Чтение 7–й страницы книги ~Дворец и лачуга~

и все вернулось в прежнее положение.

- Кажется, все уже в сборе, - шепнул кто-то.

Пан Дамазий откашлялся, а пан судья многозначительно высморкался.

- Таким образом, мы можем теперь продолжить, - прибавил кто-то.

Хозяин хотел было ответить, что продолжение еще на плите, но, к
счастью, вовремя спохватился.

- Осмелюсь возразить против предложения, - сказал на это пан Петр, - и
по той причине, что у нас прибавился новый член.

Взгляды присутствующих обратились на Вольского, который в эту минуту
похож был на человека, ожидающего небесного откровения.

- Дамазий, пан Дамазий! - зашептали в зале.

Хозяин приветливо улыбнулся гостям, полагая, что таким образом он
удачно ответил на требования, предъявляемые серьезностью момента, а пан
Дамазий, слегка откинувшись в кресле, как это водится у испытанных ораторов,
сказал:

- Я придерживаюсь мнения, что наш уважаемый гость лучше, всесторонней и
подробней всего ознакомится с характером наших собраний, вслушиваясь в ход
прений. Поэтому предлагаю считать заседание открытым и просить нашего
уважаемого хозяина, чтобы он соблаговолил на сегодняшний вечер занять
председательское кресло.

Он умолк.

...а всем казалось,

Что Войский все трубит, но то лишь эхо отдавалось.{143}

- Осмелюсь возразить... - начал было пан Петр.

- Просим, просим!.. Пана Пелуновича в председатели! - раздались голоса.

- Итак, - подхватил пан Дамазий, - просим уважаемого хозяина занять
председательское кресло.

Уважаемый хозяин был близок к апоплексическому удару; однако, придя в
себя, застенчиво сказал:

- А нельзя ли мне... этак... на ходу?

- Отчего же нет? - ответил нотариус. - Мы уважаем ваши привычки.

- Смею обратить внимание, что я не вижу колокольчика, - прибавил Петр.

- Колокольчик!.. Где колокольчик? - закричал хозяин. - Вандзюня!
Вандочка!.. Где же колокольчик, сердце мое?

Девочка вспыхнула.

- Ах, дедушка!.. Я дала его той больной даме наверху, знаете, которая
обеды...

- Наказанье божье! - сердился дедушка.

- Можно пока звонить ложечкой о чашку! - предложил нотариус и разогнал
грозу.

Заседание открыли.

- Не соблаговолите ли, господин председатель, в нескольких словах
представить пану Вольскому окончательные итоги наших дебатов? - спросил пан
Дамазий.

- Гм!.. Насколько мне помнится, мы что-то говорили о необходимости
гимнастики?..

- Осмелюсь заметить, что на последнем заседании мы говорили о
строительстве дешевых квартир для бедных, - прервал пан Петр.

Пелунович посинел.

- И о страховании жизни, - прибавил пан Дамазий.

- О необходимости создать опытную станцию, - добавил кто-то со стороны.

- О мерах к поднятию ремесел, - прибавил еще кто-то.

- Клянусь честью, сударь, - шепнул сияющий Вольский нотариусу, - я
никогда не думал, что среди варшавского общества есть кружки, занимающиеся
подобными вопросами.

- И их осуществлением, сударь! - шепнул Дамазий.

Вольский и Дамазий взглянули друг другу в глаза и, вдохновленные одним
и тем же чувством, протянули друг другу руки. Они поняли друг друга.

- Напоминаю вам, господа, что на сегодняшнем заседании я должен был
прочесть свой меморандум о пауперизме, - промолвил в это мгновение пан
Зенон, человек, несомненно обладающий самыми глубокими знаниями и самым
высоким лбом в Европе.

- Совершенно верно! - сказал Дамазий. - Мы слушаем.

Вольский смотрел на присутствующих с неописуемым восторгом. В его
голубых глазах сияло чувство, которое, несомненно, можно было бы перевести
следующими словами: "Я знаю вас всего несколько минут, но пусть меня черти
возьмут, если за каждого из вас я не дам изрубить себя в куски".

Между тем пан Зенон, развернув рукопись, стал читать.

- "Меморандум о пауперизме.

Не касаясь уж того вопроса, подлинно ли наши прародители вначале вели
райскую жизнь..."

- Прошу слова!..

- Слово имеет пан Петр, - сказал Дамазий, видимо чувствуя себя
признанным заменять председателя.

- Осмелюсь заметить, что, принимая во внимание низкий уровень
просвещения в нашей стране, к вопросам о догматах следовало бы подходить
осторожнее. Слушаем.

Пан Зенон продолжал:

- "Мы должны все же обратить внимание на то, что через всю, так
сказать, полосу истории вьется черная нить бедности и горя. В Спарте раб
получал вдвое меньше пищи, чем человек свободный; во времена Людовика
Четырнадцатого десятая часть народа жила милостыней, а в Кантоне и по сей
день тысячи людей живут на барках, питаются ужами и крысами и... не
довольствуясь этим, топят к тому же новорожденных детей..."

- Почтеннейший председатель! - шепнул судья.

- Слушаю, любезнейший мой судья, - ответил Пелунович.

- Я все хочу спросить, почтеннейший, сколько может стоить ваша
коллекция трубок?

- Около пятидесяти рублей...

- "Там же множество рабочих клянчат на улицах работу.

А в Восточной Индии бедняки едят падаль и червей, в Бенгалии же в конце
восемнадцатого века третья часть населения вымерла от голода..."

Тут последовало описание всякого рода несчастий, преследующих род
человеческий. Это описание заняло примерно три четверти часа. Присутствующие
сидели как на иголках; наконец пан Дамазий прервал:

- Прошу слова!

- Слово имеет пан Дамазий!

- Хотя подробности, так трудолюбиво собранные уважаемым паном Зеноном,
без сомнения чрезвычайно важны в теоретическом, экономическом и, наконец,
историческом отношениях, я все же полагаю, что для того, чтобы предупредить
нищету среди наших граждан, местную нищету, которая нас больше всего
интересует, они не имеют серьезного значения. Я бы полагал, таким образом,
что эту интересную и поучительную историческую часть мы могли бы сейчас
пропустить, вернее, отложить до нашего следующего заседания.

Пан Дамазий снова умолк, и снова

...всем казалось,

Что он трубит еще, но то лишь эхо отдавалось...

- Значит, я должен сразу перейти к современности? - спросил пан Зенон,
стараясь прикрыть испытываемое неприятное чувство внешним безразличием.

- Просим, просим!

Пелунович приблизился к Вольскому и шепнул:

- Вы, сударь, в настоящее время пишете?

- Да, - с улыбкой ответил Вольский.

- А мою Вандзюню напишете?

- С величайшим удовольствием!

- А меня?

- Разумеется!

- Но знаете, в сидячей позе, за этим вот столом, на котором будет
стоять колокольчик. Я сейчас велю его принести.

Пан Зенон начал:

- "Согласно таблицам Оттона Гибнера в тысяча восемьсот шестьдесят
седьмом году из десяти тысяч жителей Бельгии две тысячи пятьсот жило
милостыней, в Пруссии четыреста пятьдесят семь, в Австрии триста тридцать
три, во Франции двести восемьдесят..."

И опять длинная, нашпигованная цифрами речь, которая могла внушить
слушателям убеждение, что на всем земном шаре есть лишь две категории людей:
просящие милостыню и подающие ее.

- Полагаю, что и это можно было бы отложить до следующего заседания.

- Почему же, уважаемый? - спросил слегка обиженный пан Зенон.

- Потому что, по моему мнению (которого я, однако, не смею навязывать
уважаемому собранию), цифры эти, хотя сами по себе в высшей степени
интересные, не имеют все же непосредственной связи с тем, что нас занимает.

- Ну уж, извините! - ответил пан Зенон. - Из этих цифр я могу вывести
заключение о состоянии нищеты у нас.

- Слушаем!

- Очень просто. Если в Бельгии, например, на каждые десять тысяч
человек живет милостыней две тысячи пятьсот, то у нас, в стране несравненно
менее цивилизованной и зажиточной, на десять тысяч душ населения должно
приходиться по крайней мере пять тысяч нищих.

Нотариус подскочил на стуле.

- Это еще откуда?

- Оттуда, почтеннейший, что в стране, менее цивилизованной, менее
зажиточной...

- Хорошо, хорошо! Разрешите, однако, сударь, спросить, которое из двух
государств стоит выше в смысле цивилизации: Австрия или Бельгия?

- Разумеется, Бельгия.