Чтение 7–й страницы книги ~Сладостно и почетно~

Она прошла по мосту еще дальше и спустилась вниз третьей по счету лестницей на утоптанную, жирно пропитанную смесью угольной пыли и мазута землю межпутейного пространства. Справа стоял французский, судя по надписям на вагонах, зеленый товарный состав, слева медленно катились пустые платформы, лязгая буферами и громыхая на стыках рельсов. Дождавшись последней, Людмила пересекла еще два ряда путей - соседний, на ее счастье, тоже оказался свободным - и увидела далеко впереди кучку людей в лагерной одежде.

Иногда, видно, самый безрассудный способ действия и впрямь оказывается самым успешным. Ее так никто и не спросил, кто она такая и что делает на запретной территории; полицейских не было видно, а железнодорожники не обращали на нее ни малейшего внимания. Даже тот, под чьим надзором женщины в промокших до нитки лагерных платьях подбивали под шпалы балласт, ничего не сказал, когда Людмила подошла к одной из них. Оказалось, что работницы эти из другого лагеря - миктенские, сказали Людмиле, разгружают вагоны вон там, дальше. Это оказалось совсем рядом. Аня Левчук, увидев ее, сделала большие глаза.

- Неужто достала?! Вот здорово, как раз и хлопцы еще тут, зараз передадим...

Оглянувшись, она поманила Людмилу за угол пакгауза, где высокими штабелями громоздились какие-то железные бочки.

- Ну, спасибочки тебе, - возбужденно шептала Аня, засовывая пакеты за пазуху, - а я еще с девчатами поспорила... тут одна все зудела - ничего, мол, Люська не принесет, очень ей надо себя подставлять...

Обратно она шла с чувством огромного облегчения, какое бывает после долго откладывавшегося визита к зубному врачу или трудного экзамена. Теперь ей все было нипочем: если и остановят, бояться уже нечего. Соврать она что-нибудь соврет, а уличающего ничего при ней нет - пусть обыскивают на здоровье. Мельком, правда, подумалось, что дело-то еще не сделано, кто-нибудь из девочек может попасться при передаче, и тогда начнут выпытывать - через кого да откуда... Но и от этой тревожной мысли удалось отмахнуться.

Она даже успела на двенадцатичасовой поезд. И только уже за Штреленом, когда по левую руку показались высокие черепичные крыши конюшен ипподрома, ей вдруг вспомнилось, что второй том "Культуры Ренессанса в Италии" Якоба Буркхардта так и остался лежать в прихожей на подзеркальнике, еще с вечера заботливо упакованный в оберточную бумагу. Пришлось выйти в Рейке, дождаться встречного поезда из Пирны и - конспирации ради - ехать обратно за книгой. Не явишься же к профессору с пустыми руками после вчерашнего переполоха! ГЛАВА 7

Отбрыкаться от возвращения к исследовательской работе Эриху удалось с гораздо большей затратой энергии, чем можно было предполагать. В управлении кадров офицерского резерва, куда он явился после отпуска, его рапорт о желании остаться в армии произвел эффект, обратный рассчитанному. Кадровики пришли в смятение, явно не понимая - рехнулся ли хромой капитан там в "котле" или просто набивает себе цену. Так или иначе, его постарались возможно быстрее спровадить по месту назначения.

- Лично я вполне разделяю ваши истинно германские чувства, - сказал ему старый однорукий майор, - но сделать, увы, ничего не могу. В вашем личном деле уже есть запись: отозван из действующей армии в распоряжение управления вооружения сухопутных войск. Так что, капитан, извольте получить предписание и отправляйтесь. Приказ есть приказ!

На Харденбергштрассе, где окопались вооруженцы, его тоже приняли сначала за сумасшедшего, а потом за очень ловкого, несомненно что-то замыслившего проныру. Попутно оказалось, что здесь никто и понятия не имеет, для чего он отозван из действующей армии и что теперь вообще с ним делать. В самом деле, распоряжение об отзыве было подписано в январе, а за эти полгода многое изменилось - группа ядерных исследований была изъята из ведения управления вооружения и передана Имперскому исследовательскому совету, и разобраться, кто же кому теперь подчинен и какого рода это подчинение - прямое, косвенное или непосредственное, - стало практически невозможно. Лаборатория доктора Дибнера, например, числилась за испытательным полигоном в Готтове и с этой стороны оставалась как бы в ведении (и на бюджете) вооруженцев, но в то же время она входила в ядерную группу, а отсюда следовало, что лаборатория представляет собой одно из подразделений в структуре Имперского совета - согласовывает с ним планы работ и перед ним же отчитывается. Услышав имя Дибнера, Эрих облегченно вздохнул - уж с этим-то деятелем они договорятся; когда он спросил, где его разыскать, ему ответили, что контора господина доктора переехала отсюда в здание Национального бюро стандартов. Эрих ушел из управления, вообще уже ничего не соображая. Разыскать Дибнера ему удалось лишь на другой день.

- Рад вас видеть, коллега Дорнбергер, - сказал тот и сановным жестом указал на кресло у своего массивного письменного стола. - Наконец-то вы снова с нами. Но что там за сложности с вашим назначением?

- Никаких сложностей, коллега Дибнер, - ответил Эрих, выковыривая сигарету из протянутой начальством коробки, - если не считать чудовищной неразберихи на Харденбергштрассе... Меня там полдня гоняли от понтия к пилату, пока наконец не выяснилось, что я им вообще ни на черта не нужен... Благодарю вас. "Аттика" - скажите на милость! Давненько я не общался с людьми, которые курят такую роскошь; сразу проникаешься трепетом, чувствуя себя в предгорьях Олимпа. Причем незаслуженно!

- Олимп от нас далеко, - Дибнер позволил себе слегка улыбнуться, но лицо его - в меру округлое, аккуратно украшенное массивными роговыми очками и особым, значительным выражением слегка поджатых губ, - оставалось настороженно-внимательным, словно начальник лаборатории опасался немедленной пакости со стороны посетителя. - Что касается неразберихи, то это, увы, наша давнишняя беда. Бесконечные реорганизации, перетасовки, никак не можем выработать четкую структуру. Рейхсмаршал поручил профессору Озенбергу заняться этим делом, но я сомневаюсь... Озенберг будет прежде всего отстаивать интересы люфтваффе. Впрочем, оставим дрязги администраторам. Где вам хотелось бы работать? Нашей лаборатории в Киле нужен опытный руководитель, но если вы предпочитаете вернуться в Гамбург...

- Между нами говоря, я предпочитаю вернуться в армию.

- Простите, не понял. Что значит - вернуться в армию? Как вы себе это представляете?

- Помилуйте, нет ничего проще! Приходишь в кадры, дают тебе предписание, и - марш-марш к новому месту службы.

- Да, но... Вас же отозвали как нужного специалиста, другие безуспешно добиваются этого уже третий год! Мы ведь тоже не всесильны, хотя делаем все возможное, чтобы сохранить германской науке самые ценные умы...

- Польщен и тронут вашей заботливостью, - Дорнбергер поклонился, прикрыв даже глаза от избытка признательности, - но, боюсь, на сей раз вы отозвали явно не того, кого стоило. Как ученый я уже ни к черту не годен: у меня после Сталинграда башка не варит, - он поднял кулак и постучал себе по темени, показывая, как там пусто. - Поэтому переиграем это дело: я возвращаюсь в армию, армия же взамен отфутболивает вам какого-нибудь другого экс-доктора, предварительно подштопав и подвергнув санобработке. Не все ли им равно!

- У вас своеобразное чувство юмора, доктор Дорнбергер... но давайте говорить серьезно. Вы должны представлять себе, каким громадным комплексом нерешенных проблем является наш урановый проект; одна из важнейших - проблема разделения изотопов. Вы успешно работали в этой области еще до войны, и ваш опыт может сегодня очень пригодиться.

- Чепуха, какой там у меня опыт. Пятилетней давности? Я работал с ксеноном, а теперь у них шестифтористый уран - да я и не представляю себе, как подступиться к этой ядовитой дряни! Послушайте, коллега, я тоже предпочитаю, чтобы разговор шел всерьез. Какой смысл привлекать к исследовательской работе человека, который сам признает, что уже к ней не способен? Ну хорошо, приму я ваше предложение, поеду в Киль или в Гамбург и буду сидеть там и ни черта не делать. Устраивает вас такой вариант? Ведь кончится это тем, что рано или поздно меня объявят саботажником и пинком в зад выкинут обратно на фронт. У вас тут, оказывается, уже и самого Хартека обвиняли в саботаже, а ведь как, бедняга, старается!

- Словом, - сказал Дибнер со скорбным видом человека, не обманувшегося в ожидании пакости, - вы просто не желаете. Любопытно было бы, однако, разобраться в мотивах вашего нежелания работать над новым видом оружия, доктор Дорнбергер.

Сказав это, он еще значительнее поджал губы и блеснул стеклами очков. Ладно, пора кончать балаган, решил Эрих.

- Охотно изложу их вам, доктор Дибнер. Прежде всего, ваша работа бесперспективна в рамках нужд этой войны. Это стало ясным уже год назад, когда проекту отказали в приоритете "Д-Е"; вы скажете, что высший в рейхе приоритет не так легко получить, однако ракетчикам Брауна его дали?

- Некоторые отдельные работы по проекту тоже имеют "Д-Е", - возразил Дибнер. - Хотя бы ультрацентрифуга.

- Отдельные - может быть. В целом же уран никого больше не интересует. И раз уж вы настаиваете на откровенности, то я считаю, что проект "U" превратился для многих наших коллег в удобное убежище, где можно пересидеть войну без особых потрясений, если не считать таковыми грызню и склоки.

- Прекрасно, - ледяным тоном сказал Дибнер и встал из-за стола. - Я доложу о вашем отказе государственному советнику Эзау.

Эрих похромал к выходу, посмеиваясь в душе над опрометчивой угрозой. Профессор Абрахам Эзау, недавно поставленный Герингом во главе группы ядерных исследований, орал на каждом совещании, что вообще не верит ни в какое "урановое оружие"; проект, которым ему пришлось руководить по прихоти рейхсмаршала, интересовал Эзау лишь немногими побочными разработками - как, например, поиски новых, не содержащих радия светомасс, в которых остро нуждается авиационная промышленность (нечем покрывать стрелки приборов). Поэтому едва ли государственный советник разделит возмущение Дибнера, скорее всего будет только рад - хоть одним дипломированным бездельником меньше на его шее...

Так оно, вероятно, и случилось. Через два дня Эриху доставили с нарочным официальное уведомление, отпечатанное на бланке Имперского исследовательского совета (группа исследований по ядерной физике), согласно которому д-р Э.Дорнбергер, в звании капитана, откомандировывался в распоряжение управления кадров офицерского резерва за невозможностью в данный момент использовать его на гражданской работе. Давешний однорукий майор, прочитав бумагу, сказал удовлетворенно:

- Вот теперь другое дело, порядок есть порядок, - и велел ждать нового назначения, не отлучаясь из Берлина.

Вызвали его неожиданно скоро - утром следующего дня. Эрих опять доложился однорукому, тот грозно оглядел его с нескрываемым уже отвращением.

- Опять вы морочите нам головы, капитан! Что вы мне вчера принесли? Что это за мерзость, я вас спрашиваю! - он угрожающе потряс письмом Эзау и почти швырнул его через стол. - Я не доглядел, а вы и рады! Куда вы от нас были направлены? В управление вооружения сухопутных войск. А кто вас теперь направляет обратно к нам? Какой-то "исследовательский совет", о котором я никогда в жизни не слышал и слышать не желаю!

- Позвольте, - попытался объяснить Эрих, но однорукий закричал еще громче:

- Не позволю! Неслыханная наглость, капитан! Извольте выполнять приказы, а не заниматься импровизациями!

- Слушаюсь, господин майор! Осмелюсь, однако, доложить, что в Совет я был отослан из управления, потому что...

- Это не отражено документально! Извольте забрать свою бумажку и марш в управление - пусть они сами напишут нам, что направляют вас обратно в офицерский резерв!

На это ушел еще один день; однорукий наконец угомонился. Эрих снял комнату у вдовы в тихом квартале Вильмерсдорфа, неподалеку от Фербеллинерплац, перевез из Груневальда немного книг, пластинки и радиокомбайн. Дело в том, что Розе, с которым он виделся во время отпуска еще дважды, намекнул ему на возможность службы в самом Берлине. Если и в самом деле оставят здесь, хорошо иметь свой угол. Жить в Груневальде не хотелось, хотя дом так и не был продан - то ли покупатель передумал, то ли сама Рената. От нее он не имел больше никаких известий, кроме одного письма из Мадрида - она сообщала, что ест много апельсинов и готовится осуществить задуманное, хотя он был прав: это сложнее, чем представлялось. Прошла неделя, кадровики из резерва не давали о себе знать, словно забыли. А потом к нему пришел гость, которого он меньше всего ожидал увидеть.

В первый момент Эрих даже не узнал его, только что-то неуловимо знакомое увиделось ему в облике этого лейтенанта; лишь когда тот представился, он сразу все вспомнил - тридцатый год в Берлине, знакомство с Ренатой Герстенмайер и ее отцом, советником юстиции, потом вся эта дурацкая скоропалительная свадьба. У Герстенмайера работал тогда молодой асессор, только что окончивший университет, занятный парень, который знал всех решительно. О какой бы мало-мальски заметной личности того времени при нем не упомянули, асессор Шлабрендорф скромно замечал: "Да, мне доводилось с ним встречаться". Эрих сначала думал, что парень просто врет, но позже выяснилось - нет, не врет, ну разве что привирает в деталях. Он действительно лично знал многих ведущих юристов, преподавателей Берлинского и других университетов - Макса Флейшмана из Галле, Рудольфа Сменда, Эдуарда Шпрангера; был знаком со многими государственными деятелями Веймарской республики - вице-канцлером Папеном, секретарем прусского министерства внутренних дел Гербертом фон Бисмарком и целой кучей других, чьи имена просто не остались у Эриха в памяти - за ненадобностью. Среди знакомых асессора были политики в самом широком диапазоне - от социал-демократа Никиша до консерватора Эвальда фон Клейста, были церковные деятели - протестанты Бонхоффер и Нимеллер, католики Брюнинг и Гутенберг, были дипломаты Мумм и фон Халем... Словом, каких только знакомых у него не было. Вскоре после захвата власти Гитлером Шлабрендорф однажды приехал к ним в Груневальд поздно ночью и спросил, нельзя ли укрыться на денек-другой - его, мол, ищут штурмовики. Прожив сутки, он исчез и только год спустя дал о себе знать из какого-то городка в Померании, где работал адвокатом. Штурмовики, видно, искали не так уж усердно. Последняя их встреча имела место в Берлине летом тридцать девятого, за месяц до войны; Шлабрендорф, элегантный и очень преуспевающего вида, сказал, что только что вернулся из Англии. За завтраком в "Адлоне" Эрих в шутку спросил, не виделся ли он там с Чемберленом. "Это фигура неинтересная, - небрежно ответил Шлабрендорф, - а вот сэр Уинстон мне понравился, я имею в виду Черчилля. Мы ездили к нему в Чартуэлл с лордом Ллойдом..." Все это вспомнилось сейчас, как только Дорнбергер узнал гостя.

- Черт побери, Шлабрендорф, - воскликнул он, сердечно пожимая ему руку, - вот уж чего не предполагал, так это увидеть вас в столь низких чинах! При ваших-то знакомствах...

- Зачем? - лейтенант пожал плечами с таким видом, будто вчера лишь отказался от внеочередного производства в генералы. - Мы ведь с вами, дорогой Дорнбергер, мало заинтересованы в военной карьере, не так ли?.. Я рад видеть вас, право, хотя наше знакомство не назовешь тесным... в смысле непрерывности контактов, я хочу сказать... но воспоминания самые приятные. Мы ведь ни разу не виделись с тех пор? Ну, я имею в виду тогда, летом...

Войдя в комнату, тесно заставленную старой мебелью с изобилием резного дерева и потертого плюша, Шлабрендорф огляделся с прежним, так хорошо знакомым Эриху добродушно-ироничным выражением породистого лица.

- Как мило, - сказал он, непринужденно усаживаясь в кресло у столика с семейным альбомом, - этакий добрый старый fin de siecle...* Мне по контрасту вспомнилась сейчас ваша груневальдская вилла. Да, много воды утекло с тех пор... а крови, пожалуй, еще больше.

______________

* Стиль "конца века" (фр.).

- Больше, - согласился Эрих. - Я, знаете ли, побывал в России - под Сталинградом.

- Подумайте, - посочувствовал гость. - А я ведь сейчас тоже на Восточном - нет, нет, это не в порядке хвастовства. Я скромно паразитирую при штабе.

- Рад за вас. Впрочем, в "котле" штабы были в таком же положении, как и все другие. Разве что снабжались на первых порах чуть получше - кое-что ухитрялись зажать для себя, но подыхали в конечном счете все одинаково. А вы там в каких местах, если не секрет?

- Помилуйте, Дорнбергер, секреты - от вас? В данный момент я в Смоленске, прилетел оттуда позавчера. Кстати, вчера был в Бамберге и привез вам привет от старого фронтового товарища.

- Из Бамберга? - удивился Эрих.

- Да, он там сейчас в отпуске после ранения - тоже лежал в лазарете. Вы ведь служили во Франции в Шестой танковой дивизии? - я имею в виду май сороковою года. Так вот, там был такой ротмистр, Клаус граф фон Штауффенберг...

- А-а, Штауффенберг! Наш один-бэ*, как же, я его очень хорошо помню... А вот что он меня помнит - это странно. Мы ведь и встречались с ним не так уж часто, потом его очень скоро забрали наверх...

______________

* Начальник отдела службы тыла (здесь и далее вся немецкая военная терминология относится к описываемому периоду).

- Вы же, однако, его запомнили.

- Да просто он выделялся среди других офицеров, понимаете, этакая белая ворона - кадровик, из старой военной семьи...

- Семья - простите, что перебил, - не такая уж у него "военная". Штауффенберги обычно бывали государственными деятелями или князьями церкви.

- Вот как? Может быть. Сам он не говорил о своих предках, вот я и решил. Аристократ, думаю, к тому же генштабист, наверняка это наследственное. Словом, считал его военным до мозга костей, а потом нам случилось поговорить откровенно раз-другой, и он меня удивил. Во-первых, нес какую-то невероятно наивную чепуху насчет наших будущих взаимоотношений с Францией - сотрудничество, братское взаимопонимание, словом "Обнимитесь, миллионы"... И это в то время, когда все вокруг ревели от восторга: наконец-то расквитались за Версаль, трахнули эту галльскую шлюху; что за диковина, думаю, шиллерианец в чине ротмистра... Да, и еще стихи! Стихи он обожал, читал мне этого... как же его... Стефан Георге - вот! Шпарил наизусть целыми страницами - у меня волосы дыбом вставали. Тем более, что понимать я решительно ничего не понимал.

- Да, символистов трудно воспринимать, - согласился Шлабрендорф, - особенно на слух. А Георге особенно, он поэт сложный.

- Но наш ротмистр был от него без ума. Такие люди, по правде сказать, всегда вызывали во мне двойственное чувство - с одной стороны, я понимаю их превосходство и даже отчасти завидую; тут невольно начинаешь смотреть как бы снизу вверх. Но в то же время нет-нет да и поймаешь себя на мысли - черт побери, на какой вздор тратят умственную энергию... Так он, говорите, тоже был ранен?

- Да, этой весной, в Тунисе. Его машину расстреляли с бреющего полета, и он уцелел просто чудом. Впрочем, не совсем "уцелел" - пришлось ампутировать руку, удалить глаз.

- Ах ты дьявольщина, - сказал Эрих. - Совсем, значит, искалечили. Жаль, красивый был парень. Ну что ж... для него война кончена.

- Нет, почему же, подполковник намерен вернуться к штабной работе. Передавая вам привет, он добавил, что будет рад опять послужить вместе.

- Вместе? - изумился Эрих. - Откуда он знает, где я буду служить, - эти идиоты из кадров наверняка постараются сунуть меня куда-нибудь подальше. По-моему, у них против меня вот такой зуб! Один старый болван все допытывался, почему я отказался работать у вооруженцев...

- Вы не обидитесь, если этот же вопрос задаст вам еще один болван, помоложе?

- Послушайте, Шлабрендорф, ей-богу, меня уже тошнит от этой темы!

- Ну, хорошо, хорошо. Кстати, о ваших разговорах с Розе я информирован довольно подробно, поэтому...

- О моих разговорах с Розе? - Эрих озадаченно уставился на своего гостя. - Черт побери, так вы... из тех его "спасителей", что ли?

- Помилуйте, о каких спасителях вы говорите? Спаситель у нас только один... Помните, когда вы меня прятали у себя на вилле - в тот год на улицах часто можно было услышать одну песню, там была бессмертная строфа: "Немца каждого спросите - христианин ты иль нет? "Адольф Гитлер наш Спаситель!" - вы услышите в ответ"... Вот так-то. Это вам, мой милый, не Стефан Георге. Любопытно все же, собирает кто-нибудь такие перлы? Согласитесь, будет невосстановимая потеря для потомства, если все это без следа погрузится в темную воду Леты... Как-никак целый фрагмент нашей истории, а? Так вот, по поводу того, что вы сказали господину Розе - нет-нет, я нисколько не ставлю под сомнение правильность вашей реакции на... на то предложение, которое он вам сделал. И, естественно, далек от мысли уговаривать или переубеждать. Я просто хочу уяснить одну вещь - для себя...

Шлабрендорф задумался, снял очки в тонкой золотой оправе и стал протирать стекла. В комнате повеяло лавандой явно нейтрального происхождения.

- Одеколон покупаете в Стокгольме? - поинтересовался Эрих.

- Что? А, нет, давно там не был. Мне привезли, но могу поделиться, это настоящий "Аткинсон".

- Спасибо, я после бритья растираюсь спиртом. А вы не боитесь, что гестапо унюхает и задумается?

- Ну что вы, Дорнбергер, у них есть более серьезные поводы задумываться. Так я хотел спросить...

- Ладно уж, спрашивайте, если невтерпеж.

- Скажите, те работы... в которых вам было предложено участвовать - их, вы думаете, ведут и по ту сторону фронта?

- Несомненно.

- И вы считаете, они могут вестись там с известным опережением - сравнивая с состоянием этих работ в Германии?

- Нет, этого я не думаю. Хотя, в принципе... - Эрих подумал, пожал плечами. - В принципе - не исключено, но маловероятно. В Америке, скажем, практически нет урана - ну, это такое... можно назвать это исходным сырьем. У нас очищенный уран есть, и в довольно большом количестве, но нам катастрофически не хватает многого другого. Словом, это можно назвать состоянием неустойчивого равновесия возможностей.

- Я понимаю... И вы боитесь, что любая поступающая от нас информация нарушит равновесие не в нашу пользу. Что ж, логика в этом есть... Но послушайте, Дорнбергер, хотим мы этого или не хотим - судьба нацистского режима решается сейчас силой оружия; может быть, не так уж и не правы те, кто желал бы способствовать появлению более мощного оружия у... другой стороны?

- Шлабрендорф, вы просто не в курсе. Сейчас уже речь идет не о судьбе нацистского режима, речь идет о судьбе человечества. Работы, о которых мы говорим, следует вообще прекратить, забыть о них, строжайше воспретить любое приближение к этой теме.

- Вот как. Они действительно столь опасны?

- "Опасны"! - Эрих усмехнулся. - Это, знаете ли, не подходящее к данному случаю определение. Опасно давать спички ребенку, опасно перебегать улицу на красный свет. Это другая категория опасности.

- Понимаю, - задумчиво повторил Шлабрендорф.

- Ничего вы не понимаете. Поэтому просто поверьте мне на слово - уж я-то знаю, что говорю. Мне, согласитесь, было бы куда приятнее сидеть в лаборатории, чем таскаться по свету, завоевывая для этих параноиков их "жизненное пространство"... То Франция, то Африка, то Россия - да будь я проклят. Мне еще не хватает какого-нибудь уютного местечка за Полярным кругом! Кстати, теперь я догадываюсь, куда меня отправит тот однорукий: скорее всего, в Нарвик.

- Нет, в Нарвик вас не отправят, - меланхолично возразил Шлабрендорф. - Я же сказал, вы будете служить вместе с подполковником Штауффенбергом здесь, в Берлине.

- Вы-то почем знаете? - недоверчиво спросил Эрих...

- А вот теперь вам придется поверить мне...

Всезнающий лейтенант оказался прав: на следующий день Эрих получил назначение в штаб командующего армией резерва при главном командовании сухопутных войск. Его принял начальник общевойскового управления генерал Ольбрихт; тоже ворона - решил после разговора Эрих, подразумевая белую. Уж генералов-то он за это время повидал всяких - от чопорных пруссаков с моноклем, каких хорошо пародирует на экране фон Штрогейм, до демагогов вроде Роммеля или Штудента, любящих показать себя этаким простым фронтовым камрадом. Ольбрихт выглядел интеллектуалом - Эрих опять вспомнил ротмистра Штауффенберга с его стихами и шиллерианским прекраснодушием. Кстати, и служить он собирается здесь же - не слишком ли много белых ворон в одном месте, тут что-то явно неспроста...

О том, что с ним вообще все "неспроста", Эрих впервые подумал после визита Шлабрендорфа. Собственно, об этом можно было догадаться и после первого же разговора с Розе, но тогда фактов было маловато - ну, допустим, организовали ему эвакуацию, чтобы засунуть обратно в "проект"; этого еще недостаточно, чтобы говорить о каком-то широко задуманном плане. Но теперь факты стали подозрительно точно укладываться один к другому, позволяя уже видеть некие общие очертания. Розе, выходит, знаком или имеет общих знакомых со Шлабрендорфом; оба они каким-то образом связаны с Ольбрихтом, а тот, надо думать, знает Штауффенберга. Естественно, он просто не может его не знать, коль скоро Штауффенберг служил в ОКХ*. Теперь вся эта компания прибирает к рукам и его самого. Маловероятно, конечно, чтобы Штауффенберг действительно помнил его еще по временам французской кампании, - ерунда, не такое уж близкое было знакомство. Стихи ему читал, верно, но он их, наверное, читает кому попало при каждом удобном случае. Нет, Штауффенбергу про него напомнили. Подсказали. Но с какой целью?

______________

* Сокр. от "Oberkommando des Heeres" (нем.) - Главное командование сухопутных войск.

В честности Розе сомневаться невозможно. Шлабрендорф - личность крайне загадочная, в свое время действительно боролся (или пытался бороться) против наци, хотя это дела давние, с тех пор могло произойти что угодно. Но тогда что же он - провокатор? Тоже не верится. Да и Розе человек проницательный, едва ли он стал бы иметь дело с подозрительной личностью. А что какое-то общее дело их связывает, это уже видно невооруженным глазом. Ладно, поживем - увидим, решил Эрих.

Несколько дней он входил в круг своих несложных обязанностей, присматривался к сослуживцам. Работа оказалась пустяковой - обычная канцелярщина, с какой справился бы любой писарь из унтер-офицеров, это еще больше укрепило догадку, что направили его сюда не просто так. А сослуживцы были разные, как и всюду. Удивляла царившая в управлении либеральная атмосфера - офицеры открыто обсуждали содержание вражеских радиопередач, довольно свободно обменивались политическими анекдотами. Эриху, привыкшему к всеобщей взаимной подозрительности на низших уровнях армейской иерархии, это казалось почти невероятным. В полевых войсках, например, анекдоты про Геббельса позволяли себе вслух рассказывать только самые отпетые штрафники, кому уже нечего было терять - дальше передовой все равно не пошлют, всякий же, у кого было хоть малейшее преимущество перед другими - более безопасная или выгодная должность или хотя бы перспектива близкого отпуска, - обычно боялся быть заподозренным в неподобающем образе мыслей.

Здесь было иначе. Некоторые сотрудники доходили до того, что высказывали пораженческий скепсис по поводу операции "Цитадель", подготовка к которой заканчивалась в эти дни. Эрих объяснял это тем, что публика здесь собралась в основном титулованная, с обширными семейными связями в высших военных кругах - попросту рассчитывают на безнаказанность.

Непосредственным начальником Эриха был майор Бернардис,

из генштабистов, понравившийся ему сдержанностью и немногословием. Когда они обменялись однажды фронтовыми впечатлениями, Эрих вдобавок обнаружил в майоре единомышленника; правда, "единомышленниками" здесь были многие, но у других крамольные настроения изливались в болтовне. Бернардис был человеком иного склада.

Эрих чувствовал, что к нему тоже присматриваются, изучают. Однажды Бернардис спросил, не слишком ли беспокоит его поврежденная нога.

- Дело в том, что мы думаем поручить вам работу, связанную с командировками, - объяснил он. - Но, конечно, если вам это пока трудно, можно найти другого человека.

Эрих заверил, что с ногой сжился и почти ее не замечает, так что вполне может ездить в командировки - если не на велосипеде.

- Не шутите так при начальстве, - сказал Бернардис, - подавать идеи иногда опасно. Тем более, что ваша не так уж плоха.

Командировки оказались тоже какими-то странными, как и вся его работа в управлении. Первая была в Зальцбург, в штаб 18-го военного округа - там надо было уточнить данные в последней сводке, касающейся обучения призывников. Попутно Эриху следовало разыскать некоего полковника Армстера и вручить ему пакет - не прошитый и опечатанный сургучом, как обычно, а просто заклеенный. Причем Бернардис особо подчеркнул, что пакет может быть вручен только Армстеру, и никому больше, ни при каких обстоятельствах. Все это чертовски смахивало на конспирацию, но Эрих не понимал одного: если ему уже доверяют быть такого рода спецкурьером, то почему не скажут прямо и открыто, во что втянули.

Ладно, решил он, наверное, так полагается, им виднее. Сам он не имел опыта в такого рода делах и судить не мог. После Зальцбурга ему пришлось съездить в Мюнхен, где размещался штаб 7-го округа, и опять задание было с двойным дном: официальная цель командировки наверху, а под этим - указание встретиться с таким-то лицом (на сей раз им оказался майор, барон фон Леонрод) и спросить, нет ли новостей для генерала Ольбрихта. Майор принял посланца крайне любезно, угостил мерзким коньяком и попросил передать его превосходительству, что нового ничего нет и все идет согласно договоренности.

За хлопотами и поездками незаметно бежало время. Начался июль, на Востоке наконец-то запустили дважды откладывавшуюся "Цитадель": уже к исходу вторых суток наступления телетайпы на узле связи ОКХ пошли выдавать такую информацию, что оперативный отдел генштаба стало трясти. Там, говорят, все потеряли сон - начиная от Хойзингера и кончая последним порученцем, - работали круглосуточно, не прибегая к первитину. В общевойсковом управлении атмосфера была спокойнее, происходящее между Орлом и Белгородом их прямо не касалось, но все понимали, что наступил самый критический момент войны. Капитан же Дорнбергер продолжал ездить то в один военный округ, то в другой. В конце месяца его послали в штаб 4-го военного округа, в Дрезден.

Эрих действительно колебался, стоит ли навестить стариков Штольницев - это ведь и в самом деле могло их скомпрометировать, учитывая его нынешнюю почти наверняка крамольную деятельность. Но, навестив, он об этом не пожалел. И правильно сделал, что намекнул на особые обстоятельства. Может, следовало быть со стариком более откровенным? Хотя ничего больше он, пожалуй, и не смог бы сказать при любой степени откровенности, поскольку сам ничего толком не знает. Возвращаясь в Берлин, Эрих вспомнил вдруг о заинтриговавшей его "восточной помощнице" Штольницев, - любопытно, с ней непременно надо будет познакомиться...

У русских, насколько ему приходилось слышать, эвакуация почти всюду проводилась поспешно и неорганизованно - если речь не шла о действительно важных для обороны объектах; в тех случаях все делалось как надо. Следовательно, если мать этой девицы вывезли заблаговременно, да еще самолетом (черт побери, это в сорок первом году, когда у русских практически вообще не было авиации!), то она, значит, действительно занималась чем-то очень и очень серьезным...

"Нет, я и впрямь становлюсь маньяком", - спохватился он вдруг. Да мало ли чем "серьезным" может заниматься физик во время войны! Почему он вообще решил... Только оттого, что она работала на Украине? - но ведь не в Харькове же! Хотя и этого нельзя утверждать с уверенностью. Жила в другом городе, по эту сторону Днепра, а работать могла в Харькове, работал же он в Гамбурге, живя в Берлине!

Не утерпев, Эрих достал из портфеля небольшой атлас, который всегда возил с собой, и проверил расстояния. Да, вполне возможно - от Харькова до Днепра по прямой приблизительно двести километров, даже меньше, чем от Гамбурга до Берлина. Надо будет непременно заехать к Штольницам еще разок...

Однажды в начале августа - вскоре после того как в ходе "выравнивания фронта" был сдан Орел - Эрих, подходя к зданию ОКХ, увидел вышедших из подъезда генерала Ольбрихта и какого-то высокого, атлетически сложенного офицера с черной повязкой на глазу; когда они садились в машину, Эрих успел заметить, что правая рука незнакомца висит безжизненно. "Уж не мой ли это ротмистр?" - подумал он, сразу вспомнив разговор со Шлабрендорфом - тот ведь говорил, что Штауффенберг потерял руку и глаз. Встретив в вестибюле майора Бернардиса, он поинтересовался, кто это вышел сейчас с генералом. "Подполковник граф Штауффенберг, - ответил майор. - Будет служить у нас, приезжал представиться..."

Они вместе поднялись на второй этаж, где помещалось общевойсковое управление; Бернардис пригласил Эриха зайти и достал из сейфа тонкую папку со штампом секретности второй степени и надписью "План Валькирия".

- Ознакомьтесь с этим материалом, капитан, - сказал он. - Вам придется в дальнейшем курировать подготовку некоторых предусмотренных планом мероприятий, поэтому лучше иметь общее представление.

Эрих просидел над "Валькирией" до вечера - чтение оказалось захватывающим. Когда машинистки, работающие с ним в одной комнате, прекратили трескотню и стали зачехлять свою технику, он понес папку Бернардису.

- Прочитали? - спросил тот.

- Так точно, но не все понял.

- Что же вам неясно?

- Боюсь, очень многое. Почему вообще штаб армии резерва занимается такой чисто полицейской проблемой, как возможность вспышки беспорядков среди иностранных рабочих?

- А кому, вы думаете, пришлось бы их подавлять?

- Полиции, надо полагать. Не армии же, черт Побери!

- Это если говорить о каком-то локальном инциденте. С бунтом в лагере полиция справится, вы правы, но в случае повсеместного восстания ей не обойтись без помощи армейских частей.

Эрих пожал плечами. Сама мысль о том, что голодные и замордованные иностранцы, сидящие за колючей проволокой, смогут поднять "повсеместное восстание", выглядела совершеннейшим вздором.

- Я вижу, капитан, мои слова вас не убеждают, - заметил Бернардис.

- Никак нет, господин майор. Здесь есть один любопытный момент, касающийся Берлина: по сигналу "Валькирия" в столицу вводятся моторизованные части, чтобы взять под охрану ряд министерств, управление имперской безопасности, казармы СС, радиостанцию... Позвольте, я найду.

- Не трудитесь, я хорошо знаю диспозицию. Что же вас здесь смущает?

- Вы всерьез верите, что бунтовщики поперлись бы захватывать радиостанцию или министерство пропаганды?

- Мало ли что им взбредет в голову, этим иностранцам.

- Сомнительно. Вот я и спрашиваю себя: что, собственно, предусматривает этот раздел плана - взять под охрану или блокировать?

- Это, по-вашему, столь существенная разница?

- Еще бы, черт побери! Вы не хуже меня понимаете, что во втором варианте это просто план военного переворота.

- У вас на редкость богатая фантазия. Да, чуть не забыл - подполковник Штауффенберг просил передать вам привет.

- Благодарю. Когда он приступает к исполнению обязанностей?

- О, еще не скоро. Не раньше чем через два месяца, ему надо долечиться. Что ж, капитан, поскольку "Валькирия" вызывает у вас столь серьезное... недоумение, вы можете подать рапорт о переводе на более спокойную службу.

- Простите, господин майор, вы меня не так поняли. Я лишь хотел получить общее представление - как вы сами мне рекомендовали.

- Значит, принципиальных возражений против плана у вас нет?

- Никаких.

- Тем лучше. Не стесняйтесь обращаться, если возникнут дополнительные вопросы.

"Если возникнут", - подумал Эрих, спускаясь по лестнице. Черт побери, да это все один сплошной огромный вопрос. На что рассчитывается план - на террористический акт в самом центре, убийство или арест? Это уже, впрочем, детали, - так или иначе все это может сработать лишь в том случае, если фюрер будет устранен. Или выведен из игры хотя бы на время. Тогда это не лишено смысла. Во всяком случае, иного варианта сейчас просто не придумать. Ладно, пусть будет "Валькирия".

Двумя неделями позже ему пришлось ехать в 8-й военный округ, чтобы согласовать сроки поставки прессованного сена, а также встретиться с двумя гражданскими лицами, адвокатами Лукашеком и Кашным. Покончив с делами в Бреслау, Эрих решил позволить себе вернуться в Берлин не кратчайшим путем через Лигниц и Губен, а заехать по пути к Штольницам.

Как и в прошлый приезд, он остановился в гостинице "Ганза" на Силезской площади, у вокзала Дрезден-Нойштадт. Звонить по телефону не стал: если они еще не вернулись из своего Шандау, завтра съездит туда, два свободных дня у него все равно есть. Еще из Бреслау он сообщил Бернардису, что немного задержится.

Вечерело, погода была отличная, еще по-летнему теплая, но уже с особой предосенней свежестью воздуха. На остановке трамвая Эрих увидел "шестерку", но решил не садиться, пошел не спеша пешком - по Антонштрассе, мостом Мариенбрюкке, потом по набережной левого берега. Выйдя на Остра-аллее, он постоял, посмотрел издали на золотую корону, поблескивающую над воротами Цвингера, но ближе подходить не стал, пожал плечами и направился к дому Штольницев. Если уж идти любоваться шедеврами, как советовал старик, то вместе с ним - пусть заодно прочитает лекцию, так будет понятнее...

Он позвонил, почти уверенный, что в квартире не отзовутся: вряд ли они так рано вернулись в город. Но почти сразу за дверью послышались быстрые легкие шаги - явно не старика и не тетушки Ильзе. "Смотри-ка, кажется, на ловца и зверь..." - успел подумать Эрих. Дверь распахнулась, предъявив ему молодую особу чрезвычайно строгого, почти надменного вида.

- Кого вам угодно? - спросила она с едва заметным акцентом.

- А все равно, - сказал Эрих. - Можно и вас, если нет никого постарше. Но вообще-то я рассчитывал на встречу с господином профессором.

- Господина профессора нет дома.

- Осечка номер один. А мадам все еще на природе?

- Фрау Ильзе находится в Шандау.

- Это самое я и имел в виду. Вы меня пропустите?

- Не знаю, должна ли я вас пропустить; профессор не сказал, когда вернется.

- Но тогда тем более! На лестнице, что ли, мне его ждать?

С этими словами он решительно шагнул в переднюю, полагая, что вряд ли строгая хранительница очага станет силой вышибать его обратно. Та и впрямь отступила, с ног до головы окинув пришельца совсем уже высокомерным взглядом.

- О, я ведь и не представился! - сказал он и не глядя нацепил фуражку на оленьи рога. - Меня зовут Дорнбергер - Эрих Дорнбергер, к вашим услугам. Профессор не называл вам этой громкой фамилии?

- Не припоминаю, господин Бергер.

- Дорнбергер, если вы не против.