боялся сделать что-то, чего еще сам не знал.
глядел на бриллианты на полу, и пол казался небом, усыпанным неугомонными
звездами; и вдруг верх и низ поменялись местами: он сам висел в вышине и
смотрел оттуда на мерцающие огни громадного города. Музыка оборвалась,
мужчина стал читать последние известия. И с тем же настроением, с каким он
глядел на город, он слушал теперь культурную речь диктора и видел сверху
сушу и море, где сражались люди, разрушались столицы, где самолеты
засевали смертью беззащитные города, где вились и прерывались бесчисленные
нити окопов. Он слышал имена генералов, названия гор и названия стран,
названия и номера дивизий, действующих на разных фронтах. Он видел хвосты
черного дыма над трубами боевых кораблей, сходившихся среди водяной
пустыни, слышал гром их исполинских орудий и вой докрасна раскаленных
снарядов над ночными морями. Видел, как кружат в небе сотни самолетов,
слышал гудение их моторов и пулеметный треск, видел, как в пламени и дыму
они падают на землю. Видел, как с ревом мчатся по полям спелой пшеницы
стальные танки, а навстречу им - другие, и слышал стальной грохот их
столкновений. Видел, как пехота с примкнутыми штыками волнами накатывается
на другую пехоту с примкнутыми штыками, и слышал предсмертные стоны людей,
когда сталь пропарывала их тела... Голос по радио утих, и он смотрел на
бриллианты, рассыпанные по полу у его ног.
немедленно что-то сделать. Он слонялся по пещере, трогал стены пальцами. И
вдруг замер. _Что с ним творится_? Ну конечно... Все из-за этих стен;
из-за этих дурацких стен ему до безумия хотелось выбраться на поверхность
земли, на черный солнечный свет. Он торопливо погасил лампочку, чтобы
избавиться от этих вопящих стен, и сел на ящик с инструментами. Да, он в
западне. Мускулы у него напряглись, и по лицу покатился пот. Он понял, что
не может здесь оставаться - и выйти тоже не может. Дрожащими пальцами он
поднес к самокрутке спичку; зеленые стены выступили навстречу ее огоньку с
воинственной четкостью; в пурпурном блике на стволе пистолета была угроза;
мясницкий секач таращился на него пятнами крови; курган серебра и меди
грозно тлел; бриллианты подмигивали с полу; а золотые часы тикали и
тряслись, подсаживая время на престол сознания, отмеривая пределы жизни...
Спичка погасла, он сорвался с места и наскочил на гвозди, торчавшие из
стены. Помрачение прошло. Он вздрогнул: ему стало ясно, что, несмотря на
страх, он рано или поздно выйдет на мертвый солнечный свет и расскажет -
что-нибудь, как-нибудь, кому-нибудь - обо всем этом.
Прошло несколько минут, и он успокоился. Задремал, но воображение
бодрствовало. Ему представилось, как он встает и снова бредет навстречу
потоку сточной воды; доходит до колодца, вылезает наверх и с удивлением
видит комнату, полную вооруженных полицейских, которые внимательно
наблюдают за ним. Он вздрогнул и очнулся - в темноте, на прежнем месте.
Вздохнул, закрыл глаза и опять уснул; на этот раз воображение подсунуло
план защиты. Ему привиделось, будто он стоит в комнате и смотрит на
собственное голое и остывшее тело, которое лежит на белом столе. В дальнем
углу сбились кучкой люди, они боятся его тела. Хотя он лежит на столе
мертвый, он же, необъяснимым образом, стоит рядом с собой, охраняет свое
тело, не подпускает людей и про себя смеется над этим положением. Боятся
меня, думает он.
пещеры. Прошла, наверное, минута, а он все не шевелился. Он витал между
сном и явью - легкая добыча нелепых страхов. Он не видел и не слышал.
Часть его существа спала; кровь текла медленно, мышцы бездействовали. В то
же время он был возбужден, непонятно почему, натянут как струна. Он поднес
руки к лицу, словно его душили слезы. Постепенно руки опустились, он зажег
спичку, огляделся: где же та дверь, за которой он будет в безопасности; но
двери не было, только зеленые стены и живой пол. Спичка погасла, и опять
стало темно.
все это было во сне. Да... Но он и сейчас не совсем проснулся; он до сих
пор почему-то слеп и глух. Сколько же он спит? Где? Вдруг он вспомнил
оклеенные зеленой бумагой стены пещеры и в тот же миг услышал громкое
пение в церкви за стеной. Ага, это они меня разбудили, пробормотал он. Он
подтянулся, лег на ярус труб и приблизил лицо к узкой щели. Между
церковными скамьями там и сям стояли мужчины и женщины. Песня кончилась, и
черная девушка, откинув голову и закрыв глаза, жалобно затянула новый
гимн:
слова, говорило само исполнение - повторяя эти строки, она все время
меняла интонацию и темп, и переливы голоса выражали смысл, не освоенный
разумом. Еще одна женщина подхватила песню, потом вступил голос старика.
Скоро все прихожане пели:
своих поисках счастья, все равно напрасных, они считают себя виновными в
каком-то страшном грехе, хотя не могут ни вспомнить его, ни осознать.
Сейчас он был во власти такого же настроения, с каким спустился под землю.
Оно накатило лавиной вопросов: почему это чувство вины сидит как будто от
рождения, почему так легко возникает, расталкивает другие чувства, мысли,
ощущается как что-то физическое? Казалось, что, когда оно овладевает
тобой, ты воспроизводишь в своей душе какой-то полуотчетливый,
давным-давно заданный шаблон; казалось, ты всякий раз пытаешься вспомнить
какое-то гигантское потрясение, оставившее стойкий след на самом твоем
теле, след, которого не забудешь и не сотрешь, - и лишь рассудок
сознательно забывает о нем, но зато превращает жизнь в вечную тревогу.
были натянуты так, что, казалось, черепная коробка пульсирует вместе с
мозгом. Необходимо было что-то сделать, но он не мог сообразить что.
Однако понимал, что если будет стоять здесь, пока не решится, то никогда
не сойдет с места. Он протиснулся через свой лаз в кирпичной стене, и
физическое усилие немного успокоило нервы. Но в подвале радиомагазина он
остановился от страха - услышал громкие голоса.
мальчишка. - Подите к нам домой, посмотрите!
ладонью, чтобы не рассмеяться вслух. Бьют какого-то несчастного мальчишку,
прошептал он, качая головой. Мальчика было немного жалко, и он даже
подумал, не принести ли приемник обратно, сюда в подвал. Нет. Может быть,
это хорошо, что мальчика бьют; может быть, это заставит его впервые в
жизни подумать о загадке его существования, о вине, которой ему не избыть.
подвале здания, где очистил сейф. Он выбрался в проход между домами, влез
на водосточную трубу и заглянул в узкую щель окна. Знакомая картина
допроса заставила его сжаться. В обрамлении окна при ярком дневном свете
сидел, свесив голову, обнаженный до пояса сторож. Глаза у сторожа были
заплывшие, багровые, лицо и плечи исполосованы красными и черными рубцами.
Позади него стоял распахнутый сейф, показывая пустое нутро. Ага, решили,
что это его рук дело, подумал он.
потом другой, потом еще один. Полиция, шепнул он. Ага, заставляют сторожа
сознаться, как его самого заставили сознаться в чужом преступлении. Он
глядел в комнату и старался что-то припомнить. А... Это те же самые
полицейские, которые били его и заставили подписать бумагу, когда от боли
и усталости ему уже все было безразлично. Теперь они то же самое делают со
сторожем. Когда он увидел, как один из полицейских трясет пальцем прямо
перед носом у сторожа, у него заколотилось сердце.
но он сдерживался. Он чувствовал себя всемогущим; да, он может вернуться в
пещеру, сорвать деньги со стен, собрать бриллианты и кольца, принести сюда
и написать в записке, где им искать свои дурацкие игрушки. Нет... Что
толку? Стоит ли трудиться? Сторож виноват; виноват не в том преступлении,
в котором его обвиняют, но все равно виноват, и всегда был виноват. Его
беспокоило только одно - что человека, который на самом деле украл, не
обвиняют. Но он утешил себя: пока он жив, они и до него доберутся.
Семенова Мария
Русанов Владислав
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Ковальчук Вера
Шилова Юлия