Чтение 7–й страницы книги ~Форпост~

добро-то сиротское. Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради,
что баба блажит.

- За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.

- Стала дорожать. В нашей волости хотят какую-то новую дорогу
прокладывать, так немцы скупают землю.

- Немцы? - повторил Слимак. - Да они уже купили Вульку.

- Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.

- Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не
понял, чего им надо, - сказал Слимак.

- Вот видите! Сюда норовят залезть. А стоит осесть одному, как за ним
потянутся другие, словно муравьи на мед, - вот земля и дорожает.

- Да они знают ли крестьянскую работу?

- Еще как знают!.. Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он
тут и родился, - ответил Гроховский.

- Чудно!

- Ого!.. Немцы - они умные. Они скота много держат, клевер сеют, а
зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.

- Любопытно бы знать, какой они веры. Говорят они между собой, как
евреи.

- Вера у них получше еврейской, - сказал староста, подумав, - но не то
что католическая, куда там! Костел у них такой же, как у нас, с органом и
скамейками. Только ксендз у них женатый и ходит в сюртуке, а в главном
алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на
паперти.

- Стало быть, вера их хуже нашей.

- Хуже, - подтвердил Гроховский, - они и царице небесной не молятся.

- Ох, царица небесная! - прошептала хозяйка.

Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.

- Как их еще господь бог милует! - заметил Слимак. - Пейте, кум.

- За ваше здоровье. А что ж господу их не миловать, раз у них скота
много? Скот - он всему основа!

Слимак задумался и вдруг хлопнул ладонью по столу.

- Кум, староста! - воскликнул он с воодушевлением. - Продайте мне
корову!

- Продам! - ответил Гроховский и тоже хлопнул по столу ладонью.

- Даю вам... тридцать... один рубль... ей-богу, только по дружбе.

Гроховский обнял его.

- Кум, дайте мне тридцать... ну, хоть тридцать четыре рубля бумажками
да рубль серебром за повод.

В горницу осторожно скользнули набегавшиеся вволю ребята. Хозяйка
налила им похлебки и отвела в дальний угол, велев сидеть смирно. Они и в
самом деле все время сидели смирно, только Стасек один раз свалился с лавки,
а Ендрек получил от матери тумака. Зато Магда притаилась, как мышка, а
вздремнувшему Мацеку привиделось во сне, будто он сидит в боковушке на стуле
со спинкой и пьет водку. Батрак чувствовал, как водка ударила ему в голову,
как, захмелев, он развалился не хуже Слимака и во что бы то ни стало хотел
поцеловать старосту!.. Вдруг он вздрогнул и, смущенный, очнулся.

Из боковушки доносился запах водки, чадила догорающая плошка. Слимак и
Гроховский сидели рядышком.

- Кум... староста... - говорил Слимак, стуча кулаком по столу. - Я дам
тебе, сколько ты пожелаешь, говори, стало быть... последнее слово. Твое
слово для меня дороже денег, потому что ты голова. На всю волость ты один
голова. Старшина - он свинья. Для меня ты старшина, да какой там старшина,
ты лучше самого комиссара, потому что ты - голова... Один ты голова на всю
волость, убей меня гром!

Они обнялись, и Гроховский заплакал.

- Юзек!.. Брат!.. - говорил он, - не зови меня старостой, зови братом,
потому что я тебе брат и ты мне брат...

- Войцех... староста... Говори, сколько хочешь за корову?.. Я столько и
дам, кишки из себя вымотаю, а дам.

- Тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод.

- Господи помилуй! - ахнула хозяйка. - Да ведь вы только что отдавали
корову за тридцать три рубля?

Гроховский поднял мокрые от слез глаза сперва на нее, потом на Слимака.

- Отдавал? - спросил он. - Юзек, брат, отдавал я тебе корову за
тридцать три рубля?.. Ладно! Отдаю... Бери... Пусть сирота погибает, зато уж
у тебя, брат, корова будет что надо.

Слимак еще сильней стукнул кулаком по столу.

- Как, чтобы я сироту обидел?.. Не желаю!.. Даю тридцать пять рублей и
рубль за повод.

- Что ты болтаешь, дурень? - урезонивала его жена.

- Не дури, - поддержал ее Гроховский. - Ты меня так угостил, так
употчевал, что тебе я отдам корову за тридцать три рубля. Аминь, вот мое
последнее слово.

- Не желаю!.. - орал Слимак. - Я не еврей и за угощение не беру.

- Юзек!.. - уговаривала его жена.

- Пошла вон! - крикнул Слимак, с трудом поднимаясь со стула. - Я тебе
покажу, как мешаться в мои дела...

И вдруг упал в объятия плачущего навзрыд Гроховского.

- Тридцать пять рублей бумажками и рубль серебром за повод! - кричал
он.

- Чтоб мне из пекла не вылезть, не возьму! Тридцать три, - всхлипывал
Гроховский.

- Юзек! - унимала Слимака жена. - Да уважь ты гостя... Ведь он постарше
тебя, он староста, его тут воля, а не твоя... Мацек, - обратилась она к
батраку, - ну-ка помоги мне отвести их в ригу.

- Сам пойду!.. - заревел Слимак.

- Тридцать три рубля, - стонал Гроховский. - Хоть ты убей меня, разруби
на мелкие кусочки, ни гроша больше не возьму... Иуда я, пес поганый, хотел
тебя надуть, как немец, для того и говорил, будто веду корову к Гжибу... А я
к тебе ее вел, потому что ты мне брат...

Обнявшись, они вышли из боковушки, но сразу же ткнулись в окно. И
только когда Мацек отворил им дверь в сени, они - после нескольких более или
менее удачных попыток - все-таки попали во двор.

Хозяйка зажгла фонарь и достала из клети рядно и подушку, чтобы
постелить Гроховскому в риге. Проходя по двору, она увидела странную сцену:
Слимак, лежа на навозной куче, убеждал Гроховского лечь спать, а староста
опустился подле него на колени и, вытирая слезы полой зипуна, читал молитвы.
Над ними с озабоченным видом стоял батрак.

- Верно, вы чего-то крепкою им дали, - сказал он хозяйке.

- Бутылку очищенной выпили.

- Ого-го!..

- Ну, вставай, пропойца! - прикрикнула она на мужа.

- Не встану! - рассердился Слимак. - А ты, баба, убирайся, пока цела!
Покомандовала - и хватит... Я тут теперь хозяин. Я корову купил, я у пана
луг арендую...

- Поднимайся, Юзек, - говорила хозяйка, - не то, смотри, водой окачу.

- Я тебя окачу, вот только возьму кнут!.. - ответил Слимак.

Гроховский бросился ему на грудь и стал его целовать.

- Вставай, брат, - молил он, - не озорничай, не то нам обоим будет
худо.

Батрак только диву давался, видя, как водка меняет людей. Староста,
слывший на всю волость суровым человеком, плакал, как дитя, а Слимак ни за
что не хотел подняться с навоза, орал, как эконом, да еще стращал жену, что
теперь он тут хозяин!..

- Пойдемте-ка, староста, в ригу, - сказала Слимакова, беря Гроховского
за руку.

Великан поднялся; кроткий, как овечка, позволил Мацеку и Слимаковой
взять себя под руки и покорно пошел с ними. Хозяйка выбрала самую большую
кучу сена и устроила ему отличную постель; тем временем старосту совсем
разморило, он повалился на ток, и не было никакой возможности сдвинуть его с
места; так он там и остался.

- Ты, Мацек, ступай к себе, - приказала батраку Слимакова. - А этот
пьяница, - показала она на мужа, - пусть валяется в навозе, в другой раз не
будет бунтовать.

Мацек, как и следовало смиренному батраку, тотчас исчез в глубине
конюшни. Но когда во дворе все затихло, он развлечения ради стал воображать,
будто он сам напился пьяным.

- Здесь буду спать, - бормотал он, подражая Слимаку. - Теперь я тут
хозяин...

Потом он вообразил себя старостой, опустился на колени возле своей
убогой постели и заговорил с ней растроганным голосом, совсем как староста
со Слимаком:

- Вставай, брат, не озорничай, а то нам обоим будет худо...

Чтобы больше походить на Гроховского, он силился заплакать. Вначале
ничего не получалось, но как пришло ему на ум, что нога-то у него
перешиблена и что разнесчастней его и не сыщашь на свете, что хозяйка даже
рюмки водки ему не дала, Мацек залился самыми настоящими слезами. Так и
уснул он, заплаканный, на своей подстилке, как дитя у матери на коленях.

Около полуночи Слимак очнулся. Болела голова, вокруг все намокло. Он
открыл глаза - темно; прислушался, вытянул руку и понял, что идет дождь;
попробовал было сесть, но убедился, что лежит головой вниз.

Постепенно к нему стала возвращаться память. Он вспомнил старосту,
корову в черных пятнах, пшенную похлебку и большую бутыль водки. Что сталось
с водкой, он в точности не представлял себе, но ощущал какое-то недомогание
и не сомневался, что повредила ему чересчур горячая похлебка.

- Сколько раз я говорил, чтоб пшена не варили на ночь; известное дело,
что пшено дольше всего держит в себе жар! - проворчал мужик и с трудом
поднялся.

Теперь он уже твердо знал, что находится у себя во дворе, возле