Чтение 7–й страницы книги ~Либретто для жонглера~

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Приехав в Пальмиру, мы остановились в гостинице, в прекрасном номере, - мы так долго выбирали его, - Элисса была в восторге.

Мы поужинали в ресторане, потом немножко покатались по городу. Она никогда раньше не была здесь.

- Неужели ни разу, Элисса!

- Ни разу, - сказала она. - Правда.

И только, когда время перевалило далеко за полночь, Элисса призналась мне, что устала с дороги.

Я обругал себя в душе за то, что не догадался об этом сам.

Утром мы отправились во Дворец.

Когда мы вышли из машины, все, кто были поблизости, повернулись в нашу сторону и стали подзывать других и показывать на нас. Они, должно быть, вообразили, что сейчас здесь будут снимать кино. В Вавилоне высокий парик Элиссы и ее пышное платье не привлекали такого внимания. Здесь, в самом городе, тоже. Но на фоне Екатерининского дворца она выглядела так естественно, так органично, что, конечно, не могло быть и речи о ее принадлежности к "нормальной" жизни. Только где же остальные киношники?

Я боялся, что Элисса смутится, но увидел, что недооценил ее. Для нее существовало только то, ради чего она приехала.

Она немедленно заявила, что будет жить здесь.

Я напомнил ей о номере в гостинице. Она сказала: "Ну пожалуйста".

- Но я не знаю, какие здесь комнаты

- Ты же сам говорил. С окнами на дворец.

Я смешался.

- Да, конечно, но... я не знаю, как здесь с местами.

Она засмеялась, как будто подловила меня на несообразности. Впрочем, так оно и было.

Я сам не мог объяснить, отчего я так упрямлюсь. Наконец, я понял, что веду себя просто возмутительно.

- Ладно, - сказал я. - Если ты так хочешь, останемся здесь. Но питаться будем в городе. Подожди меня минутку.

И я договорился о комнате. А когда вышел к Элиссе, она сказала: "Только две комнаты, ладно?"

- Конечно, - сказал я (хотя только что договорился об одной). - Подожди меня еще немножко, о'кей?

И я вернулся с извинениями и сказал, что ошибся, и сам не знаю, сколько нам понадобится комнат, а потом вышел к Элиссе и сказал: "Ну, пойдем. Сама выберешь, что тебе больше понравится".

Мне вовсе не хотелось снова идти извиняться. А в том, что мне не придется этого делать, я вовсе не был уверен. С Элиссой творилось что-то непонятное. Ей нужна была большая комната, чтобы было где пировать. Ей нужна была еще и маленькая комната, чтобы было где переодеваться. Ей нужны были наряды. Ей нужна была еще одна комната, чтобы было где спать и читать. Ей нужна была музыка, и я купил для нее проигрыватель и кучу пластинок, хотя все это было у нас дома, в Вавилоне. Она хотела, чтобы у нас всегда было шампанское, и я купил целый ящик, но она заявила, что этого будет мало. Я не спорил с ней.

Прихотям ее не было конца. Ее изобретательность приводила меня в восторг.

Сначала я просто глупо удивлялся. И только когда мы гуляли с ней по парку, и она взбежала на мостик и позвала меня, а когда я подошел, сказала: "Теперь видишь, как хорошо, что мы остались? Посмотри!" - я понял, что не видел всего этого раньше. О чем же я рассказывал ей?

И, потрясенный, я понял, что здесь она дома.

И я приехал сюда к ней.

Как же я не видел, не знал этого раньше!

Была ночь. Деревья. И звезды. Фонари, галерея, ступени, окна в вычурных рамах. Она говорила, и в голосе ее был смех. Она звала меня, и пораженный, на каждом шагу открывал я новый для меня мир. А ведь я мнил, что знаю его, как никто другой - любимый из моих дворцов...

Между тем, денежная сумма, которой я располагал, оказалась явно недостаточной. Да и много ли я мог отложить на поездку? Ведь я не турецкий султан, и мой папа не турецкий султан, и деньги никогда не проливались надо мной дождем.

В то время я занимался строительными подрядами. Я был посредником между заказчиком и бригадиром. С первого я получал деньги, второму платил - разница в мою пользу. Строили много, - не так много, как теперь, но все же, - и зачастую беспорядочно; студенты, которые записывались в стройотряды, даже не знали, сколько денег заплатил заказчик за строительство объекта, и, вообще, кто заказчик, кому все это нужно... Я нес полную ответственность за конечный результат строительства, но дело было на мази, кругом были все свои люди, и сбоев почти не случалось. Приходилось, конечно, время от времени наведываться на стройку, изображать из себя начальника... Каникулы кончились, но желающих подработать не убавилось. На жизнь денег хватало, и даже с лихвой, но ничего подобного тому, что происходило теперь, в эту нашу поездку, я не предполагал, и ни на что подобное не рассчитывал.

Втайне от Элиссы я послал телеграмму своему другу, - да, да, тому самому, - и предложил ему двадцать процентов в месяц. Сроком на месяц, или как получится.

Он откликнулся почти сразу же. Выслал деньги. Довольно большую сумму.

Конечно, мне предстояло их каким-то образом отдавать, но в тот момент меня это не тревожило.

Получив деньги, я полностью умиротворился.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Она стояла на галерее Камерона, и мне захотелось крикнуть: "Вот оно!" Все только так и должно быть, только так, навсегда! Только так... Я едва не заплакал.

А потом нагрянула эта толпа туристов, увешанных лупоглазыми камерами и лопотавших на каком-то непонятном, из вымирающих, языке.

Элисса подошла ко мне и, взяв меня за руку, увела к озеру.

И мы сидели на скамейке, и поодаль была статуя императора Нервы.

И я сказал: "Это было лучшее из времен. Прекраснейшее, нежнейшее из времен".

- Но для чего тогда появилось все это, откуда? - она кивнула в сторону толпы.

- Наверное, для того, чтобы мы научились видеть сквозь камень, - сказал я, наблюдая, как ветер беспокойно мнет складки золота парка. - И подобно Моисею умели освободить таящийся под ним родник.

- Зачем нам это? - спросила она.

- Мы же не ангелы. Что-то таится в нас самих?

"Чтобы мы научились умываться грязной водой", - как сказал бы Ницше. Посмотри, вон он высунулся из воды, ой, сейчас что-то скажет!

............................................................................................................................

- Разве это Нерва? - спрашивает она, еще не остыв от смеха.

- Нет, конечно. Но так написано.

- И они тебе совсем не мешают? - спросила Элисса. Она опять вспомнила об этой толпе на галерее, ну что ты будешь делать.

- Нет, - сказал я. - К тому же я могу избавить тебя от них в любую минуту.

- Прошу вас, сударь, сделайте это.

Я поцеловал ей руку. Потом поднялся и направился вверх по ступеням.

Встав перед толпой, я раскинул руки и вежливо но настойчиво стал повторять: "Матушка устала. Почивать легла. Устала. Очень прошу вас придти в другое время. Приема не будет. Государыня почивать легла".

Некоторые смутились и стали топтаться на месте, другие стали смеяться, а кто-то навел на меня фотоаппарат и щелкнул затвором.

Я посуровел.

- Немедленно засветите пленку!

Толпа притихла.

- Засветите пленку немедленно, - повторил я, теряя терпение. - А ну дайте сюда!

Толпа обратилась в бегство.

Площадка опустела. Очень стремительно это произошло, я даже пожалел, что не успел произнести свою коронную фразу: "Пройдемте, гражданин". Обычно у меня это очень хорошо получается.

Однако вскоре пятеро смельчаков вернулись. Под предводительством девушки, в которой легко было узнать гида. Хорошая, славная девушка. Она подошла ко мне и деловито поинтересовалась, кто я такой.

Я сказал ей на ушко. Она слушала, а потом отвернулась от своих спутников и тихонько рассмеялась.

- Хорошо, - сказала она. - Ладно.

Я отпустил ее пальцы. Она вернулась к своим подопечным и сообщила им что-то такое, после чего они испуганно воззрились на меня и без дальнейших возражений покинули пределы видимости.

Я вернулся к Элиссе.

- Вот и все, - сказал я.

- Даже Скарамуш не сделал бы этого лучше, - сказала она.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

От биения твоего сердца содрогается небо, и падают звезды, и дети загадывают желания, глядя на них, и родники тихонько смеются во сне. Им снится дворец любви твоей. Дети земли и неба, они грезят о твоем дворце, Королева, где прикосновения твоих туфель дрожью озноба пронизывают мрамор парадной лестницы.

Твой голос летит дальше на крыльях звука и света, дальше по телеграфу ночных фонарей всех городов, и ветер бережно держит его в ладонях, горячее чудо любви.

Я слышал его и спрашивал себя: "Чей это голос? Голос ли это?"

Я не знал тебя раньше.

Я прочитал множество книг, но в них не нашел тебя, и многих женщин видел, но не было среди них тебя, и во многих домах бывал, но не встретил тебя в них.

Я не знал тебя прежде.

Птицы летят от рук менестрелей и пьют вино из золотого кубка, который держит в руке Король, их глаза начинают блестеть, они изливают песни, и огни канделябров танцуют.

Черная мушка на белилах лица над верхней губой, улыбка любезности. Любви?

Мне красиво. Ягуары слизывают кровь с королевской мантии.

- Вы очень милы.

Мне красиво.

Я был среди шлейфов и пожатий пальцев, надушенных платков и драгоценных колье, и ночь была где-то далеко, или ее не было вовсе. Мне было тепло, и я не думал о холоде, мне было красиво.

Сгорбленные деревья садов сторожили безмолвие, в зеркалах были скрипки, подергивания смычков, траурно прильнувшие к округлости дерева лица. Бледные лица, и в руке короля был кубок, и птицы пили вино.

Мне улыбались фрейлины, и было что-то еще, но я не различал очертаний изысканной лени. Ночь потянулась ко мне.

Я почувствовал ее. Услышал?

Откуда-то повеяло голосом, и я отозвался ему.

Я вышел за бронзовые ворота, и ворота захлопнулись, и я остался один. Я шел дальше в гулкую соборную жуть, и холодная ясность ветра пугала меня.

Последние всполохи малинового света погасили за моей спиной, разорванная когтями вселенского сквозняка мантия.

И была ночь и похоронное шествие плачущих крыльями птиц, они были невидимы во тьме, несчастные.

Я не знал, куда мне идти, и откуда звучит голос, а холод выжигал мой мозг, мою душу, я был близок к отчаянию, я кричал, и плач эхом вторил моему крику.

Я узнал, что такое ужас.

И когда я увидел эту землянку, теплившуюся мутным воспаленным светом, я издал вопль восторга. Укрыв меня от чудовища страха, она стала для меня самой жизнью, грубая и неопрятная, убогая и вечно больная, я видел ее сквозь пелену горячки. Я метался в бреду, и незрячие глаза сжигали мои глазницы.

Мы должны быть снисходительны к близким, но покорность отупляет, я узнал и это.

И была ночь, и я вновь вошел в нее.

Дважды входил я в дом, где жила Смерть.

Какие неземные сокровища могла ты обещать мне! Какую нечеловеческую любовь? Я доверил тебе все, чем я был, и отринул все, чем владел. Мессия обещал воздать стократно, но тебе я поверил без слов, без посулов...

Какое наслаждение могло быть наградой тому, кто дважды спускался за ним в Аид!

Я сказал, что не знал тебя прежде. Неправда!

- - Я всегда знал тебя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На казнь Марии Антуанетты

Я видел, как кричали о равенстве на площадях и улицах, и рушили, не разбирая, дворцы и храмы,

приюты,

тюрьмы,

город был растоптан, его не стало. Была пустыня,

посреди нее разыгрывали нищие пикник, и поедали ил, и запивали грязью,

а вокруг непогребенными лежали тела амуров, и над кострами влачился дым.

Черный кот тоски точит свои когти о мое розовое сердце.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ветер рвет в клочья небо, и рваные лоскуты летят, черные над черной землей, над отшлифованным камнем, седым от соли; вот мимо катится мраморная голова, ее глазницы пусты пустотой смерти. Где храм этого бога, где песни его жрецов? Ветер погасил огни алтарей, задул светильники и рвет в клочья небо, не дает богам укрыться, и снежным бураном закружились звезды, дальше, все дальше они, а ветер подхватил уже само солнце и гонит его прочь от черной земли, от синих площадок для игры в гольф. Пали ниц леса, и камыши не укроют птиц, кричат птицы, плачут как дети, и хватает их ветер, швыряет в моторы самолетов, и падают самолеты, огнем опаляют окна домов-крепостей, и затворяет город ворота и, осажденный, становится сам себе тюрьмой.

На сцене ночь.

Но что это!.. Неужели еще остался огонь, и не весь он похищен?

- - Чья это тень?

- Можно ли упрекать кого-либо в том, что он порочен? Кто из нас лишен пороков совершенно?

- Да. Но власть позволяет одним людям приносить других в жертву своим порокам.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я оказался в несколько неловком положении и вынужден это признать. Я никогда бы не объявил войну монархии. "Успешная война"! Придумайте более вздорное словосочетание, и я подарю вам свою знаменитую улыбку. Нет, я никогда бы не объявил войну власти, но мне этого мало. Я хочу мира, а значит, союза. И снова и снова пытаюсь примириться с ней, но всегда тщетно. И каждый раз мне приходиться делать выбор: откреститься от власти или сделаться лицемером.

Я люблю роскошь. Ее любила и Сапфо. И во дворцах я чувствую себя дома, и знаю, что Аристипп был прав. И так хорошо понимаю Вольтера.

Меня очаровывает Екатерининский дворец, здесь мне было бы легко пасть на колени перед Императрицей, но... Я слишком о многом помню?

Мне не хочется быть лицемером.

Но вот что странно - когда появляешься ты, все вопросы, терзавшие меня, сами собой исчезают. Ты ничего не делаешь особенного, ничего не доказываешь, не объясняешь, не осыпаешь меня доводами, нет. Ты просто ставишь пластинку Телеманна и зажигаешь свечи, и улыбаешься, и идешь ко мне. И я падаю на колени и плачу от счастья.

Я люблю тебя.

"Любовь" - разве это слово что-нибудь объясняет? Когда ты со мной, я все понимаю, но ничего не могу объяснить, и это так странно. И мне не хочется объяснений.

Почему это так, Элисса?

....................................................................................................

- Мы духовная аристократия, новая аристократия, вельможи в одеждах двадцатого века.

- А что это значит, новая?

- Время как пожар - уничтожает все жалкое, сиюминутное, и оставляет лишь вечное. Сокровенное, непреходящее... самую суть вещей. Что значит, новая?

- Я понимаю, что значит "новая". Но чем она отличается от старой?

- По существу, ничем. Что такое аристократия? Оставим в стороне провинцию с ее баронами-свинопасами, хиреющими от скуки и тупеющими от каждодневного пьянства в компании конюхов и деревенских шлюх.

- И что же останется?

- Вельможи. Придворные, подлинная аристократия.

- Что такое подлинная аристократия?

- Это те люди, которые живут полной жизнью, какова бы она ни была, а она многолика - жестока, безобразна, нежна, соблазнительна... Они ведут игру со Смертью.

- Как в фильме "Седьмая печать" Бергмана?

- Может быть.

- И когда мы рискуем жизнью, мы ощущаем ее вкус как... как...

- Как вкус последней сигареты перед гильотиной. Как вкус последней женщины, как последний бал, когда войскам уже отдан приказ выступить рано утром в поход, как...

- Да.

- Так было во все века - огонь террора выжигал аристократические семьи, разорял родовые гнезда и почти не затрагивал чернь. Бывало, что она грелась у этого костра, вальпургиева костра! - - Мы существуем в контексте происходящего, а это чревато. Каждый наступающий день может стать последним днем жизни. Это азартная игра со смертью... Азарт!

- Тогда любой игрок - аристократ.