. Словно плывешь. - Он взглянул на книжечку и прочел
надпись на титульном листе: _"Дженни Вильерс: дань уважения и памяти.
Составил Огастес Понсонби, эсквайр, почетный секретарь Шекспировского
общества Бартон-Спа..."_ Сначала страница цитат, разумеется, все из
Бессмертного Барда...
Готовься к смерти? Странная мысль, правда, Отли? Что дальше?
Понятный выбор. А вот другое. Послушайте:
ночь", Виола - да?
ли книжечка стоит вашего внимания, мистер Чиверел. Обычная старомодная
болтовня. А ее история очень простая. В то время здесь была постоянная
труппа под руководством актера Эдмунда Ладлоу. Дженни Вильерс приехала сюда
из Норфолка и стала играть главные роли. Влюбилась в первого любовника
Джулиана Напье, но тот внезапно оставил труппу ради ангажемента в Лондон.
Она заболела и умерла. Напье ненамного пережил ее. Он уехал в Нью-Йорк,
запил и вскоре покончил с собой. Вот, собственно, что там сказано.
он прошептал, обращаясь больше к самому себе, чем к Отли:
только на тот звонок из Лондона.
удалился, он услышал свое собственное бормотание: _"Шалаш я сплел бы, чтобы
из него взывать к возлюбленной..."_ Словно он впервые в жизни прочел эти
строки, словно это был какой-то неизвестный шедевр. _"...Чтобы из него
взывать к возлюбленной..."_ И словно был еще другой, никому не ведомый
Шекспир, чьи трагедии были комедиями, а комедии - трагедиями, с шумным
успехом шедшими где-то в тридевятом королевстве...
тех пор, как врачи объявили, что давление у него пониженное. Застоявшийся
бурый сумрак, окутавший его, когда он слушал под дверью, что происходит на
приеме, устроенном в его честь, теперь просочился и в Зеленую Комнату. Тени
в нишах еще больше сгустились. Комната утратила форму и размеры. Сколько он
принял таблеток? Две? Или по рассеянности принял еще две, а всего четыре? Он
сжался и глубже втиснулся в кресло, но почувствовал, что кресло тоже плывет.
Ну что же, поплывем в сон. Острота времени исчезала, как это всегда бывает в
состоянии между бодрствованием и сном. И все же где-то в глубине тлела искра
настороженности - одинокий бессонный часовой над огромным дремлющим замком
его сознания. Что же дальше? Кто там идет?..
облака и пыльное стекло, - прежде его не было в комнате. Он не имел
источника: он просто был здесь. Пристально вглядываясь, Чиверел понемногу
осознал, что в луче движется, направляясь к двери, фигура, одетая в черное.
Дойдя до середины комнаты, фигура остановилась. Чиверел различил теперь, что
это довольно молодой человек, один из тех тощих до нелепости молодых людей в
костюме ранневикторианской эпохи, которых постоянно рисовали Крукшенк и
_"Физ"_. Чиверел успел сказать себе, что, вероятно, в этом все дело - просто
какая-то пришедшая ему на память иллюстрация к Диккенсу спроецировалась в
темноту. Но затем человек обернулся и взглянул на Чиверела; у него было
бледное лицо с ввалившимися щеками и глаза, полные отчаяния. Чиверела
охватил могильный холод и страх. Это уже не было фокусом с воспоминанием о
старой иллюстрации. И книги тут были ни при чем. Человек пристально, почти с
укором смотрел на него из какой-то холодной, потусторонней жизни. Чиверел
хотел заговорить, но убедился, что не может издать ни единого звука. Фигура
плавно скользнула к двери, слабый, мерцающий свет рассеялся; в Зеленую
Комнату возвратились сумрак и тишина, и снова все стало, как прежде.
та же, но кое-что в ней переменилось. Где высокий стеклянный шкаф, стоявший
в нише напротив? И стены были не совсем те: что-то на них - может быть,
портреты и старые театральные афиши - выглядело иначе. У Чиверела мучительно
заболели глаза. Он прикрыл их и с удовольствием почувствовал, что снова
плывет. Немного погодя он вдруг услышал голоса - совершенно отчетливо, так
же отчетливо, как несколько минут назад он слышал голоса Отли и доктора. Но
эти голоса пели - сначала мужской, затем два или три женских, - и вскоре он
узнал, что они поют: это была старинная разухабистая песня "Уилкинс и его
обед". Пение звучало все ближе, и Чиверел открыл глаза. Лужицу света, в
которой стояло его кресло, по-прежнему кольцом обрамляла тень, но теперь
большая часть комнаты по ту сторону кольца была залита мягким золотистым
светом, и свет этот, подобно слабому мерцанию, которое он видел только что,
не имел источника, но, как в сновидении, просто был здесь. Он ничуть не
казался нереальным - он был здесь и был ясно виден, - но все равно Чиверел
сразу же понял, что этот свет и свет над его креслом, теперь медленно
убывавший, существуют в разных измерениях.
прошлого века. Девушки подталкивали друг друга, болтали и хихикали. Один
молодой человек важно курил большую изогнутую трубку. Обладатель низкого
сочного голоса, старый актер, чем-то напоминавший Альфреда Лезерса, звался
Джоном Стоуксом. Последней вошла пожилая, властного вида женщина, которая
несла объемистую продуктовую корзинку и отзывалась на имя миссис Ладлоу.
сидел Чиверел, почти полностью погрузился во тьму. Изумленный появлением
этих отнюдь не бесплотных привидений, он невольно поднялся со своего кресла,
постоял немного и, не отрывая взгляда, сделал несколько шагов вперед. В том,
что он видел перед собой, не было ничего размытого, потустороннего. Все
казалось весьма основательным: последняя морщинка на лице старого актера
Стоукса и блеклые пятнышки на платках и платьях женщин - все было как наяву.
Дым из трубки молодого актера поднимался клубами и свивался в кольца - самый
обычный дым, как от сигареты доктора. Но ни молодого актера, ни остальных -
Чиверел сразу это почувствовал - не было здесь в том смысле, в каком здесь
были доктор, Отли и Полина. Он понимал: их можно видеть и слышать, но
общаться с ними нельзя. Он словно наблюдал с близкого расстояния нечто
среднее между кинофильмом и сценой из спектакля. Он знал, что контакт между
ним и этими людьми - или призраками - невозможен. И хоть все это было
странно и удивительно, Чиверел не ощущал тревоги и страха, как в тот
короткий миг, когда он весь похолодел под взглядом человека с бледным лицом
и ввалившимися щеками.
молодая актриса со вздернутым носиком и давно немытыми каштановыми локонами.
которая явно следовала традиции Сары Сиддонс. - Четыре свиные отбивные и
превосходная цветная капуста. Мистер Ладлоу, по счастью, без памяти любит
свиные отбивные. Ведь ему понадобится много сил, чтобы выдержать этот удар.
Случилось что-нибудь ужасное?
проклятый!", и маленький толстяк - комик с головы до пят (это сразу было
видно) - лихо въехал в комнату верхом на большом зонтике. Резко осадив, он
Флинт Эрик
Прозоров Александр
Андреев Николай
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Прозоров Александр